Пламя

В пожарах сады пропадали, Но, пеплом листвы шелестя, Цвели, наливались плодами, И в мир приходило дитя. (с)

Лес полыхал ярким, сладко пахнущим пламенем красно-сиреневого багульника. Прямые стволы лиственниц и немного приземистые - сосенок высились над этим морем огня, словно клубы зеленого дыма. Солнечный воздух переливался над головами золотистыми бликами, полнился, кроме аромата цветов, терпкой горечью смолистой хвои. Группа охотников остановилась на опушке. Коротко посоветовались и разделились на стрелков и загонщиков. Загонщики, в основном чернь и слуги, остались на месте. Охотники же, среди которых были Робб и Теон, медленно пошли вперед, ища подходящее для засады место. У края деревьев, прямо невдалеке от кривой, бегущей между кустами тропки, щетинилась веткой темных рогов полуистлевшая туша лося. Над падалью кружили возмущенные вороны, но им пришлось убраться восвояси. Стрелки залегли не у самой дохлятины - слишком невыносим был запах - а в некотором отдалении, за валунами. С луком наготове, Теон удобно устроился на шершавой поверхности камня, сильно тронутой мхом. Прилег и услышал, как поблизости токуют тетерева. Невдалеке от него затаил дыхание растянувшийся на земле Робб. Теон замер, присматриваясь к нему: он дышал полной грудью и чутко слушал звуки леса - со стороны Робба начал стрекотать дятел, тут они были красноголовые, почти такие же, как и сам Старк. Теон, прищурившись, разглядывал блики солнца на пламенных волосах Робба, думая лишь о том, что должен обойти его на охоте. Просто обязан. Длилось это ожидание долго, потому что загонщики шли очень медленно. Но вот началось - закричали люди, затрубили рога, низко запели морские раковины, привезенные, быть может, с родины Теона, гнусаво заныли, затрещали трещотки. Гончих в этот раз не спустили - целью было именно позволить сыновьям лорда Эддарда попрактиковаться в стрельбе. Теон сейчас почти ощущал себя одним из них, он знал этот лес не хуже любого, кто родился в этих местах, а с луком и стрелами обращался и куда лучше их. Он был полон решимости немедленно это доказать. Особенно неплохо было доказать это Роббу: выделываться перед бастардом было, конечно, приятно, но главное - не уступить Роббу! Только вот ждать пришлось еще довольно долго - по плану расстояние загонщикам нужно было пройти порядочное. Теон сгорал от нетерпения, он развернулся, приподнялся с позиции и повернулся. Шагах в двадцати от него, за большим камнем, сидел на корточках Джон Сноу, всем своим видом выражая спокойствие и силу. "Если на этого ублюдка волк напорется - не уйдет", - с ревностью подумал Теон. В этот самый момент раздался легкий треск, где-то невдалеке хрустнула ветка. Теон задержал дыхание, в висках у него в этот момент оглушительно бился пульс, а кончики пальцев покалывало от волнения. По редколесью прямо на Теона лениво бежал крупный серебристый волк. Он иногда останавливался, поджимая к голове короткие, косо посаженные уши. Внюхиваясь влажным носом в землю, волк вслушивался в поднятый людьми шум. Теон подумал, что зверь умен, да не слишком, и направил стрелу ему в сердце. Волк сделал несколько шагов. Недалеко от него из кустов вынырнуло еще два зверя – мелкие, с желтоватой шерсткой. Теон заерзал по земле, находя опору для локтей, а потом все его тело напряженно застыло, все мышцы, не задействованные в процессе стрельбы, будто оцепенели. Пару секунд двигались лишь его руки, просвистела стрела. Волк, словно резко взбесившись, кинулся прочь кривыми прыжками. За ним, стремительно, едва касаясь земли, неслись двое других, рассчитывая уйти в кустарник. Сидевший в той стороне Джон торопливо пускал в них стрелу за стрелой. Теон не мог отвести взгляда с вожака. Волки были все дальше, и Теон не сдержался, выругался вслух: - Промазал! И тут же замер вне себя от радости - крупный волк, приваливаясь на