Мы

«Ты говоришь, что ты свободен, ты об этом кричишь. Но ты зависишь от того, на чем ты торчишь. И не осталось никого, ни друзей, ни врагов Когда ты смотришь на мир в объеме суженых зрачков». — Дельфин Dose. — Сколько? — Сорок... примерно. — Ха-ха, да на эти деньги два грамма - максимум. — Ну, мы Вам отдадим, честно. — Давай я наркоту в долг, давно бы разорился. — Но Вы же уже давали… и мы возвращали, всё в сроки. Как и говорили, как и обещали. И в этот раз мы… — Заткнись, и перестань говорить «мы вернём», «мы отдадим», нихера не «вы» отдаёте, а только ты. Ангел, который шалавится по всяким помойкам, лишь бы наскребсти на дозу своему любимому брату, который сейчас этажом ниже корчится из-за ломки. Не надоело тебе? Сколько раз ты пытался вытащить его из всего этого дерьма? — Просто мы¹… мы не совсем помогал ему, мы пытался, но так получалось, мы.. — Забирай эту грёбанную дозу и проваливай. И бабло вернуть не забудь. Завтра же. — С-спасибо.        Вниз по лестнице.. Ровно 10 ступенек. Раз, два, три.. Заходишь прямо в арку и попадаешь в ад на земле, проще говоря - наркопритон. Голые стены, никаких удобств, только на пол кинуты куски картона, на которых сидят/лежат/стоят/корчатся от боли все эти люди. «Почему?» «Зачем?» - эти вопросы тут давно уже никто не задаёт. Зависимы. И всё.        Ищем глазами его, довольно долго ищу… Людей много, поэтому трудно отыскать даже того, кого знаешь всю жизнь. Переступаю через Эллис, Вампира, мы почти всех здесь знаю. Правда… только по кличкам, здесь настоящих имён нет, так как все тут… не настоящие, не те, которые были когда-то. Наконец, нахожу его, моего любимого брата. — Господи, да какого хрена ты так долго, детка. Я чуть не сдох тут. Давай быстрей. — Да, да, сейчас.        Ложка. Вода. Героин. Зажигалка. Шприц. И ремень, чтобы перетянуть в районе плечевой кости. Всё очень просто. — О да, ну наконец-то. Амур, честное слово, думал не доживу.        И перед тем как «словить кайф» он успевает нежно поцеловать в лоб единственного оставшегося у него близкого человека во всём белом свете. Но вот, буквально через мгновение, Марк уже становится другим.        Я сажусь рядом с ним, тут холодно, прижимаюсь поближе. Беру его руку, нащупываю пульс. Тук, тук, тук. Так я буду сидеть, и слушать его сердце, пока он не «вернётся». Главное не заснуть… хотя, это и не удастся. Периодически приходится настораживаться, когда ритм его сердцебиения меняется. Нужно следить за этим, много смертей здесь уже было. Не хочу, чтобы жизнь Маркули закончилась таким образом. Во мне всё ещё остается надежда на то, что когда-нибудь у нас всё будет хорошо, устроимся на хорошую работу, Марк найдёт себе девушку, втроём будем жить в большом доме, потом, когда вырасту, конечно же, съеду от них, но это потом, всё потом…        Он «вернулся», нужно идти домой, в этой дыре, если ты не «кайфуешь» или не находишься в ожидании дозы, то тебя вышвыривают гибы – это что-то вроде охраны, почему именно «гибы», я не знаю, но так говорят. Ко мне с Марком они добрее, так как говорят, что я похож на ангела и являюсь единственным лучиком света в этом гадюшнике. Гибы дают нам немного больше времени на «сборы», знают, что мы не будем буянить, или что-либо ещё в этом роде. Его левую руку закидываю себе на плечи, кое-как встаём, немного стоим на месте, чтобы его головокружение прошло, потихоньку выходим, мне очень тяжело идти, так как Марк можно сказать полностью опирается на меня, но это уже привычно. Не десять, не двадцать, и даже не сотню раз мы проделывали этот путь. Удивительно, обычно максимум до двадцати раз.., но мы не хочу об этом думать. Спускаемся по лестнице, ровно 12 ступенек.. Раз, два, три..        Наконец-то выходим на улицу, свежий воздух ударяет прямо в лицо, в принципе, любой воздух после этого будет казаться свежим, но это не важно. Оказывается, что уже глубокая ночь. Идём по улице, останавливаемся часто, понятно почему. Мы рад, что сейчас ночь, нет этих мерзких прохожих, которые пялятся на тебя без стеснения, эти твари что-то говорят, и считают, что их мнение нам важно. Ничтожества. Мы выберемся, и станем лучше их всех вместе взятых. Но это потом, всё потом…        Наш дом – это заброшенная пятиэтажка. Вообще, у нас очень хороший дом. Не воруют, это редкость. Хотя... это скорее потому, что воровать у нас нечего, но это не важно Мы на третьем. Поднимаемся к себе, по пути здороваясь со своими «соседями». Двери есть только при в ходе в дом, больше нигде. Но это ничего, главное окна есть. Этого достаточно. Заходим в квартиру, у нас она под номером 115. Наш детский дом тоже был под номером 115. Красивое число. Вся наша мебель состоит из куска матраса, который лежит у стены, и огромной куртки. Это наша кровать, стол и диван. Мы садимся на матрас, прижимаемся друг к другу, накрываемся огромной курткой, и засыпаем. It will pass.        