Прощание

Ветер треплет его волосы, когда он оборачивается, безупречный, с легкой растерянной улыбкой на губах. Питер замирает в нескольких шагах от него и смотрит недоверчиво. Голубые глаза, полные сомнения и усталости, молчат, когда Питер пытается в них заглянуть. Он протягивает руку, пытаясь остановить его, ведь если Нил уйдет, Питер больше не сможет найти его, сколько бы не пытался. Ведь на этот раз Нил не прятался. Всего лишь убегал. От него. — Ты попрощался со всеми кроме меня, — Питер делает шаг к Нилу, но тот снова отступает, ускользает сквозь пальцы, такой далекий, такой непреступно дерзкий в своем одиночестве. Нил смотрит на Кейт, выглянувшую из самолета, и нервно шагает к нему, бросив на Питера последний взгляд. — Почему? — Ты знаешь, — он оборачивается, но продолжает идти спиной вперед. Во взгляде Нила достаточно сожаления, чтобы Питер не бросал за него бороться, и он не бросает. Он идет за ним, как прибитый, чувствуя, как с каждым его шагом натягивается между ними струна, грозящая вот-вот лопнуть. — Нет, скажи мне! — Мне нужна моя жизнь, понимаешь? — Нил останавливается, настороженно глядя, как Питер подходит ближе. Он замирает в нескольких метрах от Нила и поднимает руки, когда замечает, что тот снова хочет уйти. — Настоящая жизнь. — Но у тебя была своя жизнь, — Питер неотрывно смотрит Нилу в глаза, почти молясь о том, чтобы он его услышал. Но там, где начинается его разум — глухая стена, и сколько бы Питер не старался, он не смог бы пробиться. Он понимает это, но чувствует, что просто не может отступить, не сейчас, не тогда, когда в прозрачных глазах столько сомнения и смутной надежды. — Здесь, с нами. Останься со мной, Нил. — Питер… — начинает было он, но вдруг на его губах призраком появляется усмешка и он оглядывается на самолет. — Ты знаешь, почему я не могу остаться. У тебя есть Элизабет, а мне нужно попробовать начать с начала. — Ты начал с начала здесь, я дал тебе шанс, — Питер не может больше идти ему навстречу, больше не может тянуть к нему руки — он дошел до той середины, что была между ними, и остальную половину должен был пройти Нил. Но он не идет. — Нил, прошу… — Питер, я… — он снова уходит от него, снова делает шаг назад, к самолету, не оборачиваясь, но все же идя. — Я не попрощался с тобой, потому что ты единственный, кто может уговорить меня остаться. Питер смотрит на него и не понимает, почему. Он не знает, что у него в голове сейчас, хотя знал это на протяжении почти шести лет поисков, совместной работы. Они были вместе, но, кажется, для всего приходит конец. — Именно поэтому я здесь, — все же говорит Питер, сглатывая ком в горле, мешающий говорить, дышать, жить. Он словно находится в другом измерении, в котором знает, чувствует, что это самое последнее их прощание. Они больше не увидятся, у Питера больше не будет другого шанса. — Я люблю тебя, Питер, — говорит вдруг Нил, и у Питера обрывается все внутри — он слышит гул замерших легких, резкий стук сердца, свист тишины в голове и даже колебание воздуха от дрожащей руки, все еще протянутой к Нилу. Питер как никогда хочет, чтобы он коснулся его, чтобы он взял его за руку и заверил, что все снова будет по-старому. Но он знает, видит, что все старое надежно похоронено под этим признанием и новое никогда не родится, потому что они не дадут этому случиться. — Нил… — он не знает, что хочет сказать, потому что слов никогда не будет достаточно, потому что иначе никогда не получится. Нил уйдет и больше никогда не вернется, потому что Питер не может дать ему того, что он хочет. Но он все же продолжает говорить, вопреки всему, что набатом стучит у него в голове. — От чувств не сбежишь, Нил. — Я все же попытаюсь, — Нил улыбается, устало и понимающе, и поворачивается к нему спиной. Питер снова тянет руку, но спустя