Записка

Спустя много месяцев после возвращения Китнисс в Двенадцатый...       Я миную ворота Деревни победителей, с тоской оглядываясь назад. Последние дни меня по-особенному тянет в лес; была бы моя воля – оставалась бы там постоянно. Только среди темно-зеленых елей-исполинов я чувствую себя прежней. Пусть и тогда, до Игр, было не сладко, но в те времена я не чувствовала холода десятков призрачных глаз тех, кто умер по моей вине. Сейчас они со мной постоянно. Вздыхаю, стараясь отогнать видения, и продолжаю свой путь. Осень давно вступила в свои права: обнаженные стволы деревьев, все чаще багровое небо, регулярные дожди. На развилке мощеной дорожки, ровно посередине, сидит Лютик и противно шипит на меня. Фыркаю в ответ, морща нос. «Вот и поговорили», - думаю я. Давно пора прогнать этого облезлого уродца, но я не делаю этого: он последнее, что осталось у меня от Прим.       Двигаюсь к своему дому, прохожу мимо клумбы, созданной Питом: десяток кустиков цветущих Примул. Сердце уже не уходит в пятки при виде их, но все равно на душе тоскливо. Сколько бы лет не прошло, ничто не сумеет заполнить пустоту в моем сердце там, где раньше жила моя сестра. Поднимаюсь на крыльцо, вешаю на один крючок лук, на другой – колчан с несколькими стрелами, благо, теперь не от кого прятаться, и мне никто не запрещает охотиться. Прохожу в дом, как можно тише закрывая за собой двери. Внутри тепло, пахнет выпечкой, значит, Пит уже не спит, впрочем, он почти всегда встает рано, если я ухожу в лес. Не спрашиваю, но, думаю, знаю ответ: ему все еще снятся кошмары, что меня нет рядом. Грустно улыбаюсь своим мыслям: «меня ведь действительно нет». Мы практически живем вместе – в свой дом Пит уходит только на несколько дней в месяц, когда у меня особенно паршивое настроение – не хочет лишний раз меня беспокоить, но мы не вместе. Не так, как ему хотелось бы.       - Привет, - говорит он, выглядывая из кухни. На нем фартук, перепачканный мукой, волосы взъерошены, взгляд обеспокоенный. – Рад, что ты вернулась.       Киваю и молча прохожу на кухню. Стол, покрытый светлой скатертью, уже накрыт, две большие тарелки с булочками, торт и две кружки с пакетиками чая, ожидающие, когда в них нальют кипяток, одна бутылка виски.       - Хеймитч все-таки придет, - отвечает Пит на мой немой вопрос.       - Хорошо, - наконец, говорю я.       Тянусь стащить булочку, но Пит хлопает меня по ладошке, как маленькую.       - Я только одну, - улыбаюсь я, чмокая его в щеку.       Пит сразу млеет от моей мимолетной ласки, а мне только этого и надо: уже давно я нашла ключ к его сердцу и иногда позволяю себе пользоваться этим. Эгоистично? Никто не идеален. Впиваюсь зубами в еще теплое тесто и ухожу в свою комнату.       Принимаю душ, выбираю простые домашние штаны и кофту, плету косу. Из зеркала на меня смотрит уставшая от жизни старуха, познавшая слишком много горя, а не двадцатилетняя девушка, которой я по сути являюсь. Злюсь на свое отражение, швыряю расческу в стену, а сама бросаюсь ничком на кровать. Слез нет - пустота внутри. Звенящая пустота. Я, наверное, могла бы заполнить ее самыми разными способами: завести собаку, начать вышивать или признаться, наконец, Питу в любви, но я ничего из этого не делаю. Приподнявшись на локте, выдвигаю ящик у прикроватной тумбы и достаю оттуда сложенный в несколько раз лист бумаги. Я написала это письмо почти месяц назад, изливая на бумагу все те чувства, о которых не могу сказать вслух, но так и не отдала листок Питу. Не решилась.       С первого этажа доносятся голоса: видимо, пришел Хеймитч. Сую записку в карман штанов и спускаюсь.       Мы сидим за столом: я, Пит, наш бывший ментор. Болтаем, временами смеемся. Эти двое мужчин – единственные, кого я по-настоящему могу назвать семьей. Остались только они.       - За именинника! – говорит Хеймитч, поднимая свою бутылку вверх.       - За тебя, Пит, - добавляю я, и он сбивчиво благодарит нас.       