задние лапы, начал отставать от собратьев. Те догнали, а потом и обошли его. Собравшись с силами, матерый решился на отчаянный прыжок, дернулся, выбросив тело далеко вперед, но ткнулся мордой в пучок жухлой травы и затих. Не веря счастью, на заплетающихся от радости ногах, Теон подбежал к нему. Через секунду рядом с ним оказался Джон. - Это ты? Ты в него попал? - сбивчиво спросил Теон Джона, про себя моля всех богов, чтобы тот не ответил утвердительно. - Нет, я в других стрелял, - Джон не смог надлежаще скрыть своей досады. - Тогда, значит, это я... Стрела пробила волку широкую грудь. Когда к ним присоединился Робб, волк уже подыхал. Его стекленеющие зрачки с яростью сверлили людей, но они были уже безжизненными и мутными, зрение потеряло четкость. Сильные лапы зверя бесполезными движениями загребали землю. Змеясь, сползала на землю кровь, похожая на густой шкуре на красных червей. Миг этот для Теона был полон счастья, ликования и надежд, полон триумфа, полон гордости. Его смуглые щеки от удовольствия покрылись румянцем, проступившим яркими пятнами на высоких скулах. Робб и Джон не подшучивали над ним по этому поводу. Джон как-то не решался, а Робб, похоже, был искренне рад за Теона. Или, по крайней мере, успешно делал вид, что рад. Мертвый зверь на лиловых цветах смотрел на них троих - юных, полных надежд и сил - невидящими глазами и будто бы улыбался, растянув пасть. С облавы возвращались, когда солнце уже начало клониться к закату. На свежесрубленных, гибких жердях несли в Винтерфелл трех волков. Волка, убитого Теоном, несли двое слуг, сгорбившись, часто вытирая обильно потеющие лица рукавами. Теон до самого Винтерфелла весело косился на приунывшего Робба - тому не удалось сегодня похвастаться такой шикарной добычей. Теона пьянили чувство превосходства и запахи Севера, в тот день он казался ему теплым, гостеприимным, а искренняя похвала лорда Эддарда - почти отеческой. И ему нравилось обманывать себя, что он - часть всего, что видит, что он - самый умелый и перспективный сын в большой семье, где есть сильный, строгий, но любящий отец, ласковая леди-мать, и замок с землями, владеть которым потом и будет самый достойный. Подумать только, Теон никогда не был таковым, и все его чаяния оказались напрасными! Ничего он не смог достичь толкового, лишь покрыл имя отца позором, а сам... Вместо любящей семьи обрел себе господина. Теон смотрел невидящими глазами в сторону Волчьего леса, а в его голове всплывали отрывочные картинки из прошлого, ставшего теперь таким чужим. *** - Вонючка, - тут же позвали его по новому, ставшему теперь более привычному имени. - На что ты там пялишься? - лорд Рамси словно из воздуха возник прямо за спиной, будто чутье ему подсказало, что питомец, глядя на дорогу, ведущую через двор, думает о чем-то приятном. - Как ты смеешь прохлаждаться без дела, когда твой хозяин скучает? "Вонючка, рифмуется с ручка", - вспомнил Теон и опустил взгляд на свои изуродованные руки, которыми так давно – кажется, в прошлой жизни - заслуженно гордился, что они золотые. Счастливый день прошлого все еще был ярко жив в его памяти, и появление Рамси было сейчас для него хуже, чем если бы с головы до ног окатили кипятком. Теон опустил плечи, обернулся и начал шептать оправдания, которые, по его мнению, лорд Болтон хотел бы от него услышать. Тот, похоже, неким чутьем в самом деле чувствовал, что Винтерфелл будит в его Вонючке напоминания о Теоне. Да разве и могло быть иначе? С этим замком было слишком много всего связано - хорошего, здесь Теон пережил свои триумфальные минуты. Полные глупости, лжи и самообмана, но все-таки пережил. Вонючка предал Робба, который, судя по всему, был для него как брат, предал дом, вырастивший его. Но Рамси Болтона ему предать не удастся - ни за что. Рамси сам немного задумался, глядя мимо Вонючки в ту же точку, в