Жизнь, которую переписали

*** К вечеру пронизывающий порывистый ветер вдруг покладисто улёгся и заснул где-то там, снаружи, подобно Собаке, что всласть набуянившись за день и получив свой ужин, всегда умиротворённо растягивалась и засыпала у ног Старика. Зато небесное одеяло вдруг прохудилось сразу в нескольких местах, и на привычный к подобным явлениям городок, затерянный в лесах неподалёку от канадской границы, посыпались хлопья снега – красивые, чистые, но влажные и тяжёлые, как свежевыстиранное бельё. Наблюдать за их плавным вертикальным спуском из окна было приятно, но Собака, нетерпеливо затанцевавшая у порога, напомнила о том, что, хочется этого Мише или нет, пора выйти из дома и получить пару фунтов отсыревшей небесной ваты себе за шиворот. Старик, конечно, не сказал бы ни слова, если бы его квартирант-компаньон дал ему понять, насколько непривлекательна для него мысль о прогулке. Просто молча выбрался бы из-за своего видавшего виды стола, вечно заваленного книгами, сдёрнул бы с самодельной вешалки-коряги такую же видавшую виды куртку неопределенного цвета и поводок Собаки и сам отправился вместе с ней месить снег, предоставив Мише позаботиться о пожилом Псе. Пёс - клочковато-лохматый метис лайки, украшенный заметной проседью и несколькими боевыми и хирургическими шрамами, в отличие от своей юной и энергичной подруги был невероятно ленив, по-кошачьи любил тепло, и уже давно не нуждался в долгих пробежках по пересечённой местности, вполне довольствуясь десятиминутными вылазками на двор. Таким образом, Миша мог бы практически не отрываться от своей рукописи. Вот только тревожная мысль о том, что выпавший снег коварно замаскировал замерзшие лужицы, а человеческие кости в таком возрасте настолько хрупки, что даже лёгкое падение чревато переломом шейки бедра, заставила бы его скакать от окна к окну в ожидании, когда высокая, кряжистая и чуть сутулая фигура Старика наконец вынырнет из-за снежного занавеса. К тому же стоящий перед глазами горестный излом бровей Старика и тяжесть его прихрамывающей походки наверняка не дали бы ему сосредоточиться на градусе драматизма в диалогах персонажей. Миша затруднился бы объяснить, что уже несколько месяцев удерживало его возле этого нелюдимого человека. Отношения их связывали странные. Местность, в которой он оказался в поисках покоя, вдохновения и ответов на вечные философские вопросы, не блистала живописностью, дом Старика не отличался особенным комфортом – просто немного мрачная, но относительно чистая берлога пожилого холостяка со странностями. Если бы Мишу спросили, он, наверное, сказал бы, что они со Стариком просто не мешают друг другу, и им обоим это удобно: с одной стороны, рядом есть живая душа, а с другой – эта душа существует сама по себе и не лезет в твою. Старик не капризничал, совсем не требовал внимания, не приставал с рассказами о своём бурном боевом прошлом, а что было оно у него именно таким, Миша почему-то не сомневался. Да и помощь по хозяйству ему практически не требовалась. Единственное, о чём Старик его попросил, это гулять с Собакой. Причем, Миша подозревал - исключительно потому, что компаньона, официально взятого в дом для помощи и присмотра за пожилым человеком, положено о чём-то просить. Таким образом, попытка увильнуть от прогулки означала отказ от выполнения единственной постоянной обязанности, и это было бы попросту непорядочно. Собака радостно завиляла хвостом, увидев старенькую рулетку поводка, как обычно, только с третьего раза выполнила команду «сидеть», а почуяв несвободу, предприняла мстительную попытку опутать поводком Мишины ноги. Всё это стало уже привычным вечерним ритуалом. Здесь, в Сторивилле, весь Мишин день состоял из таких мелких ритуалов, которые, в тех или иных комбинациях складывали теперь его жизнь. Конечно, это было очень по-стариковски, и друзья, пекущиеся о его благополучии, наверняка сообщили бы ему об этом. Если бы он, в свою очередь, сообщил им, где находится. Когда вспомнил бы, кто они, и где их искать. Не то, чтобы Миша стремился замести под потёртый ковёр в библиотеке Старика всё своё прошлое, в конце концов, на кого ещё, кроме себя было обижаться за то, что среди кучи приятелей близких друзей у него так и не завелось, а актёрская