In the mirrors

Вообще, не люблю давать советы и лезть в чью-то жизнь, но один совет я, пожалуй, все же дам. Я, конечно, понимаю, что от вас мало что будет зависеть в том момент, но все-таки. Постарайтесь не умирать перед зеркалами. Иначе вы, ребята, рискуете навсегда остаться заложниками этих ловцов душ. Мне было 24, когда я умерла. Наверное, это было даже красиво: молодая, симпатичная девушка, в самом расцвете лет, в собственной квартире, на собственной кровати. Хотя кому я вру? Не знаю я, как это было, не знаю. Когда ты мертв, тебе уже как-то по барабану, как ты умер. Всю свою жизнь я любила до умопомрачения две вещи: свою машину, которую мне подарили, едва мне исполнилось 16, и зеркала. Нет, вы не подумайте, что я была самовлюбленной принцессой, страдающей нарциссизмом, вовсе нет. Я любила именно зеркала. Если задуматься, то зеркало — удивительная вещь. Единственная вещь, которая видит тебя настоящим. Оно не врет и не лицемерит, показывая тебя во всей красе, потому что оно не хочет выслужиться или втереться в доверие, потому что ему ничего от тебя не надо. Зеркало показывает правду. Зеркало видит все наши чувства и эмоции — самые искренние и честные. Всмотритесь внимательней в свое отражение, поговорите с ним — я уверена, вы найдете ответы на многие вопросы. Поэтому зеркал в моей квартире было много. Большущее (от пола до потолка) — в прихожей, почти такое же по размеру — в спальне (да-да, напротив кровати), на кухне, большое зеркало в ванной, еще парочка поменьше в спальне. В каждой комнате — зеркало, и даже не одно. Это похоже на то, словно я смотрю видео с камер наблюдения на одном большом экране. Зеркало — камера. Я вижу всю свою квартиру, с разных ракурсов, круглосуточно, и вы, блин, не поверите, даже со звуком! Я не знаю, почему так получилось. Правда, не знаю. Возможно, там где-то наверху очепятались и я навсегда осталась запертой в собственной квартире, живущая в зеркалах, количество которых никто уменьшать, кажется, не собирается. В жизни я всегда старалась относиться ко всему проще, этого же принципа придерживаюсь и после смерти. Это даже весело — наблюдать за теми, кто живет в моей квартире. У нее нет постоянного хозяина, больше пяти лет тут никто не жил, но честное слово, кто тут только не жил! Умерла я в 1978, так что... Тут жили самые обычные семьи, с детьми и без; одинокие парни и девушки; заклинатель змей; геолог; пару месяцев тусовались какие-то свидетели чего-то там, и мне до сих пор интересно — они реально такие или это все-таки химия; отчаянные домохозяйки; тихие пенсионеры; писательница, которая курила только через мундштук; врачи; музыканты; учителя; психологи; клерки; байкер и даже проститутка. В общем, мне не скучно. Однажды в квартире никто не жил почти полгода, и это был единственный раз, когда было скучно, а тишина надоела (но даже мертвая я через пару месяцев стала мечтать о часике в тишине). А потом ключ в замке повернулся, дверь распахнулась, в дверь влетел чемодан, за ним — пара спортивных сумок, за ними вбежала какая-то мелкая собачонка (или это щенок) с выражением вселенской радости на морде, за ней в прихожую вкатился некто, кому с той стороны явно дали пинка под зад, и уже в самую последнюю очередь вошел последний новосел. Он аккуратно нес чехол с гитарой. Бегло огляделся и осторожно поставил ее подальше, чтоб не потревожить, я так поняла. А еще я поняла, что спокойной моей жизни пришел конец. Этих двух придурков зовут Фрэнк и Джерард, одному 25, другому чуть меньше, но у них до сих пор в заднице играет детство, и они живут тут почти пять лет. Как оказалось, мою квартиру выкупили и подарили одному из них на 20-тилетие. Не знаю, как соседи до сих пор не подожгли им дверь, ибо порой они бывают ну очень шумными и доставучими. Ладно, зря я так. Они классные, на самом деле. Веселые, жизнерадостные, чуточку безбашенные, творческие, талантливые, добрые, и еще они безумно любят друг друга. Уж поверьте мне, я слышу, вижу и знаю абсолютно все. *** - Я опоздаю. - Ты и так всегда опаздываешь. - Я не