которую недавно смотрел тот, и тоже вспоминал. Нет, предать - это вполне нормально. Все делают это ради выгоды и возвышения. Сам Рамси это даже одобрял, сам пользовался этими приемами: лгал, вводил в заблуждение, использовал в корыстных целях, отнимал. Друзей, любовников, тех, в чьих жилах течет твоя кровь - всех можно устранить, если дело касается твоих интересов, можно предать их. Рамси вспомнил о своем брате Домерике. Тот тоже, похоже, любил Рамси, как Робб, скорее всего, любил Теона. Рамси улыбнулся, вспоминая, как брат восторженно втирал ему, что они равные. В один из дней ему пришлось самому приглядывать за всем на мельнице. Мать с Хеке повезли муку на базар без него - почему, он припомнить сейчас не мог. Может быть, он приболел, а матушка всегда слишком оберегала его - свое единственное сокровище, свой ключ к благополучной жизни. Сын был ее гордостью и надеждами. Хотя на ярмарке он бы хоть отдохнул, колесо-то крутить. Вдруг до Рамси дошло - не брала она его, потому что слишком многие могли узнать его глаза, блеклые, истинно Болтоновские, они красноречиво выдавали происхождение, они словно кричали о крови, что текла в жилах их обладателя. Тогда Рамси пробесился весь день, проклиная свою судьбу бастрада, в то время как его лорд-отец и брат живут совсем другой жизнью, а он обречен будет стать мельником и прозябать в глуши, в то время как кому-то, более удачливому, предначертано быть господами и творить историю. Им будут ведомы власть, которой он так желает - власть над людьми, власть миловать. Власть сдирать кожу с виновных... Мысли его были жаркими, труд тяжелым - уровень воды в реке был низок, так как давно не было дождей. Долго пришлось прокручивать колесо вручную, прежде чем оно набрало хороший темп. Притомившись, Рамси спал, убаюканный размеренным стуком жерновов и тихим плеском воды на колесе. Проснулся он от того, что внутри мельницы вдруг стало светло. Рамси открыл глаза и обмер: у двери стоял Домерик с большой корзиной в руках. Рамси странно уставился на него. - Что, не рад мне? - спросил Домерик, переступая порог. - Я вот тут недалеко был, захотелось выпить с братом… - Слово "брат" обожгло Рамси изнутри, словно ему мгновенно распороли брюхо, и все кишки, не вырезая их из тела, сунули в чан с кипятком. Они общались уже не впервые, Домерик приезжал к нему и до этого, вселяя уверенность, что вскоре Рамси станет интересен их лорду-отцу. В тот день Домерик, застывший у дверей, показался ему по-настоящему красивым, немного не таким, как показался потом Теон Грейджой, но все равно очень привлекательным. Особенно в сравнении с собой. Да, в Домерике чувствовалась истинная порода, как, впрочем, ощущалось и то, что от Болтона в нем не так уж много, меньше даже, чем в Рамси. Видимо, он походил на мать. Красивый и успешный брат сказал вдруг, что лорд-отец приказал отвезти на мельницу пироги с мясом. Безусловно, Домерика это порадовало - видимо, лорд-отец действительно изменил свое мнение насчет бастарда, раз начал оказывать такие знаки внимания - угощать чем-то особенным с кухонь Дредфорта. Рамси тоже тогда подумал так, внутри него все загорелось от странной радости. Только вот не врал ли Домерик, упоминая об этом? Кишки снова словно выдернули из тела и сунули в кипяток. И тут же отпустило. Нет, Домерик, видимо, вовсе не склонен ко лжи. Да еще и сам решил отвезти гостинец брату-бастарду. Да еще и не попрекает происхождением, еще и сделал комплимент, что не устает удивляться, как Рамси похож на отца. Трудно было отбросить сомнения, но они улетучились. Всего лишь на мгновение, но исчезли. В то мгновение Рамси почти любил Домерика - красивого, доброго, признающего его своей семьей. Рамси вообще волновали мужчины, многие, начиная с его слуги Хеке. Он признавал это за собой: иногда пытался вытравить это из себя, иногда - смирялся, трахая вместо