Я проснулся от громкого шума. У Марка опять ломка. Он рычит, бьёт стены руками. В такие моменты мне становится действительно страшно. Просто закутываюсь в куртку, и жду. Так продолжается минут двадцать, после этого он кидается ко мне, сжимает в своих объятьях крепко-крепко, и начинает говорить как в бреду: «Знаешь, ты один только остался, я пытаюсь завязать, знаешь, но сейчас, мне нужна доза, если бы не это всё, я бы завязал, веришь мне? Честное слово, моё слово, ты веришь? ТЫ ВЕРИШЬ МНЕ?! АМУР! ВЕРИШЬ?! ТЫ МНЕ ВЕРИШЬ ИЛИ НЕТ, ОТВЕЧАЙ, НЕ МОЛЧИ, НЕ МОЛЧИ, МАТЬ ТВОЮ, НЕ МОЛЧИ. НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!» И он начинает трясти меня за плечи. Я смотрю в его глаза… он сумасшедший, больно видеть это. Любимого человека в таком состоянии. Больно. Очень. Через несколько секунд, он уже целует мне руки, извиняется, говорит, что очень любит меня, своего брата, человека, который даже сейчас его не бросает, который заботится о таком потерянном существе, как он. Марк утыкается мне в грудь лицом и начинает рыдать, он плачет долго, его невозможно утешить, но это пройдёт. Через час-полтора, мне удастся его успокоить, он уснёт, во сне будет бредить, кричать, но это ничего, это пройдёт.        Да, кстати, сегодня мы должен отдать деньги. Прошу деда Игоря присмотреть за Марком. Сами выхожу на улицу, и пытаюсь сообразить, где сегодня наша помощь может понадобиться. Соображаю мы долго, очень. Голова кружиться, в животе урчит, холодно. Не можем сосредоточиться. Скажем сразу - милостыню мы не прошу, даже более того, мы презираю людей, которые стоят на улицах с протянутыми ладонями, унижаются, лишь бы получить жалкие копейки из карманов тех, кто додумался попытаться что-либо сделать. Мерзкие шантрапы.        Идём по улице. Ненавистные мною прохожие. Желаю всем тем, кто бросает на нас эти полные сожаления, отвращения, сострадания и желчи взгляды сдохнуть в муках.        Ну вот, мы почти на месте. Старый завод. Куча народу шныряет туда-сюда. Входим в засаленную дверь. Находим Ивана Сергеевича, он что-то вроде смотрителя. Сам по себе человек тупой, с узким кругозором, у которого единственное, что хорошо получается – это орать. Орать без причины, на кого угодно, за что угодно. — Мы сегодня могу помочь? «Эх, Амурка, что тебе предложить-то.. Может разбирать.. хм, хотя нет, туда вроде не надо, туда тоже.» — бормочит он себе под нос. — Ладно, хрен с ним, коробки-то таскать сможешь? А то хилый ты. Эх, ничего больше предложить не могу. Ну, согласен? — Да, естественно. — Пошли тогда уж.        Зря мы согласился. Только вторая коробка, а мы уже еле на ногах стою. Таскать коробки… Ха, да мы и тяжести — вещи не совместимые. Всегда мы дохлым был. Чёрт. Голова кружиться. Только не это… Дыхания не хватает, ноги не держат. Темнота за пару мгновений поглотила нас. — Эй, слышь, очнись ты, крысёныш. Фу, какой мерзкий. — Ч-что, простите? — Да ничего, развалился тут. Вали отсюда, тут тебе не место. Да и давно не место. Так, из жалости тебе бабла подкидывали, а теперь всё. Или работай, или проваливай.        И грязи ясно, что денег нам сегодня не видать. Еле встаём, но не встанешь сам - вышвырнут. Выходя из ворот, видим Ивана. Он смотрит на нас так, как обычно смотрят на неизлечимо больного, которому, наконец, пришлось сказать о его диагнозе. В одно мгновение мы начинаю ненавидеть его, и желать ему смерти даже более жестокой, чем всем этим прохожим.        Мы ненавижу людей. Ненависть к этим мерзким отродьям переполняет нас. Они всегда поступали с нами жестоко. И теперь мы поступаю с ними беспощадно. Теперь, в наших глазах, ни у одной этой твари нет права на ошибку. Ошибка равна краху. Бесповоротно. Без права на искупление. Мы¹ - в моменты, когда Марка нет рядом, Амур говорит «мы» имея в виду себя и брата, считая себя единым целым с ним, и полагая, что Марк находится с ним постоянно.