могу постоянно пользоваться тем, что мой издатель — наш друг. - Ты так думаешь? Джерард надевает легкую куртку и расправляет воротник рубашки. У него (как всегда) бедлам на голове, он (как всегда) опаздывает, а у Фрэнка выходной и он (как всегда) мешается. Кое-что я поняла сразу — если эти двое выходят из дома порознь, это не может быть просто поцелуй на прощание, нет. Это обязательно затянется чуть не на десять минут. Каждый гребаный раз. Я всего лишь чертов призрак, но это не мешает мне чуть-чуть завидовать. Или не чуть-чуть. - Я в этом абсолютно уверен. И... черт возьми, Айеро, если ты уходишь из дома первым, я не мешаю тебе! Джерард с выражением праведного гнева на лице перехватывает руки Фрэнка, которые тянутся, куда им не надо. - А я и не мешаю. Еще эта привычка разговаривать прямо так, не отрываясь друг от друга, губы в губы, чтобы, когда говорить, касаться друг друга. - И что же ты, - легкий поцелуй, - делаешь? - Я обеспечиваю тебе хорошее настроение на весь день. Джерард смеется. Знаете, почему у него вечный хаос на голове? Потому что Фрэнк безумно любит трепать его по волосам. - Я буду поздно. Постарайтесь не разнести дом. - Все вопросы к Инди. Инди — это их собака, да-да, та самая, такая же долбанутая, как хозяева. Мопс. Джерард лишь фыркает. Все еще стоят в обнимку. - Купи поесть чего-нибудь. Только ради всего святого, не обходи мясной отдел. При всей моей любви, я не могу вечно питаться твоей травой. Фрэнк театрально закатывает глаза. Это извечная тема их споров. Ну там, две хозяйки на одной кухне и все такое, знаете. - Выметайся. Уэй смеется, выскальзывает из объятий Фрэнка и «выметается». - Люблю тебя! - слышится с лестничной клетки. Фрэнк ничего не отвечает. Закрывает дверь, поворачивается к сидящей рядом Инди. - Что? Не обольщайся, это он так жареной курочки выпрашивал, троглодит. И знаете, что? На ужин он приготовит своему «троглодиту» жареную курочку. Если кто-то из парней остается дома один на целый день, у них всегда есть возможность поболтать с Инди. Она обязательно внимательно выслушает, может даже ответить. Конечно, это сейчас она уже взрослая серьезная собака, а когда Фрэнк и Джерард только въехали и Инди была еще щенком, то часто можно было наблюдать сценки типа: - Айеро! - Да? - голос у Фрэнка сразу такой ласковый-ласковый, и вообще он самое милейшее существо на планете, когда дело касается собаки, а в голосе Джерарда нотки негодования. - Твоя псина опять сгрызла мои ботинки! Обычно за этими словами следовало потрясание убитой обувью прямо перед носом Фрэнка. Тот улыбается, пытаясь подавить хихиканье и одновременно мило похлопать ресничками. И ведь получается же. - Где ты, чудовище? - это Джерард зовет Инди. - Джи, подожди! - Фрэнк перехватывает его за рукав. - Ну, может у нее зубы чесались? - Это уже третий раз! - Уэй помахал в воздухе бывшими ботинками. - Третий! У нее зубы в три ряда, что ли? - Ну, может, ей витаминов не хватает? - Фрэнк, ну какие к черту витамины в моих ботинках?! Тот пожал плечами. Мало ли, мол. Инди сидела в самом темном углу комнаты с раскаянием глядела на парочку. Джерард махал перед ее носом ботинками и что-то громко втолковывал. Мопсиха в ответ лишь моргала. Хватало Уэя обычно на пару минут, не больше. Потом следовало что-нибудь драматично-патетическое: - Ной, зачем ты взял мопсов на свой Ковчег? - Я, конечно, ничего не утверждаю, но вряд ли мопсы существовали во времена Великого Потопа. - Ну тебя, Айеро. Кроме Инди, члена семьи и боевой подруги, в нашей квартире вместе с парнями обитает еще одно живое существо. Нет, не я. Кактус. Ничего необычного, я знаю. Кактус приехал вместе с ними и живет и здравствует по сей день. Раз в год, осенью, эта одна сплошная колючка расцветает большим ярко-красным цветком. Дело в том, где ему отвели место. Над большой двуспальной кроватью висит такая небольшая полочка: для книг или еще каких-нибудь безделушек. Такое часто можно увидеть, никого этим не удивишь. Так вот кактус стоит там. Все пять лет. И все пять лет я тут нервно грызу ногти и