девки Хеке, к их обоюдному удовольствию. Они смеялись и пировали, Домерик расположено улыбался, то и дело невзначай касаясь его руки. По всему было видно, что склонности у братьев, несмотря на разницу в воспитании и происхождении, были общими. То, что было потом, было лишь шалостью, не больше, вкусной, словно пироги с кухни лорда-отца. Топчан, застеленный дерновым матрасом, скрипел, вплетая свои аккорды в шум колеса, Рамси улыбался - жутковато, но искренне и тянулся к тому, кто, кажется, рад был его принять. Теперь все это казалось сном - далеким, пригрезившимся по устатку. Реальной в этой истории была лишь боль - сильная, живая, имеющая цепкие когти, горячее пламени, безжалостнее смерти. Все, что Рамси думал там про кишки и чан с кипятком, оказалось верным, их жгло так, что хотелось вырвать из тела и топтать ногами. Нутро саднило, горело и ныло, жижа лилась изо рта и задницы. Но Рамси был крепким, крепче брата. Что тот умер, не произвело на едва оклемавшегося Рамси сильного впечатления. Их лорд-отец словно подстроил для сыновей суровое испытание - в живых остался сильнейший. Рамси принял это, сохраняя там, в отгоревшем нутре, тайну, гласящую, что все это предназначалось лишь ему одному - смерть и муки перед ней. Он занял место рядом со своим лордом-отцом, место Домерика. Он принял молчаливое порицание всей округи, принял молву, что кровь брата на его руках. И никогда больше не мог доверять вообще никому. И простился с глупой мечтой, которая когда-то жила в нем, мальчишке с мельницы - иметь не только мать, но и отца - заботливого, любящего, как у многих мальчишек в округе. Теперь Рамси усвоил уроки лорда-отца, понял, какова может быть цена у доверия. И старался ради достижения планов Русе Болтона на совесть. И ненавидел его самого, и любил власть, что давало его имя - Болтон. И никогда больше не испытывал того ощущения, что познал с Домериком в день их последнего расставания - странной нежности и теплоты. Зато влечение - почти такое же сильное, посетило его при встрече с Теоном Грейджоем. С тем, кому доверия никакого не было вообще, с тварью, которую нужно было держать на цепи, чтобы не вцепилась в ногу. С тварью, с которой Рамси утолил свой голод, дал волю желаниям. С его тварью. *** Как бы то ни было, Теона Грейджоя больше нет. Есть лишь Вонючка, который должен служить своему господину, а не бесцельно прохлаждаться, как сейчас вот. Рамси обошел свою тварь по дуге и навис над его несчастным лицом. - Как скверно, Вонючка, - начал он, растягивая слова, будто в песне. Рамси ненадолго замялся, кровь его быстро бежала по жилам, члены потяжелели, в паху ныло. Это он слишком красочно вспомнил давний сон о Домерике и бывшие наяву развлечения с покойным Хеке. Тот, в отличие от этого, хорошо отслужил. Хотя, этот тоже сейчас постарается. - Скверно, - продолжил Рамси. - Ты совсем не заботишься о своем господине, как полагается. Стоишь вот, как истукан, и даже не спросишь - не желает ли тот чего? - Вонючка втянул голову глубоко в плечи, шатнулся, словно его ударили. Больше всего на свете ему, посмевшему только что вспомнить то, кем он был раньше, каким он был раньше, не хотелось сейчас связываться с Рамси. Ну пусть бы только тот убрался, пусть бы шел к Джейни, точнее, к леди Арье, своей леди-жене. К новой игрушке, подумалось ему, новой сучке. К его невольной временной спасительнице. Вонючке совсем не было жаль ее сейчас, пусть лорд кусает ее, пусть прижимается к ней лицом, оставляя по тонкому телу глубокие отпечатки зубов. Вонючка посмотрел на лорда - робко, воровато. Словно тот сейчас был способен заглянуть в его мысли и наказать за неподобающие. Но тот отвлекся, лишь сделал жест следовать за собой и отправился в покои. Вонючка поплелся за ним, словно на казнь, неуклюже волоча ослабевшее тело, запинаясь. И все боялся, что Рамси обернется и заметит