мгновение ее опускает, потому что понимает, что так только причинит Нилу еще больше боли. Это замкнутый круг, бесконечная дорога в никуда в замершей в безвременье вселенной. Отчего-то щиплет веки и давит в горле. Питер чувствует, как к глазам подступают слезы, но не может позволить себе плакать и даже не ищет для этого причин. Просто не может, не имеет права. Нил прав, Питер должен дать ему шанс. Он обессиленно провожает взглядом Нила, наблюдает, как он взбегает по трапу самолета — легко и непринужденно, словно признание не тянуло его вниз, — и понимает, что теряет его навсегда. Теряет, потому что не смог найти в себе ответных слов для признания, потому что не захотел разрушать его еще сильнее, не захотел причинять боль тем, кого любит. Не захотел выбирать, трусливо передав это право Нилу. Нил же выбрал не его. И его нельзя было за это винить. Если бы Питер знал, как важно было, чтобы Нил остался, он бы никогда его не отпустил. Но он не знает и просто позволяет ему уйти, лишь в последний момент вдруг начиная шагать в сторону самолета. Он не пытается догнать Нила и не надеется на это, но хочет увидеть его глаза в последний раз — и увериться, что они оба не совершают ошибку. Нил уже почти входит в самолет — трап начинает отъезжать, — когда он вдруг оборачивается в последний раз и смотрит на Питера с легкой улыбкой. Теперь он видит в глазах Нила всю эту невысказанную, необработанную, потерянную любовь; теперь, когда у них осталось всего пара секунд, чтобы прожить целую вечность — жестокая насмешка после всего, что они пережили вместе. Нил улыбается ему и касается своих губ двумя пальцами, в то время как его прекрасные глаза говорят о прощании, о прощении и — немного — о ноющей в груди тоске, которую они делят напополам. Он не может даже моргнуть, не то что ответить хоть каким-то жестом, хотя бы легким кивком головы, потому что, если он не попрощается, то, возможно, в нем еще останется надежда на еще одну встречу, еще один взгляд, еще одно слово. Питер как никогда остро осознает, как много они еще не сделали, как много упустили — сколько ужинов, расследований, шуток, споров. У них было так много, и в одно мгновение все это Нил забирает с собой, в самолет, увозит в другой мир, в котором Питеру места не будет. Он позволяет себе мысль, что иначе быть не могло. Но стоит самолету подняться в воздух, как он понимает, что они могли бы найти еще сотню причин, лишь бы Нил остался. Ведь Питер был единственным, кто мог его остановить. И не остановил. Самолет, взлетев на достаточную высоту, выпрямляется и, рассекая воздух, вдруг разделяется трещинами от взрыва. Темный дым вперемешку с огнем, с горящим от пламени воздухом обволакивает самолет и пожирает его — Питер не успевает подумать, но делает быстрые шаги навстречу, едва не крича от ужаса, следя за тем, как на поле возле взлетной полосы градом рушатся части крыльев, салона, хвоста. Он видит все как в замедленной съемке, но очень четко, каждую деталь — они впиваются в его память намертво, сбивают с ног, уничтожают все живое, что еще теплилось в нем. В первые секунды он не верит, что это не очередная афера, что Нил не окажется за его спиной, целый и невредимый, но потом видит, как горят обломки самолета, слышит треск и крик — он даже не замечает, что кричит именно он, раз за разом повторяя его имя. В этом самолете был его Нил. Его удивительный, странный, раздражающий, безмерно харизматичный, уязвимый, трогательный Нил, который любил его и которого Питер не сумел остановить. И даже не сумел попрощаться. Все, что у него оставалось — взгляд голубых глаз, его прощальный воздушный поцелуй и груда горящих обломков, в которые превратилась жизнь Нила. Это не может быть уловка, потому что, Питер знает, Нил никогда не поступил бы так с ним, не с человеком, которого