думаю: он все-таки когда-нибудь свалится или обойдется? В конце концов, кактус вам не фиалка. Все смотрю я на эту хлипенькую полочку, смотрю. Я удивляюсь, что эта несчастная полка вместе с кактусом и прочей мелочевкой не свалилась уже давным-давно, учитывая буйный нрав и темперамент кое-кого. Обоих. Думаю, не надо объяснять, что меня уже ничем не удивить. Особенно после того, как в этой квартире пожили свидетели какой-то там инопланетной ерунды и представительница древнейшей профессии. Да и вообще. Если ты зазеркальный призрак - такого насмотришься, о чем раньше думал, что такое вообще невозможно. Даже чисто физически. Это как одно большое реалити-шоу, а я не могу ни переключить канал, ни выключить телевизор, ни даже глаза закрыть. Так что я ко всему привычная. О чем я? О кактусе. Первое время Фрэнк еще побаивался этой штуки над кроватью. Даже просил Джерарда переставить его, даже переставлял сам, но их колючего друга с завидным упорством возвращали на место. "Для остроты ощущений". Феномен в том, что Джерард до ужаса боится иголок и всей подобной ерунды, но этот кактус просто обожает. Человек-противоречие. Творческие личности, они такие. Когда Джерард остается дома один, он обычно рисует. Что угодно и где угодно. Однажды, когда Фрэнк уехал по делам почти на неделю, он занялся стеной в прихожей, прямо напротив зеркала. Он разрисовал ее от пола до потолка. Он очень красиво рисует, тут не поспоришь, уж если талант есть, то его не отнять, но он просто ребенок в это время - извазюкается в краске весь, с ног до головы. А уж что было, когда он работал над этой стеной... В довершение всего скрежет ключа в замочной скважине явно застал Джерарда врасплох и он, дернувшись, вылил на себя содержимое баночки с белой краской. И стоит, глазами хлопает, левая щека в белых брызгах, шея и воротник рубашки в белых разводах, остатки краски капают с руки на пол. Фрэнк вернулся раньше времени. Сюрприз устроил. Сам потом свой сюрприз отмывал. Он как вошел, как увидел своего парня с гнездом на голове, которое кое-где было испачкано синей краской, всего в брызгах и разводах, так сумку выронил, по стене сполз и сидит, успокоиться не может. - Смешно, - буркнул Джерард, стряхивая с руки белые капли. - Ты себе даже не представляешь, как. Тебя же на сутки одного оставить нельзя. - Я, между прочим, чуть инфаркт не получил! И хватит хихикать! - но от этих слов Фрэнк разошелся еще больше. Пока Джерард пытался чуть-чуть отряхнуться, Айеро более-менее успокоился, поднялся и подошел к нему. - Что ты тут делаешь? Джерард посмотрел на него, потом на стену. - Не знаю, - пожал он плечами. - Мне просто было очень скучно. - Это стая птиц? - Фрэнк кивком указал на верхний левый угол. - Да. Я еще не закончил, поэтому пока не очень понятно. Думаю, потом будет лучше. Фрэнк обнял его со спины, крепко прижимая к себе. - Мне уже нравится. Джерард улыбался, прикрыв глаза, потом его осенило: - Фрэнки, я же тебя испачкаю! Он аж отпрыгнул, честное слово. Айеро лишь рассмеялся, снова притягивая его за руки к себе. - Мне плевать. Иди ты уже сюда. Я соскучился. - Я тоже. Что-то в этом есть. В том, как они смотрят друг на друга, в том, как улыбаются только друг другу. В этих прикосновениях и переплетенных пальцах. В этой привычке разговаривать, соприкасаясь губами. В том, как они обнимают друг друга (а они очень любят обниматься). В этом искреннем счастье, когда они рядом и когда признаются друг другу в любви, а за этими словами можно услышать и "Спасибо тебе за то, что ты есть, и спасибо за то, что ты со мной". Есть что-то в том, как они занимаются любовью, потому что даже самый грязный секс они умудряются превратить в занятие любовью. Наверное потому, что за всем этим стоят чувства. Самые искренние и настоящие. Не все, конечно, у них так безоблачно и гладко. Они тоже ругаются, ревнуют и устраивают друг другу сцены. Могут поцапаться из-за какой-нибудь бытовой ерунды и не разговаривать несколько дней, могут сорваться друг на друге, если у кого-то плохое настроение. Они ругались, срывая