его недостаточное усердие. Но тот этого не сделал, лишь стремительно прошел в комнату, служившую ему спальней, в таком темпе, что Вонючке пришлось изрядно поднапрячься, чтобы поспевать за ним. Трудно было сразу догадаться - чего хозяин хочет. Все существо Вонючки молило, чтобы - ничего, питало надежду, что, возможно, Джейни Пуль, то есть леди Арья, отвлечет его. Но господин не желал отвлекаться. Он лишь скользнул взглядом по жалкой фигурке жены, скорчившейся в углу, а потом заговорил, снова растягивая слова: - Вонючка, да. Ты еще и несправедлив к своему хозяину, - у Вонючке по спине прошел холодок от интонаций, от взгляда, которым его сверлили. Особенно нехорошо было от того, что обозначение этого взгляда было хорошо известно Вонючке. Словно переливаясь светлыми искрами, в них явственно читалось желание. А у Рамси Болтона оно почти всегда сочеталось с желанием подчинять: полностью, диктуя свое превосходство умом, ножом, кулаками, пастью, словно животное. Не зря же Вонючка и Джейни. - Несправедливо, - доносилось до него словно издалека. - Ты с таким усердием готовил для меня мою леди-жену, а меня для нее? Что же - господин сам должен? Ты совсем не заботишься о нем. - последнее было сказано жестко. Вонючка понял, что терпение его милорда тает. Он уже понял, чего тот от него сейчас хочет. Только вот подойти самому, чтобы распустить его бриджи искалеченными руками... мысль о том, как он будет цепляться обрубками за завязки, была непереносимой. И тем не менее он подошел, втянув плечи и попытался. - Да, милорд, простите, я... - он мазнул по ткани нетвердой маленькой кистью, а потом - второй. Отросшие изломанные ногти шершаво цеплялись за ткань. Он старался, он так извинялся, так старался быть скорым и ловким. Про себя он все твердил, что Вонючка рифмуется с навозная кучка, и что служить нужно лучше, подчиняться скорее. У него получилось убедить себя, к тому же он был достоверным настолько, что его милостиво избавили от части работы. Рамси сам распустил свои бриджи и двинул тазом так, чтобы его пришедший в готовность член с крупной яркой головкой оказался прямо возле губ Вонючки. - Осторожнее с зубами, - хрипло предупредили на всякий случай, и Вонючка, убирая их подальше, привычно высунул язык. Он лизал горячую кожу осторожно и нежно, ведь от его действий в прямом смысле зависела его дальнейшая жизнь. В рот он не брал потому что не мог, но старался вовсю. От чужой плоти исходил жар, от волнения Вонючке самому было жарко. Он двигал шеей вверх-вниз, лизал крупные венки на стволе, осторожно касался языком жестких волос у основания ствола. А потом услышал: - И руками себе помогай! - и как только Вонючка осторожно обернул вокруг хозяйского члена дрожащую, лишенную двух пальцев ладонь, ему кончили на лицо. Он отодвинулся, не смея утереться, не смея дышать, надеясь, что понравился, что сейчас его господин не свалит на него вину за то, что драгоценное семя Болтонов потрачено впустую по вине Вонючки, и пойдет делать своей жене сына, что... Расми все высился над ним - молчаливый, тяжело дышащий. Вонючка нерешительно поднял глаза, чтобы посмотреть на его лицо, словно пытаясь убедиться в том, что все хорошо и признаки дурного настроения у господина отсутствуют. Блеск из глаз у Рамси Болтона никуда не пропал. Тот сделал шаг вперед, и Вонючке осталось лишь давиться жалобными всхлипами: его развернули, швырнули на ложе, дернули вниз его собственные плохонькие штаны. А потом было больно, очень неприятно и жарко. Рамси был тяжелым и сильным, а толкался внутрь настолько глубоко и болезненно, что хотелось умереть под ним. Внутри все горело и жглось, сердце трепыхалось в горле, казалось, что еще совсем немного - и оно попадет на язык, которым он совсем недавно старательно ублажал господина, еще ощущавший его вкус. И Вонючка пищал - тонко, словно попавшая в мышеловку