карьера складывалась не совсем так, как ему хотелось? Себя-то от собственных глаз точно было не спрятать даже в таком захолустье, а топить отвращение к себе и своей убогой жизни в алкоголе, как сделал… кто-то из его давних знакомых, чьё имя всё же оказалось где-то под ковром, Мише казалось бессмысленным. Выныривать из забытья всё равно придётся, и то, что он увидит в зеркале, вряд ли внушит больший оптимизм, чем до погружения. А вот то, что он способен был учиться не только на своих, но и на чужих ошибках, некоторый оптимизм внушало. Так что, на данный момент Миша, всегда симпатизировавший идее «Не нравится мир, в котором живешь - создай новый!», сузив до минимума своё собственное реальное окружение, неспешно осваивал новый способ миросозидания. Слова оказались не самым покладистым строительным материалом, но Миша неожиданно обнаружил, что процесс приносит ему удовлетворение значительно большее, чем результат, который пока что был весьма спорным. Однако результата добиться тоже хотелось, и он решил быть оптимистом – в конце концов, где бы и могла родиться по-настоящему стоящая история, как ни в местечке с таким располагающим к этому названием? Собака, всегда готовая творить и вытворять, а потом радоваться любому результату, была с этим вполне согласна. Чёрная метелка ее хвоста мелькала впереди – маршрут прогулки она знала лучше сопровождающего и уверенно тянула его за собой. Через припорошенный снегом газон, подъездную дорожку, мимо домов соседей, имена которых Миша то ли до сих пор не знал, то ли уже забыл, через небольшой луг, плавно переходящий в диковатый парк, обещающий при дальнейшем небрежении в скором времени превратиться в парк весьма дикий. На самом деле большинство собачников предпочитало гулять со своими питомцами именно здесь, в месте спокойном и безлюдном. Для прогулок, пробежек и пикников жители городка предпочитали чистый ухоженный парк поближе к центру, а тут, на самой окраине, можно было встретить разве что подростков, забредших в поисках места, подходящего для осуждаемых родителями занятий, и им, конечно, не было никакого дела до лая и собачьих кучек. Но Миша предпочитал уводить Собаку еще дальше, туда, где за рваным чёрным кружевом высоких деревьев парка поднимались стены из потемневшего от времени кирпича. Здесь было не просто малолюдно, здесь после заката не было совсем никого. Миша не пытался даже предположить, что думают о нём жители маленького городка, где человек со стороны, купивший здесь дом более полутора десятков лет назад и вырастивший здесь детей, все еще считался чужаком и оценивался пристально и весьма критически. Было ясно, что от него, неизвестно откуда взявшегося полгода назад бумагомараки, ничего хорошего или правильного местные обыватели ожидать не могли, а жить здесь так долго, чтобы стать хоть наполовину своим, Миша не планировал. Так что, видимо, даже начинать вести себя, как все, и пытаться кому-то понравиться, смысла не имело, и он делал то, что хотел и общался только с теми, с кем хотел. С Собакой, например. Собака с энергией и целеустремлённостью выпущенного из пушки снаряда, неслась вперёд, по прямой, как струна, тропе, ведущей через парк. Пружина внутри рулетки поводка жалобно поскрипывала, Мише приходилось постоянно держать палец на кнопке стопора и время от времени дёргать поводок, чтобы напомнить Собаке о том, кто кого все же ведет гулять, и чья скорость движения является приоритетной. Тропа, на вид абсолютно дикая, когда-то была замощена, но сейчас покрытие местами слегка потрескалось, местами потрескалось очень сильно, а кое-где вообще погрузилось в землю. Опавшую листву и ветки, сорванные сильными осенними ветрами с неё, конечно, никто не убирал. Сейчас тонкие кружевные ветки берез, лежащие под ногами, были облеплены хлопьями снега, и ступать приходилось словно по паутине из диковинного мха. Мише вспомнился прорастающий на человеческом теле теплолюбивый байрум из «Ловца снов», и он разом ощутил себя слегка неуютно, хотя эту историю он не считал особенной удачей мистера Кинга. Хотя, что и считать удачей автора, если не «вспоминаемость» его текста в самый неожиданный момент?.. Пейзаж вообще очень располагал к цитированию авторов вроде Кинга – мёртвый предзимний парк, тропа, ведущая