За кулисами

Представление окончено, в гримерке почти темно, лишь желтый свет слепым ртом выхватывает фигуру у зеркала и разбегается рассеянным бисером по каменному полу. Незуми проводит влажным кусочком ваты по щеке, смывает, смешно зажмуривая глаз, белый, как муку, грим с нижних век. На лице остаются поблескивающие в мягком свете настольной лампы мокрые дорожки чистой, нормального цвета кожи. Шион сосредоточенно глядит на него, поджав пальцы на ногах и подтянув колени к груди. Он методично покусывает ноготь на большом пальце, а глаза его, с красными радужками, в которых переплетаются причудливые линии, словно в алом фруктовом льде на сломе, скачут, следят за пальцами Незуми. Щелк, ноготь уже почти мягкий от слюны, щелк, глаза мечутся влево, следом за разноцветной от краски ваткой, ой, язык уколол острым кусочком, щелк-щелк-щелк, Шион блуждает по причудливым тропинкам глазами, его затягивает в сумеречный лес практически кататонического созерцания. Тени от лампы пляшут по худому лицу с острым подбородком и высоким лбом, по крыльям носа и жестким уголкам губ, рассеянный свет выхватывает отдельные темные волоски на фоне каменных стен. Незуми поднимает руки, и те, бледные, острые, резкие, раскалывают мир в глазах Шиона на неровные кусочки, притягивают взгляд, осторожно и очень устало распускают сложную высокую прическу. Волосы выскальзывают из пальцев, своенравно словно стекают по шее, успокаиваются на плечах, путаясь кончиками в складках сложного одеяния. Шион не может отвернуться - существо перед ним, с бледными разводами краски на подбородке, с разобранной прической словно лишено пола, но не лишено красоты, оно дурманит своей загадочностью, так что ему хочется подняться на плохо слушающиеся ноги, и через пару ватных шагов коснуться пахнущего цветами из волос и нафталином Незуми, этого Незуми с покатой широкой спиной и высыпавшей на ключицах легкой аллергией на пудру. Шион сильнее вцепляется в свои колени, словно пытается сложиться в семечко, которое ничего не будет остро хотеть, и будет лишь тихо ждать солнца. Незуми поднимается, надевает штаны угловатыми усталыми движениями, бледно-салатовая ткань натягивается на локтях и на спине, волосы соскальзывают вперед, когда он наклоняется, они путаются между собой, попадают в рот, и Незуми смешно отплевывается. Бывшая Офелия снова поднимает руки, и, стаскивая через кисти стеклянные побрякушки, царапая кожу и с досадой посасывая царапинки, пытается стянуть с себя платье. Шион молча поднимается и подходит, тишину разрывает визгливый смешок молнии, которую он помогает ему расстегнуть. - Спасибо, - прочищает горло Незуми, и благодарность выходит смазанной, но в руках у мальчишки остается скользкими складками платье, и тому этого достаточно, разве что поймать взгляд потемневших глаз, цветом изо льда ушедших в едкий дым. - Устал? - спрашивает он скорее по инерции, сжимая в пальцах бледный выцветший шелк. Он видит, что спектакль буквально высосал из него все, оставил лишь блаженную пустоту, залитые водой угольки после того, как он сиял на сцене. Маяк устал, его окошко утопает в ночном тумане. Незуми кивает и привычным жестом собирает волосы в хвост, цепляет с запястья резинку, заматывает не то восьмеркой вокруг волос, не то сворачивает в бесконечность. Шион складывает платье и, стоя к нему спиной, негромко сообщает, еще плохо понимая, хочет ли он, чтобы его услышали: - Это было потрясающе. А ты в костюме Офелии был прекрасен. Рука Незуми, тянувшаяся к рубашке, дрогнув, замирает, а сам он, словно пружина, распрямляется, подходит к нему сзади, утыкается слипшимися губами в упрямую белую макушку. - А сейчас? - едва ворочая языком хмыкает он и притягивает его к себе, касается его лопаток грудью. - Уже не то? - продолжает он, а сам вспоминает снежнеягодник белый, с матовыми зернистыми ягодками, которые он в детстве, прозрачной осенью любил лопать в пальцах и ощущать что-то особое, свежее, предвещающе снежное. Шион тоже такая ягодка, даже от волос так же пахнет, только её он будет осторожно держать в руках. Шион поворачивается к нему, и серьезно глядит в глаза, слегка откидывая назад для этого голову. - Сейчас ты настоящий. И еще прекрасней, - улыбается он, и у него на щеках появляются ямочки. Незуми улыбается в ответ, прикрывает глаза и касается его улыбающихся губ своими усталыми и обветренными. Он любит целовать его улыбки, особенно после выматывающего «Гамлета» - чужая боль уходит так быстро, как не уходила раньше, до Шиона. - Дурак ты, - снова хмыкает он, наматывая белую прядь на палец и слегка дергая за неё. Он уверен, что Шион не понимает, кто из них прекрасен на самом деле.