мышь, зажимался, доставляя своему хозяину больше удовольствия, пытался не считать толчки: своего сердца и внутрь себя, пытался не завидовать сейчас всхлипывающей в углу, наблюдающей все Дженни, потому что не ее сейчас хотят. Пытался внушать себе, что обязан хорошо служить. А после того, как Рамси оставил его - всего в поту, с развороченной дыркой, пытался вырвать с корнем из головы мысли, что наследников-то как раз его хозяин делать не хочет. Он лишь снова весь сжимался, вслушиваясь в писки, которые теперь принадлежали Дженни, которую трясли за волосы, а потом начали бить. День, в сущности, был даже не плохим, это зря он недавно завидовал ей. И Вонючка принялся про себя молиться, чтобы после нее господин не принялся избивать и его. Но трогать его больше никто не стал. А затем пришел сон - беспокойный, тревожный, возвращающий силы, необходимые для побега на волю. *** Теону казалось, что страшные сцены в бытность его Вонючкой просто приснились ему. И что полная счастливых надежд пора - тем более. В реальности он шатался между стволов, цепляясь за помертвевшую Джейни. Лес уже ничего не обещал ему, кроме смерти, и Теон брел по знакомым местам, не разбирая дороги. Инстинкт гнал его вперед, к спасению. Изредка понимая, что ему ничего не приснилось, он ускорял шаг и даже пытался понукать Дженни, пытаясь придать ее ходу скорости. То и дело перед глазами, одним из признаков мутящегося рассудка, вставало лицо Рамси Болтона. И Теона всего обжигало, начинало легко лихорадить. По следу беглецов наверняка уже спущена свора, жить им осталось, скорее всего, совсем немного. И, тем не менее, на краткие мгновения он понимал, что свободен - и боялся этого, и не верил, и лес мешался перед глазами в одно пятно, и сверху на них с Джейни падало небо. Но они чудом смогли выбраться из западни, видимо, старые Боги вывели их. А затем Теон окончательно перестал отличать сон от реальности. Жар сильно мучил его, он метался по чьей-то постели и послушно глотал маковое молоко. У него вновь горели отрезанные пальцы - так, словно с них только недавно содрали кожу - со всех сразу, одновременно. Он думал, что все они были на месте и кусал пустоту. Поэтому его руки снова связали. Окончательно себя он пришел лишь через несколько месяцев - оказалось, что присматривал за ним один из братьев Ночного Дозора. О себе Теон помнил мало - постоянно путал жизнь принца и жизнь Вонючки. В сущности, для него ничего не изменилось - он был пленником под присмотром, все еще необходимой в чьей-то игре фигурой. Джейни Пуль куда-то пропала, но о ней он даже не спрашивал. Вскоре ему разрешили прогулки в сопровождении. Багульник снова зацвел, здесь он встречался нечасто, но его было достаточно, чтобы голова кружилась. Каждый глоток воздуха был сладок, был приятен. Теон медленно брел по лесу, пошатываясь, словно огонек свечи на ветру. Его быстро прошедшая жизнь догорала, от здоровья совсем ничего не осталось. Он ждал смерти, и все-таки удивился, с трудом осознав, какой она будет. Однажды явились люди, чтобы отвезти его к королю Станнису. По их разговорам Теон понял, что Рамси Болтон проиграл битву, что взят в плен. Долго мол пытались выманить бастарда Болтона к Стене, тот был сперва осторожен и сдержан, но все-таки взбесился, когда проведал, что его жена и Вонючка в самом деле сейчас находятся под протекцией Ночного Дозора. И что Русе мол, отец, его предал, и, узнав о неудаче сына, отрекся от него. Впрочем, последнее было только слухами. Теон осознал не все, но все-таки улыбался: безумно и радостно, выставляя на показ изуродованные остатки зубов. До самой своей встречи с королем Станнисом - улыбался. А потом - перестал, слишком жестоким и коротким оказался его приговор. К тому же, рядом со Станнисом он увидел Ашу и весь пылать начал - так стыдно было предстать перед сестрой таким! Впрочем, вскоре он