Обед проходит быстро: Хеймитч один съедает почти весь торт, мы с Питом ограничиваемся парой булочек. Я периодически замолкаю, поглядывая на Пита, но отвожу взгляд каждый раз, когда он поворачивается ко мне. Это странное чувство внутри меня пугает: я не понимаю, в какой момент Пит проник в мое сердце. Боюсь, что он узнает об этом, не хочу. Пусть все идет как сейчас – я сама по себе, а он просто рядом. Захочет – уйдет, я не буду держать.       Ментор собирается уходить, и я вызываюсь его проводить. Уже закрывая за собой дверь, замечаю, что Пит хмурится. Иногда мне кажется, что он ревнует меня к Хеймитчу. Это глупо, ведь мы с ним даже не пара, чтобы позволять себе быть собственниками. Впрочем, никогда ни одним словом Пит не упрекнул меня в холодности или безразличии. Это еще один его огромный минус.       Зябко поеживаюсь: сегодня холодно, а я вышла на улицу без верхней одежды, но продолжаю идти с ментором до самого его дома.       - Ты забрал посылку? – спрашиваю я, когда мы уже подходим к его крыльцу.       - Ага, - коротко отвечает Хеймитч, улыбаясь. – Я оставил их в пакете у тебя в гостиной.       Замираю на месте.       - Почему не сказал сразу? Зачем я тогда тащусь с тобой по морозу? – злюсь я, сверкая глазами, а мой бывший ментор смеется.       - Думал, тебе захочется поговорить по душам. Посоветоваться со мной о том, как же все-таки сказать Мелларку о своей любви, - произносит он, а я фыркаю в ответ.       - Не говори ерунды, это не твое дело! – ругаюсь я.       - Ага, дело не мое, но я все-таки прав! – победные нотки в его голосе раздражают меня, как быка красная тряпка. – Зайдешь в гости? – спрашивает он примирительно.       Отказываюсь; мне надо вернуться к себе: Пит наверняка переживает, что я замерзну. И я права: он уже стоит на пороге, теребя в руках мою куртку. Прохожу мимо, не сказав ни слова, и направляюсь на поиски посылки. Нахожу и едва успеваю заглянуть внутрь пакета, как Пит оказывается за моей спиной.       - Это тебе, - говорю я, протягивая ему подарок.       Пит извлекает на свет большую коробку с красками всех возможных цветов, улыбается, обнимает меня. У него так натурально получается изображать счастье, что мне становится неловко. Я дарила ему такую же в том году, но Пит делает вид, что не заметил. Снова злюсь. Ну почему он такой? Наорал бы на меня что ли? Встряхнул, что есть сил, требуя не вести себя, как последняя… Но Пит так не поступит, он меня любит. А я его?       Мы устраиваемся на диване у камина: я кладу голову на колени Пита, а он укрывает меня пледом. Теребит мои локоны, распустив косу, читает какую-то книгу вслух. Медленно погружаюсь в сон. Должно быть, я проспала достаточно долго, потому что когда открываю глаза, Пит тоже дремлет. Его голова склонилась на бок, дыхание ровное, его пальцы, запутались в моих волосах. Смотрю на него снизу вверх и чувствую нежность, смешанную с желанием.       Приподнимаюсь, разворачиваясь к нему, и приближаю свое лицо к его. Секунда, и я накрываю его губы своими. Его ресницы дрожат, Пит просыпается. Он удивлен, но не растерян. Наверное, уже привык к моим внезапным вспышкам страсти. Его руки ложатся на мои плечи, притягивая к себе. Перекидываю ногу и усаживаюсь к нему на колени. Ладони Пита забираются под мою кофту и скользят выше, приподнимая ее. Помогаю ему раздеть меня, снова целую. Наше дыхание сбивчиво, объятия жадные, требовательные. Поцелуи не насыщают - хочу большего.       Отстраняюсь, сползая с Пита, и устраиваюсь на полу между его ног. Мои пальцы борются с замком на его штанах, и, наконец, я побеждаю, стягивая их вместе с нижним бельем. Пит нервно касается моего плеча, его губы шепчут «Китнисс», и в глазах приятная мне жажда - ему нравится, когда я касаюсь его. Мои губы накрывают его член, позволяя ему скользнуть в мой рот, и Пит держит меня за волосы, собрав их в пучок. Двигаюсь вверх-вниз, иногда пробегая языком по головке или посасывая самый кончик. Пит бессвязно бормочет, закатив глаза. В такие моменты чувство настоящего триумфа накрывает меня: эгоистка в моей голове радуется, что только мне разрешено прикасаться к нему и дарить удовольствие.       