к оцепеневшему зданию, шепот снежных хлопьев… только Собака с ее суматошным весёлым бегом была единственным живым пятном посреди черно-белой книжной иллюстрации. Здание, когда-то было больницей и составляло вместе с парком единый комплекс. На вопрос, отчего парк пришёл в такое плачевное состояние, почему закрылась больница, кто купил здание, и какое будущее его ожидает, местные жители отвечали уклончиво, и у Миши создалось впечатление, что не только из-за правила неразглашения местных секретов чужаку. Была в прошлом этого городка и конкретно этого места какая-то тёмная история, и Миша надеялся, что дело было не только в упадке экономики и разрушении социальных связей. В конце концов, когда приходишь в такое странное место, где ожидаешь найти сюжет для интересной истории, надеешься, что за недоговорками и замалчиванием скрывается не просто незаконная перепродажа муниципальной собственности или какое-нибудь нецелевое использование объекта. Бывший когда-то весьма социально значимым объект тем временем показался из-за деревьев. Фасад его, впрочем, наверное, как и сразу после постройки, производил впечатление весьма скучное – обычное серое трёхэтажное здание в форме угловатой буквы C. Плоская крыша, три дюжины тёмных окон и парадное крыльцо с десятком ступеней и широким «козырьком» над ними. Здесь не было никаких признаков жизни, дорожка, опоясывающая здание представляла собой чистую снежную целину. Собака рванулась, вспарывая следами легкий снежный налёт на дорожке, и пружина внутри рулетки поводка снова жалобно заскрипела. Миша спохватился и торопливо прижал озябшим пальцем гашетку стопора. Старик постоянно перебирал эту капризную и давно устаревшую систему, отказываясь купить что-то новое. Как предполагал Миша, не из скупости и не из привязанности к старой вещи, а скорее, потому, что привык ремонтировать простые и сложные механизмы до тех пор, пока они еще поддавались ремонту. - Тихо ты, - шикнул он на Собаку. – Сломаем опять – Старик нам устроит… Собака презрительно фыркнула - дескать, если Старик и устроит что-то, то не нам, а тебе – и потащила его дальше, туда, где дорожка, огибающая здание, делала поворот. Там начиналось самое интересное. За вторым корпусом бывшей больницы парк уже превращался в лес. Деревья подступали вплотную к разрушающейся дорожке, опоясывающей комплекс. Второй корпус был двухэтажным и прямоугольным, с первым его соединяла галерея, к которой с одной стороны лепились блоки гаража и подсобных помещений. Некоторые окна в этих зданиях были заложены кирпичом - местами из стен жутковато торчали балконы, на которые больше не было выхода - другие забиты фанерными щитами, но примерно в половине сохранились стёкла. И большая часть застеклённых окон второго корпуса и пристроек всегда светилась. Объяснение наверняка было очень простым – новый владелец здания начал восстановительные работы. Несколько комнат, смотрящих окнами в сторону леса, уже сияли белизной и нетронутой чистотой стен, светильников и встроенных шкафов. В других со стен лохмотьями отслаивалась краска, а углы под потолком пятнала плесень. Через окно на торце здания был виден длинный коридор, по серому заплесневелому потолку которого змеились трубы и кабели. И нигде не было ни души. Если свет зажигался для охраны, то почему Мише ни разу не довелось увидеть ни одного живого охранника? Им с Собакой доводилось приходить сюда в разное время – Собака хоть и требовала регулярных прогулок по одному и тому же излюбленному маршруту, совсем не возражала, если прогулка начиналась немного раньше или позже обычного времени, а продолжительность прогулок зависела только от погоды и Мишиного настроения. Теоретически, если в здании были живые люди, рано или поздно они должны были попасть в поле зрения, однако, этого так ни разу и не случилось. Иной раз, Мише казалось, что краем глаза он улавливал какое-то движение, раз или два он был почти уверен, что видит силуэт в коридоре с трубами, но, вглядевшись пристальнее, он понимал, что принял желаемое за действительное. Пустота и тишина завораживали. Притягивали. Пугали. Много лет назад здесь была больница. Люди здесь страдали, плакали, благодарили и проклинали, обретали надежду и теряли её, прощали или затаивали обиду и