любит, но все равно, все равно не может до конца поверить, что это происходит, что это действительно случилось — Питер словно чувствует жар от огня на своей коже и плавится от ужаса и горя, не в силах встать с колен, на которые упал вместе с рухнувшим самолетом. Нил не может умереть. Эта мысль бьется вместе с пульсом, сердцем, отдается гулом в висках, как неразрывная часть, — она разрывает его, но он не может отказаться от нее, прижимает ее к груди, крепко и бережно, потому что иначе невозможно. Иначе было бы согласиться, что все вокруг продолжает существовать без него. Самолет продолжает гореть, слышится вой сирен, но Питер не дышит, боясь спугнуть надежду своим грубым горем, своими горькими слезами. Мир не мог существовать без Нила, это просто невозможно, это невообразимо, немыслимо, — поэтому Питер надеется, хотя надежды в нем уже почти нет. Он размазывает по лицу слезы, с ненавистью глядя на обломки, и отмахивается от тех, кто пытается его увести; кто-то говорит ему, что оставаться здесь опасно, но ему плевать, он не может подняться, вся тяжесть мира упала на его плечи. Он почти не слышит слов, кто-то обращается к нему снова и снова, называет его по имени, но это не голос Нила, так что Питеру все равно. Его поднимают — грубо — и пытаются увести, но он так ослаб, что падает обратно на землю, сдирая кожу с ладоней. Физическая боль возвращает его в реальный мир, но так даже хуже, ведь именно здесь — здесь, а не в его голове — Нил действительно погиб, взорвался, разлетелся на тысячу крошечных кусочков, не оставив Питеру даже шанса попрощаться с ним. Питер садится на колени, сквозь пелену слез разглядывая свои окровавленные ладони, и пытается сосредоточиться, пытается прогнать из своего агонизирующего мозга полыхающую боль, но лишь сильнее в нее погружается. Он ни о чем не думает и думает обо всем одновременно, беспрепятственно позволяя яду вины обосноваться в сердце — он даже желает этого, желает причинить себе больше боли, потому что ведь он в самом деле виноват, потому что он мог остановить Нила, мог попросить его остаться, мог бы сказать, что любит его в ответ или хотя бы просто сказать, что они справятся со всем этим вместе. Но он ничего не сделал и он знает, знает, даже не до конца понимая собственные спутанные мысли, что никогда себе этого не простит. — Я в порядке, — не слыша себя хрипит он, когда его снова пытаются поднять, и все-таки встает на ноги сам. Они противно ватные и не гнутся, но он встает, чтобы обернуться и снова посмотреть на место крушения, на окутанные черным дымом обломки, разбросанные по взлетной полосе. Он смотрит, прокручивая в голове последний взгляд Нила, и действительно понимает, что больше никогда не сможет его найти. И больше не будет ни единого шанса, ни единой возможности, ни единого слова — и ни одной их истории, ни общей, ни по отдельности. Теперь эти обломки — его новая реальность. И другой у него никогда больше не будет, даже если он научится с ней жить. Питер отворачивается, смаргивая бесконтрольно текущие из глаз слезы, и уходит, вновь игнорируя попытки окружающих остановить его. Как самый строгий палач и самый главный свой судья с каждым новым шагом он убивает в себе последнюю надежду, хотя даже не знает, на что вообще надеялся до этой секунды, и не дает себе ни единой поблажки, ни единой отсрочки, наглухо запирая себя в тюрьме, в которую на глазах превращается его разум. Он останавливается там, где они начали разговор, и чувствует себя так, как будто проспал тысячу лет. Он почти ощущает прикосновение Нила, которого не случилось, почти смотрит в его глаза и почти чувствует его присутствие. Почти. Питер закрывает глаза и мысленно делает оставшиеся шаги навстречу Нилу — те, которые он проигнорировал. И, наконец, позволяет себе с ним попрощаться.