увидел Рамси Болтона - с проседью в волосах, с лицом изуродованным побоями, с землистыми распухшими губами. И Аша перестала волновать Теона. Приговор Рамси оглашали при нем, было очень странно услышать, что судьба их ожидает общая. То, что когда-то у обоих были схожие мечты и устремления, общие потребности и мысли, обоим было невдомек. Столь похожие и не похожие друг на друга одновременно, столько времени проведшие вместе, они должны были и уйти вместе - так и не разобравшись до конца, насколько сильны были их чувства друг к другу, и было ли вообще возможно между ними что-то, кроме этой самой ненависти и страха. *** Станнис был человеком чести, он чтил законы и не делал различий для преступников. Виновные должны были нести кару за свои чудовищные преступления. Бледная, с запавшими глазами, Аша стояла возле него. Так вышло, что некоторое время назад, королеве Селисе открылась воля Рглора - она, не сумевшая подарить своему королю наследника, должна уйти. Ради пророчеств, которым суждено сбыться, ради судеб мира. Жажда жизни, безусловно, была в ней сильна, но не менее сильна была в тот момент и ее священная вера. Осушив высокий кубок, она тихо ушла, оставив Станнису уже набирающую вес, как невеста для выгодного политического союза отца, Ширен. И заслужив признательность мужа. Все-таки, Селиса была правильных кровей, была неплохой женой, была настоящей леди. Станнис проводил ее с молчаливым достоинством, а потом обратил свое внимание на девчонку Грейджоев. Живая, полная азарта и сил Аша, немного по вкусу Станниса беспутная, хотя как тут судить, имея в снохах Серсею Ланнистер, была определена Рглором в матери предсказанного принца. Огонь и соль... в этом что-то было, ведь именно Станнис был избранником Огненного Бога, а Аша - из соленых земель пришедшая, пропахшая морем, была плодовита, была родовита. Ведь по слухам, род Грейджоев брал свое начало от самого легендарного Серого Короля, одного из величайших героев, что знал мир. Как законный король, Станнис признал недействительной ее свадьбу на Железных островах, что прошла без присутствия невесты. Он имел на это права, и она сейчас стояла рядом - под его знаменами, в отороченном мехом плаще, с опухшими от соли, пролитой из глаз щеками. Ей невыносимо жаль было своего глупого братишку - такого в прошлом самоуверенного, такого красивого в прошлом, такого веселого. Пытаясь успокоится, она выпятила грудь немного вперед, чтобы было легче дышать, от этого осанка ее казалась величественной. За самой ее спиной стояла красная женщина. Больше та не выпячивалась на передний план, как это было при королеве Селисе. Странно относилась она к Аше, словно тоже к избранной. Странно мерцали ее глаза, когда она утешала свою госпожу, нежно гладя по телу. Станнис знал и не возражал. Это делало его вполне сносным мужем, хотя и сам он мог дать на ложе фору любому молодому парню, когда был в настроении. Лишь там давал он выход горячему темпераменту Баратеонов, которым, как оказалось, обладал в не меньшей мере, чем его братья. Аша чувствовала поддержку Мелисандры не долго, вскоре та выскользнула из-за ее спины, чтобы совершить ритуалы во имя Рглора. Аша боялась невольно всхлипнуть, ей хотелось сохранить лицо, как и подобает королеве, но слезы все текли - прозрачные, горькие. Она старалась не замечать, что ее сильно выпирающий вперед живот колышется от слабых толчков изнутри. Именно изнутри она своего ребенка сейчас как будто не ощущала, жгло гораздо выше, прямо под левой грудью и неприятно отдавало под лопатку. Но она была сильной и сама знала это. И великое будущее ожидало ее. Медленно кончалась война вместе с жизнью ее несчастного Теона. Тот был слишком виновен, чтобы его можно было пощадить. Она знала правду о сдаче Рва Кейлин, знала множество страшных других вещей, произошедших с ее братом, знала, во что превратилось