злость, прощались навсегда или не успевали этого сделать. И умирали. Было бы неудивительно, если бы это место было населено целым сонмом призраков, в компании которых любой, даже самый толстокожий охранник мог чувствовать себя неуютно и оттого частенько пренебрегать обязанностью совершать обходы... Спустя некоторое время Миша уже совсем не был уверен, что встреча с кем-либо в этом месте могла бы стать приятным приключением. Поначалу Миша брал на прогулку плеер, но потом перестал: слишком уязвимым он себя чувствовал, будучи оторванным от реальных звуков. Именно здесь – где не было ни малейшей опасности попасть под машину. Иногда ему казалось, что сзади кто-то крадётся, а иногда бегущая рядом Собака резко останавливалась, настораживая уши, и Миша вздрагивал и оборачивался, ожидая увидеть над собой занесенную для удара руку. Конечно, всё это было не более чем шутками воображения, и для человека, стремящегося создать историю, интересную людям, это было неплохо. В конце концов, ему нужен был новый сюжет. Захватывающий, может быть, мистический, с переходами в другие миры и встречами с таинственными созданиями. Вампиры и оборотни как раз в очередной раз вернулись на гребень модной волны. Может, ему стоило попробовать с ведьмами и феями или, например, с ангелами и демонами?.. По крайней мере, для массового читателя это наверняка будет интереснее, чем унылая история трудовых будней трех невероятно привлекательных, но не слишком везучих актеров за тридцать, проживших десяток лет в аду мистического сериала для девочек-подростков… Снег, тем временем, не прекращался, ветви одичавших яблонь, росших вокруг бетонного основания разрушенной веранды, на которой поправляющиеся пациенты могли когда-то дышать свежим лесным воздухом и играть в шахматы, покрылись пушистой бахромой. Миша не был большим любителем зимних пейзажей, но это было красиво. Камера телефона вряд ли могла сделать хороший снимок при желтовато-матовом свете фонарей, но он всё же решил попробовать. Пик любви к твиттеру у него давно прошёл, но фотографии можно было, например, показать Старику, который иногда сдержанно интересовался, не довелось ли им с Собакой во время прогулки стать свидетелями чего-нибудь необычного. Сделать снимок действительно не получилось, впрочем, не из-за освещения – телефон капризно сообщил своему хозяину, что заряда батареи недостаточно для выполнения задачи, и погас. - Выкину вот, - в очередной раз пригрозил Миша телефону, и тот, как и следовало ожидать, ничуть не испугался – денег на то, чтобы заменить древние телефон и ноутбук, у него не было, и в ближайшее время их массового поступления в его карман явно не ожидалось. Зато Собака, всегда бурно реагировавшая как на то, что ее касалось, так и на то, что не имело к ней никакого отношения, рванулась куда-то в сторону как раз в тот момент, когда Миша пытался засунуть бесполезный телефон обратно во внутренний карман и одновременно не уронить неудобную рулетку поводка. Сил у казавшейся некрупной Собаки было как у хорошего тибетского мастиффа, Мишу бросило вправо, под ногами захрустело – под тонким покрывалом снега была подмерзшая лужица – он не сумел удержать равновесие и обрушился на лёд. Миша вскрикнул - лодыжку пронзило болью, словно голеностопный сустав взорвался изнутри, в глазах на мгновение потемнело. Потом он ощутил холод – при падении лед под ним лопнул, нога ушла куда-то вниз по самую щиколотку, наружу выплеснулась грязная вода. Попытка подняться вызвала новую волну боли, рулетка, придавленная его телом при падении, оказалась на свободе, и перепуганная Мишиными громогласными проклятиями Собака рванула прочь, волоча поводок за собой. - Стой, зараза… - простонал Миша, но Собака, конечно, его мольбе не вняла. Ситуация была плачевной – он лежал в грязной луже, сверху красиво сыпался липкий мокрый снег, нога ниже колена превратилась в пульсирующий сгусток боли, телефон был разряжен, а единственное живое существо в радиусе примерно мили намеревалось удрать Бог знает куда. Сколько должно было пройти времени, чтобы Старик хватился их? Чтобы дошёл сюда и обнаружил своего замерзшего до полусмерти покалеченного компаньона и почти заметённые снегом следы убежавшей Собаки и позвал на помощь? А если Старик, вернувшись