Дитя Луны

Снег закончился, а ветер очень быстро разогнал облака. Они казались молочно белыми на чернильном небе, но теперь их не осталось. Только бесконечность звезд. В последний раз вдохнув свежий, чуть подмерзший воздух, Фрейзер зашел в хижину. Там пахло совсем иначе — дымом, деревом и немного — Рэем. Тот бродил вдоль полок, не находя себе места. Всматривался в книги. — Хочешь, я поставлю музыку? — предложил Бентон, смахнув рукой пыль с проигрывателя. — Ты думаешь, он заработает? — усомнился Рэй, но начал перебирать пластинки, выбирая ту, которая окажется по душе. Привычным движением Бентон установил пластинку. Проигрыватель тихо зашумел, напоминая, как подошвы касаются пола в танце, потом затрещал, когда игла коснулась диска. Почти так же трещит снег. Фрейзер стоял, обхватив себя руками, и долго вслушивался в знакомую мелодию. Потом повел плечами, вспоминая ритм. — Рэй, один танец. Можно? — Один, Фрейзер. — Только... Рэй переступил на месте, разминаясь, потер нос и спросил, положив руки Фрейзеру на плечи: — Что, только? — Можно сегодня я буду вести? — Бен выпрямился, отчаянно жалея, что одет не в красную форму, а в клетчатую рубашку и джинсы. — Только если сегодня, — улыбнулся Рэй. Бентону хотелось бы верить, что улыбка была доброй. Что Рэй действительно не против уступить в этой игре, хотя бы сегодня. Чуть поскрипывал проигрыватель. Мелодия лилась неровно, надтреснуто, иногда еле слышно. Их шаги — громче. Хоть считай про себя. Бен умеет вести в танце, он привык. Это почти как сделать шаг вперед, закрывая от пули. Чуть наклонить голову, чтобы смотреть в глаза. Должен бы смотреть вбок, но в глаза — приятнее. Рэй растерян. Ему неуютно чужое давление, но Бен не смог совладать с собой. Ему хотелось отгородить Рэя от мира, утопить его в музыке и заколдованном ритме шагов. Маленькая комната становится огромной, когда кружишь по ней в танце. Бен вел. Он точно знал, когда нужно сделать шаг вбок, чтобы обогнуть стол, а когда — отклониться. Он защищал и оберегал Рэя от себя самого, от этого дома, от снега за окном. От своей памяти, от телефонных звонков и обещаний. От других людей. От всего, что может навредить. Рэй боится провокаций, поскольку бессилен перед ними. Он не может ни забыть, ни устоять. Не может пройти мимо. Наверно, ему больно, ведь Бен ломал память тела, привычку вести в танце. Рэй не должен больше помнить ее, должен отвлечься, перестать тонуть в себе, раз за разом возвращаясь к тому, в чем больше нет смысла. Бен может его понять: так он догонял Викторию, а потом — не имел права найти Рэя. Другого Рэя. Сбившись с шага, Бен закусил губу от досады. Пытаясь успокоиться, вслушивался в дребезжащее колокольцами пианино. Он не имел права думать о другом. А Рэй вальсировал, закрыв глаза. Он как всегда небрит, а волосы торчат ежиком. В уголках губ от улыбки были морщины, но сейчас лицо сосредоточено. Бен улыбнулся и продолжил танец. Не стоит огорчать Рэя. Этого Рэя. Именно его, так нахально кладущего ноги на стол начальства. Рэя, который носит заплечную кобуру, ругается с сестрой и так мечтает о детях. Он всегда готов влезть в неприятности, его нужно защищать от самого себя. Фрейзер выдыхает, чувствуя, что почти коснулся небритой щеки. Рэй не отстранился, не дернулся, пытаясь вырваться. Они стоят рядом, и Фрейзеру кажется, что он оглох, настолько тихо в доме. — Музыка давно закончилась? — вопрос прозвучал хрипло. Рэй молчал, не отвечая, только пальцы отсчитывали по спине Бентона ритм, продолжая мелодию.