голос, хлопали дверями и швыряли друг другу вещи в лицо. Даже дрались, и не раз. Уходили, где-то зависали, возвращались пьяные и злые, игнорировали друг друга. - Айеро, твоя капуста, кажется, испортилась. - Она моя, так что тебя это не касается. Ты все равно ее не ешь. - Если ты отравишься, я не буду навещать тебя в больничке, даже не рассчитывай. - Не дождешься, скотина. - Ну и черт с тобой. Шебуршание в прихожей, хлопок дверью. Фрэнк смотрит из окна на отъезжающую от дома машину. - Не гони так, придурок, на тот свет, что ли, торопишься... Разругались как-то вдрызг из-за какой-то мелочи, ходят надутые, не разговаривают. Оба виноваты, но никто не признает. День молчат, два молчат, три молчат. Инди притихла и укоризненно смотрит то на одного, то на другого. За окном осень, Фрэнк, конечно, разболелся. У него ни года без простуды. На третий день ссоры расшмыгался носом, на четвертый расчихался, на пятый ко всему прибавился кашель. Джерард делает вид, что ничего не видит. - Вот так вот оно и бывает, Инди, - жалуется Фрэнк мопсу, пока Уэя нет дома. - Вот так вот сдохнешь от какой-нибудь холеры, а твоему парню до тебя и дела нет. Кажется, в этом доме нет даже жаропонижающего. Это точно. Таблетки тут не любят. Вечером, когда Фрэнк сидит на кухне и греет саднящее горло горячим чаем, домой возвращается Джерард. Без разговоров растворяет в бокале с кипятком пакетик чудо-целебного порошка, ставит на стол перед Фрэнком, потом достает из пакета несколько упаковок таблеток и прочую ерунду. - Лечись, чудовище. И не ходи в одной рубашке, твой свитер на верхней полке в шкафу. Фрэнк хлопает глазами и шмыгает носом. У Джерарда на лице все еще выражение вселенского недовольства, но он протягивает руку и дотрагивается до лба Айеро. - Температуру не мерил? О чем я, нет, конечно. Фрэнк улыбается. Уэй наклоняется и прикасается к его лбу губами. - Я могу считать, что мы помирились? - Ты можешь считать, что я взял тайм-аут на время, пока ты не проболеешься, - бормочет Джерард, потом снова прижимается губами. - Ты горячий. - Но мне холодно. - И ты все равно сидишь в одной легкой рубашке. Уэй копается в упаковках с таблетками и выковыривает из пластинок парочку, кладет из перед Фрэнком. Тот почему-то не может перестать улыбаться, как сумасшедший, глядя на абсолютно серьезного Джерарда. - Я люблю тебя. - Пей свои витаминки, Айеро. - Я все равно тебя люблю. - Знаю. Пей. Я принесу тебе свитер. Фрэнк кивает, а Джерард уходит с кухни, пряча за длинными волосами улыбку. Возвращается с большим черным свитером, который сам Фрэнк просто терпеть не может и надевает, только когда болеет. Это уже ритуал такой. Айеро морщится, как маленький ребенок, Джерард похож на строгую мамочку. Он протягивает свитер парню и в ответ на его жалостливый взгляд лишь играет бровями, в глазах его пляшут задорные огоньки. Фрэнк со вздохом натягивает свитер. У него такое недовольное лицо, что Уэй не выдерживает и смеется в голос. - Ты такой ребенок, Фрэнк. - Сам очень уж взрослый, - бубнит Айеро, потом тянет развеселившегося Джерарда на себя. Уэй плюхается парню на колени, но не возражает и не вырывается, лишь устраивается поудобней, а Фрэнк крепче его обнимает. - Что ты делаешь? - Я греюсь. - Я могу закутать тебя в одеялко. - Нет. Сиди и не шевелись. Джерард наклоняется к Фрэнку и целует, держа его лицо в ладонях. Тот даже не пытается отстраниться, но потом все-таки выговаривает: - Ты же заразишься, сумасшедший. - Не-а. Кто-то же должен ухаживать за тобой. Все в порядке. Они, как и раньше, будут провожать по утрам друг друга на работу или уходить вместе, тусить с друзьями, устраивать бедлам в квартире и вытворять всякую фигню, по выходным будут долго спать, а когда солнце станет светить прямо на кровать, кто-нибудь проснется первым, посмотрит на часы, покажет солнечному диску, потревожившему их сон, средний палец, укроет их с головой, и они будут спать дальше. Все в порядке, жизнь продолжается, и я искренне рада за этих парней и мне плевать на то, что мертвые ничего не чувствуют.