с короткой прогулки с Псом, выпил полстаканчика чего-нибудь согревающего, безмятежно уснул в своём кресле и теперь не хватится их до утра?.. Вероятность того, что Собака сообразит побежать домой и при этом сумеет нигде не застрять, зацепившись поводком, стремилась к нулю. - Эй, кто-нибудь! – завопил Миша, в панике скребя руками по земле. – Помогите! Есть тут кто живой?! На помощь! В ответ не отозвалось даже эхо. Успокаивающий теплый электрический свет, струящийся из окон, находящихся всего в десятке шагов, был просто насмешкой. Для того чтобы добраться до ближайшей двери в здание, нужно было, по меньшей мере, высвободить ногу, хотя бы ценой потери ботинка, а потом ползком или прыгая на здоровой ноге, преодолеть расстояние примерно в четыреста футов. При этом гарантии, что дверь окажется незапертой, не было никакой. Но, по крайней мере, этот план был намного лучше бездеятельного и глупого замерзания в луже в ожидании помощи, которая могла и не подоспеть. Потом Мише вдруг пришло в голову, что если внутри этой мертвой махины действительно есть живой охранник, он может отреагировать на звон разбитого стекла. А если нет, то с большой долей вероятности, должна сработать сигнализация, и тогда через несколько минут здесь должна будет появиться полиция. К этому моменту Миша уже так замерз, что с радостью отправился бы куда угодно и с кем угодно, при условии, что там будет хоть немного теплее. Ему почти удалось выковырнуть из земли одеревеневшими от холода пальцами достаточно крупный кусок асфальта, когда неожиданно раздавшийся у него за спиной голос заставил его вздрогнуть. - О-о, да тут кое-кто неудачно приземлился! Голос был приятный, глубокий, низкий, и будто бы смутно знакомый и, несмотря на насмешливость фразы, жестокой издёвки в нём не ощущалось. Ощущалось что-то… отеческое? Миша обернулся, но хозяина голоса разглядеть не смог – за его спиной был фонарь, окутывающий фигуру золотистым ореолом света, и единственное, что Миша смог оценить, это рост и ширину плеч своего спасителя. Конечно, Миша лежал на земле, и именно поэтому незнакомец показался ему гораздо внушительнее, чем был на самом деле, однако, в первый момент этот человек казался ему супергероем, явившимся на Землю из другого мира. Неподвижной сияющая фигура была недолго – Миша и моргнуть не успел, а незнакомец уже сидел на корточках рядом с ним и осторожно обламывал лёд вокруг его многострадальной ноги. Свечение вокруг него погасло, и стало видно, что его спаситель одет в джинсы и простую темно-зеленую куртку. Над высоко поднятым воротником виднелся ежик русых волос и вполне человеческое ухо. - Сейчас я поверну твою ногу, - предупредил незнакомец, кинув беглый взгляд через плечо, и Миша успел заметить, что глаза у него внимательные, пронзительные: он словно сканировал его и чего-то ожидал. – Если что – можешь орать, здесь никто не услышит, но лучше не лягайся. - Звучало бы многообещающе, - пропыхтел Миша. - Если бы не… Ой! Незнакомец коротко хохотнул и слегка качнулся назад. Голень снова прострелило, но Миша с облегчением почувствовал, что ногу больше ничто не удерживает. Сразу стало как-то неловко – надо же было попасть в такую нелепую ситуацию: упасть и лежать, дрыгая лапками, как беспомощный жук, в ожидании, что его поднимут. Что должен был подумать о нем этот человек? Миша суетливо завозился, словно то, насколько быстро он примет подобающее хомо сапиенсу вертикальное положение, могло повлиять на свежесформированное мнение о нем. - Эй, эй, приятель! – в голосе незнакомца прорезалась озабоченность. – У тебя может быть перелом, а ты как будто собираешься развернуть крылья и рвануть с низкого старта. Давай-ка лучше руку… Миша развернулся, утверждаясь на пятой точке, поднял голову и… замер. Незнакомец оказался вдруг неожиданно близко, так что Миша даже при таком скудном освещении мог рассмотреть каждую черточку его лица. Лицо это, как и голос, тоже было как будто смутно знакомым, но в то же время Миша мог поклясться, что если бы хотя бы раз в жизни видел его – то не забыл бы этого парня ни за что на свете. Жесткие внимательные глаза стрелка оказались при ближайшем рассмотрении теплыми и светлыми, от уголков глаз разбегались лучики-морщинки, которые говорили о том, что этот