I'm going back to 505, If it's a 7 hour flight or a 45 minute drive, In my imagination you're waiting lying on your side, With your hands between your thighs. Stop and wait a sec, Oh when you look at me like that, my darling, What did you expect? I probably still adore you with you hands around my neck, Or I did last time I checked... © Arctic Monkeys - «505»
***
– Rose… Когда полёт во сне заканчивается выныриванием из сладостного омута только потому, что боишься разбиться, ещё несколько минут борешься с летаргической неподвижностью, стараясь понять, где ты и как очутилась в этом тёмном месте: вельветовые гардины не пропускают ни капли света, а лампа на прикроватной тумбе похожа очертаниями на мексиканский кактус. Шевелишься, осознавая, что тело впаяно, словно в нишу, в его крепкие объятия: спина – к груди, локти – к предплечьям, затылок – к бельэтажу губ. Вы впервые проводите целую ночь вместе. – Роуз, ты пахнешь сексом… Нет, не так. Ровно семь часов с того момента, как он тебя нашёл, и пять – как он постучался в твой номер. – Rose… Ты ходишь даже не по канату, а по едва заметной проволоке его касаний, выполняя замысловатую эквилибристику, не ведая, что давно смотришь, мёртвой, на себя живую со дна бездны. Ты горишь, предаваемая аутодафе его прожигающего насквозь взгляда, пока он плавно скользит ладонями вдоль линии икр в сетке чулок до подвесок на поясе и начинает медленно целовать (или осквернять своими поцелуями?) твой живот, поднимаясь всё выше. А ты выгибаешься ему навстречу совсем по-кошачьи. – Роуз, эта твоя родинка – остров, на котором я бы хотел провести остаток дней… А затем он покрывает тебя площадной бранью и прокусывает левый сосок за то, что ты железной хваткой вцепилась ему в волосы. Но ему это нравится. Тебе – подавно. – Rose… Твои физиологические показатели в абсолютном раздрае: сердце скачет, как заведённое, а температура превышает норму градуса на полтора. Однако тебе плевать на эту временную деформацию: изнутри ты обратилась в ломаное произведение Пикассо задолго до сегодняшнего вечера. Оседлав стул на жокейский манер, ты двигаешься так, будто уже сидишь между его расставленных бёдер. Пальцы вонзаются в спинку и томно глиссируют по гладкой поверхности, приглашая прищуренного наблюдателя вступить в чувственную игру. Сейчас этот приватный танец только для него. Но он не замечает отдельных деталей: осыпающегося серпантина со светлых прядей, когда ты резко ими взмахиваешь, или намечающегося синяка на запястье, – созерцая лишь целостную картину: тебя и этот чёртов стул, от которого он находится всего в каких-то паре шагов… и пропасти, равной ста лигам. – Роуз, на тебе чересчур много одежды… Тогда ты кривишь улыбку и подносишь руку в длинной кружевной перчатке с безмолвным приказом не произносить далее ни слова. Он повинуется. Утробно рычит, срывая её с тебя зубами. И тянет сперва за средний палец. – Rose… Ты полагаешь, что это – верх хитрости: спрятаться в дешёвых апартаментах вместе с искромсанным свадебным нарядом, заранее нашедшем себе место в узком платяном шкафу? Дюжее подпитие периодически пытается просигналить отбой, но страх преследования сильней – он отрезвляет и заставляет прислушиваться к любому еле доносящемуся звуку за толстыми перегородками стен. Ты видела его с вершины своего пьедестала и, конечно, он не мог не заметить тебя. Теперь его ведёт чутьё охотника, направляя сквозь лабиринты коридоров к номеру с покосившейся табличкой «505». Он уже переговорил с дебелой хостес, сунув в знак благодарности пухлую пачку мятых купюр. Несомненно, успел продумать заслуженное наказание. – Роуз, впусти меня… Ты открываешь дверь и стоишь на пороге, опустив очи долу, хотя изначально планировала бросить ему вызов своим испепеляющим взором. Ходячая кладезь противоречий! Он слегка качает головой и просто прижимается губами к твоему склонённому лбу: «Ну, привет». – Rose… У входа в клуб громоздится бесконечная очередь заядлых тусовщиков и пергидрольных блондинок. Но самая узнаваемая, разумеется, – ты. Тебя пропускают без вопросов, и ты проходишь, отстукивая мерный ритм каблуками и прихватив с собой первых попавшихся незнакомцев. Брюнетка, кажется, – лесбиянка. Но тебе всё равно. Вы знакомитесь, пьёте, выходите на танцпол, снова пьёте. И через тройку залпом пропущенных шотов захмелевшая девушка увлекает тебя к бутафорской клетке, за решёткой которой ужами извиваются обнажённые по пояс молодые люди. О Господи, один из них – вылитый Микки. Ты сопротивляешься и подталкиваешь её к центральному пилону. Диджей замедляет обороты диска, наряду с этим меняя мелодию, и вы погружаетесь в липкую похоть танца, отдаваясь ему и друг другу каждой клеткой вибрирующих тел. Но когда под аккомпанемент ободряющего свиста зрителей она хищно захватывает твою нижнюю губу, по спине пробегает ток: затылок с точностью радара определяет особый, личностный интерес со стороны… – Роуз, ах ты ж маленькая потаскуха… Тебя передёргивает, и ты принимаешься жадно высматривать среди хоровода глаз единственные, с неповторимым шоколадно-кофейным оттенком. И, безусловно, находишь. – Rose… Тебе донельзя стыдно. За себя, за своё поведение, за дурацкие игры в прятки, за фотографии, которые он позже выкупит у всех папарацци и будет хранить неопровержимой уликой в закрытом на ключ ящике стола. Наверное… Ты не можешь заранее ручаться за его дальнейшие действия. Да, Доктор, досталась тебе невеста с шилом в мешке и заднице, откровенно просящей ремня! Кряхтя, ты порываешься улизнуть из-под его сонной опеки. Неуклюжая попытка терпит фиаско, когда он прошёптывает вполне осознанно: «Роуз, глупая-глупая моя Роуз, разве ты до сих пор не поняла? Я тебя никуда больше от себя не отпущу». Ты вздыхаешь и самолично замыкаешь на груди кольцо его тёплых рук, пока он проводит носом по изгибу твоей шеи. Общая на двоих полудрёма. Созвучие мятежных сердец. – Rose… Он никогда не посмеет признаться тебе, что только притворяется спящим.