Пит вздрагивает от приближающейся разрядки, и мне хочется разделить с ним эти минуты. Тянусь к нему, и Пит принимает поцелуй, облизывая мои губы. Внутри пожар, который угрожает спалить меня до тла, если не потушить его. Пит опрокидывает меня на диван и нависает надо мной. Улыбаюсь, когда наши тела сливаются. Он двигается, погружаясь в меня и выскальзывая наружу, дразнит, сводит с ума. Я целую его, требуя не мучить, но он не спешит. Наш секс – то единственное, где он позволяет себе оказать мне сопротивление, сделать по-своему, довести меня до безумия и лишь потом позволить ворваться в ворота рая.       Он прикусывает мой сосок, обводит языком вокруг. Скользит ладонью по моим ногам, обхватившим его бедра. Я кричу. В голос. Он принимает мой крик в себя, целуя, успокаивая. Толчок, еще один, и Пит выскальзывает из меня, с тихим стоном изливаясь на мой живот. Мы лежим потные, обнявшиеся, счастливые.       Пит поднимает на меня глаза и шепчет свое честное: - Люблю.       Отворачиваюсь. Мы были близки десятки раз с тех пор, как Пит вернулся в Двенадцатый и буквально за волосы вытащил меня из той темноты, в которую я сама себя загнала после смерти Прим. Пит всегда рядом, отгоняет кошмары, готовит завтраки, скрашивает вечера, ничего не прося взамен. Как я докатилась до такого? Для него наши отношения – вся жизнь, а я даже ни разу и не сказала ему заветных слов.       Мой взгляд падает на штаны, валяющиеся рядом, и я выскальзываю из теплых рук Пита, отчего он хмурится, но не останавливает меня. Дотягиваюсь до одежды, достаю из кармана потертую записку, мгновение мну ее в руках в нерешительности, но все-таки протягиваю Питу. Он не понимает, смотрит на бумагу в моих руках, не берет.       - Это тебе, - говорю я.       - Ты уходишь? – внезапно спрашивает он, и в его голосе боль, такая сильная, что мне хочется обнять его, успокоить.       - Почему ты так решил? – спрашиваю я.       - Это прощальное письмо? – он кивает головой на записку в моих руках.       Молчу. В какой-то степени он прав. Это прощальное письмо, но если то, что в нем написано, прозвучит вслух, то я попрощаюсь не с Питом, а с бесконечным одиночеством, моим лучшим другом.       - Читай, хотела бы уйти – не стала бы переводить пасту, - говорю я ехидно, настойчиво махая листком перед ним.       Пит, кажется, успокаивается, но все равно отказывается брать записку. Он садится на диване, поправляя свои штаны и скрестив руки на груди.       - Прочти сама, Китнисс, – упрямо говорит он.       Я сижу голая на пушистом ковре, но все-таки пытаюсь показать, что я раздражена, упирая руки в бока. Выражение моего лица настолько суровое, что Пит прыскает со смеха, и почему-то мне тоже становится смешно. Понимаю, что не хочу отступать и снова прятать записку. Значит, придется все-таки прочесть ее самой. Разворачиваю свое послание и, не решаясь посмотреть на Пита, начинаю:       - Просыпаясь, я люблю смотреть, как ты спишь. Иногда я целую тебя, потому что не могу сдержать своей нежности. Бывает, мне хочется обнять тебя и никогда не отпускать. Ты тот, без кого я не хочу жить, и ты тот, без кого я жить не буду. Мне нравятся твои заботливые руки, я с ума схожу от твоих прикосновений. Без тебя я бы не выкарабкалась после смерти Прим. Ты спас меня. Снова. Я бываю ужасной, но ты никогда не ругаешь меня. Твое присутствие мне необходимо, как воздух. Не оставляй меня. Никогда. Даже если я попрошу. Будь со мной. Всегда.       Пит молчит. Я проклинаю себя за все те глупости, что написала. Открыла душу, показала, насколько я уязвима. Он опускается рядом, забирая письмо из моих рук. Его пальцы касаются моего подбородка и ласково тянут наверх, заставляя поднять голову. Пит смотрит на меня неуверенно, но с надеждой. Его голос дрожит, когда он произносит:       - Ты любишь меня. Правда или ложь?..       И я говорю: - Правда.