человек любит смеяться. Нос с легкой горбинкой - следом давнего перелома, даже сейчас, поздней осенью, был усыпан веснушками. Солнечные пятнышки разбегались и по щекам и, чуть бледнея, по лбу и по отмеченному еще одним старым, но все еще заметным шрамом подбородку – мальчишеская, трогательная черта, которая совершенно не вязалась с обликом сурового солдата, побывавшего не в одной «горячей точке». Губы – плотно, и казалось, сердито сжатые, но чётко и красиво очерченные, оказались прямо на уровне Мишиных глаз, и он непроизвольно сглотнул, забыв на целое мгновение и о мокрых штанах, и о холоде, и о неловкости ситуации. Впрочем, все ощущения вернулись, а последнее стало особенно ярким, когда незнакомец быстро облизнул губы и, перехватив его изучающий взгляд, нетерпеливо закатил глаза, словно говоря: «Да, да, я знаю, посмотреть есть на что, но время и место ты для этого выбрал совсем не подходящее». Миша дернул уголком рта в кривоватой улыбке и потупился, надеясь, что незнакомец прочтет в его языке тела покаянно-насмешливый ответ вроде: «Извини, не удержался, уж очень ты хорош». - Хватайся за шею, - суховато сказал незнакомец, к безымянному определению которого Мишино подсознание уже совершенно бессовестно добавляло прилагательное «прекрасный», причем без капли иронии в его адрес, чего, к сожалению, нельзя было сказать об адресе собственном. – Давай-давай. Пойдем отсюда, пока ты не примерз. - А я почти примерз, - пробормотал Миша, цепляясь за широкое плечо своего спасителя, как полуобморочная дамочка. - Ничего, отдерем, - пообещал незнакомец и фыркнул. Мише очень хотелось ляпнуть что-нибудь скабрезное в тон, но он не решился, рассудив, что если и оказаться снова вполне буквально посаженным в какую-нибудь лужу, то где-нибудь поблизости человеческого жилья – второй раз так ему может и не повезти. Он приготовился к неуклюжему и болезненному подъёму, но незнакомец очень ловко обхватил его за талию с нужной стороны и, легко приподняв, поставил на здоровую ногу. - Занимался танцами? – спросил Миша, переводя дух. - Таскал раненых, - опроверг его версию незнакомец. – Кстати, ты не очень тяжелый, так что... - Это только одно из моих многочисленных достоинств, - сообщил Миша, внутренне недоумевая – почему именно сегодня, именно рядом с этим человеком, его язык так и норовит наболтать каких-нибудь глупостей? - Я это к тому, что я могу тебя понести, - терпеливо уточнил незнакомец. – Учти, я не всем это предлагаю. - Предложение заманчивое, но я допрыгаю как-нибудь, - отказался Миша. Парень начинал слишком ему нравиться, чтобы он мог позволить ему нянчиться с собой, как с ребенком – хотелось сохранить хоть какое-то подобие самоуважения. – Далеко прыгать-то?.. Незнакомец оглянулся по сторонам, при этом бессознательно притиснул Мишу ближе к себе, словно боясь, что он исчезнет или пытаясь от чего-то защитить. - Я открою заднюю дверь, - сказал он. – С развалин веранды. Идти намного ближе, только там нет ступеней, забраться будет трудновато. Но это ерунда. Готов? Потопали. - У тебя есть ключи от всех здешних дверей? – пропыхтел Миша, пытаясь уловить ритм его шагов и стараясь не приступать на больную ногу. – Ты охранник? - Не от всех, - нехотя отозвался незнакомец. – И я не то, чтобы охранник… Хотя и это тоже, наверное. Может быть, Мише показалось, но этот парень явно ждал от него чего-то, и он чувствовал, что этих ожиданий совсем не оправдывает. После каждого вопроса, логичного для нового знакомства, незнакомец едва заметно мрачнел – как видно, говорить о себе ему совсем не хотелось. Путь и правда был не таким уж и далеким – метров сорок, не больше, но они все равно пару раз останавливались, чтобы Миша мог передохнуть. Незнакомец поддерживал его и терпеливо ждал, когда он сможет двигаться дальше. Снег продолжал сыпать хлопьями, и их странные следы – отпечатки трех ботинок – двух армейских и одного спортивного - быстро исчезали у них за спиной. На плечах курток образовывались снежные эполеты, снег прилипал к ресницам и лез в рот – незнакомец несколько раз отплевываясь, фыркал и шипел на непогоду, как недовольный кот. Развалины веранды представляли собой остатки полуметрового подиума, примыкавшего к части здания, где, скорее всего, когда-то размещался