его тело. И желала ему смерти, как избавления, и негодовала, что он будет вынужден умереть столь страшно. Да еще вместе с Рамси Болтоном, но, такова была воля всех богов, долго помогавшим и Теону, и Рамси, избегать правосудия Станниса. Слишком долго. А потом, словно по своему желанию, оба они попались в руки короля практически одновременно. Кучи хвороста подпалили. У своего столба Рамси кривил разбитый рот, видимо, проклиная палачей. Потом он завыл, к нему присоединился нечеловеческий крик Теона. Пламя поднялось сразу жадно, высокой волной. Пламя делилось на острые высокие языки и норовило ужалить сотней игл, укусить. По обезображенному горем лицу Аши прошлась судорога, когда почти неслышно тренькнула тетива. Ее братишка Теон опал в путах, наклоня голову. Пламя дожирало его уже мертвым, под одиночные вопли Рамси Болтона, настоящей боли он не ощутил. Зато Рамси выл и царапался, извивался. Он громко лгал, что никогда и ни в чем виновен не был. Отчасти, он сам сейчас верил в это - несправедливым и болезненным для него было обвинение в смерти Домерика, которого он не убивал, которого он... Рамси заметил, что Теона фактически помиловали, и это возмутило его еще больше. Ведь Теон же Перевертыш, беспутный предатель, изменник! А Рамси, Рамси просто следовал приказам своего лорда-отца, бывшего виноватым во всем. Сейчас не не помнил своих жертв, свои зверства, он просто умирал, страдая, проклиная судьбу, проклиная день, когда уехал с мельницы, чтобы сгореть быстро, словно хворост, которым он обложен. Выстрел в Теона был оговорен заранее и, хотя, Станнисом открыто и не одобрен, запрещать Джону Сноу он тоже не стал. Что-то случилось с королем Станнисом - он питал некую слабость к молодой жене, простительную, ведь Рглор не требовал сжигать Теона живьем, а если учесть, что тот теперь еще и родственник самого Станниса. Снова не сильно повезло с родней, видимо, такой была его доля. Он опустил глаза на живот Аши и нахмурился. Ничего еще было не окончено. Дейнерис, обосновавшаяся за Узким морем в своем новом королевстве все-таки может приплыть и заявить о своих притязаниях. Ланнистеры, рассеявшиеся и теперь уже малочисленные все равно представляли угрозу. Нужно суметь потребовать законные права на Железные острова для Аши, нужно... Поймать Русе Болтона в конце концов, который, прихватив Уолду и свою казну канул неизвестно куда! И сжечь его так же, как его бастарда. Неправильно быть может было сжигать королевского родственника рядом с этой мразью, но в пламени Станнис видел эту казнь именно такой, как воплотил сейчас. Север смотрел на смерть казненных равнодушно - в конце концов, его дети постоянно умирают в муках. А чужаки на Севере мрут еще скорее, так уж повелось. В пахнущем жженым мясом мареве, он очаровывал зрителей своей суровой красотой, но зря - взгляды зрителей были прикованы к двум стоящим неподалеку кострам. Люди были задумчивы, каждый не верил, что в своих последних, уже почти неосознанных воплях, Рамси Сноу звал Теона по имени. Звал пронзительно, словно связывая с этими криками на пороге агонии какие-то надежды. Закатное небо было расчерчено яркими полосами, сходными по оттенку с пламенем, его утолившие жажду жалить языки, догорая, лениво лизали сильно почерневшие столбы. Ветерок обдувал лица зрителей - пронизанный холодом вестник скорой зимы, новых смертей. А это время там, неизвестно где, под пухлой маленькой ручкой Уолды Болтон толкался новый сын лорда Русе. Далеко друг от друга, в полных семьях, в которых отец всегда будет рядом, сколько сможет, любимые поздние дети вырастут в ненависти друг к другу. Вырастут, помня свои права и потери их семей. И, возможно, однажды они встретятся, как в неблагополучный день повстречались их дядя и брат. Чтобы не найти в этой встречи ничего, кроме разочарования и смерти. Хотя нет - они обязательно встретятся.