больничный кафетерий. Помимо одичавших яблонь вокруг буйно разросся какой-то кустарник, местами побеги взбирались прямо наверх и селились в трещинах в бетоне, и корни его внесли немалый вклад в разрушение постройки – внешней отделки на подиуме почти не осталось, и тут и там виднелось выщербленное кирпичное основание. В окнах, выходящих на бывшую веранду, тоже, разумеется, горел свет, и издалека было видно, что помещение стерильно чисто и пусто. Рамы были заменены на новые, обновленная дверь была на том же месте, где когда-то находилась старая, хотя, по мнению Миши, «веранда» восстановлению не подлежала. Впрочем, хозяину здания было, конечно, виднее, возможно, он собирался полностью перестроить всё, что здесь когда-то было. Подтащив Мишу к подиуму, незнакомец без особых церемоний усадил его на присыпанную мокрым снегом поверхность. О чистоте и сухости одежды говорить уже давно не приходилось, так что Миша особенно не возражал, к тому же, здоровая нога заметно устала от такого воробьиного способа передвижения. Незнакомец перевел дух и зашарил по карманам как будто в поисках ключей. Ключа в карманах не обнаружилось, зато обнаружился кусок проволоки, похожий на разогнутую канцелярскую скрепку. Незнакомец перехватил Мишин взгляд и, подмигнув ему, вспрыгнул на подиум и направился прямиком к двери. Новенький замок жалобно щелкнул и сдался, не просопротивлявшись и минуты. Незнакомец распахнул дверь и сделал приглашающий жест. Миша закрыл глаза. С одной стороны, оказаться участником чего-то противозаконного ему совсем не улыбалось. Он человек не местный, и в любом случае окажется более виноватым, чем самый отпетый сторивилльский прощелыга. С другой стороны, ему так хотелось уже хоть немного согреться, что он решил, что разберется с проблемами в порядке их поступления. К тому же, кто, как не он сам четверть часа назад думал о том, чтобы разбить окно и ждать приезда полиции? - Да-да, я знаю – «не укради», - весело сказал незнакомец, возвращаясь к нему. - Не воришка я, не дергайся. Просто есть… кое-какие навыки. К слову, для того, кто что-то охраняет, не самые бесполезные. Ты знаешь, сколько тут дверей?.. Мне бы мешок ключей с собой таскать пришлось, а так - хожу налегке. Давай-ка, закидывай сюда ноги, пока тебя снегом совсем не засыпало. Миша подчинился, уже совсем еле двигаясь, и был безжалостно поднят и затащен в здание. Мало того — на пороге незнакомец еще и заботливо отряхнул снег с его куртки. Из помещения бывшего кафетерия, теперь представлявшего собой пустой куб с бледно-желтыми стенами и белым потолком с водянистыми квадратами светильников, они попали в такой же чистый и безликий вестибюль, из которого через одну из нескольких стерильно-белых дверей вывалились в мрачный коридор. Очевидно, тот самый, что Миша видел сквозь окно в торце здания. Здесь впору было снимать фильмы ужасов – антураж был вполне соответствующий: пыльные мерцающие лампы, лохмотьями слезающая со стен краска, замусоренный пол с отслаивающимся покрытием и выпущенные наружу из-под разобранного подвесного потолка неприглядные кишки старых коммуникаций. Для полноты картины не хватало лишь кровавых пятен и насекомообразных монстров, выскакивающих из боковых дверей - частью новых, выглядевших здесь бельмом на глазу, частью аутентично облезлых. Когда они дотащились почти до самого конца коридора, незнакомец, на котором Миша висел уже почти абсолютно беспомощным мешком, распахнул одну из аутентично облезлых дверей весьма немилосердным пинком. За дверью обнаружилась комната – не отремонтированная, но чистая. Обстановка была вполне спартанской – вешалка с несколькими комплектами рабочей одежды, стол с пластиковой крышкой и прочным металлическим основанием, несколько разрозненных стульев, тумба, на которой теснились видавшие виды микроволновка и электрический чайник, и диван с несколькими свернутыми по-походному одеялами. Нижняя часть окна была закрыта чем-то вроде старой простыни, очевидно, чтобы не будоражить случайно забредших сюда на прогулку дам – ну а вдруг? - зрелищем переодевающихся рабочих. Ни намёка на уют, никаких личных вещей, никаких картинок на стенах – было заметно, что работники приходили сюда только слегка перекусить или переодеться и сразу уходили на работу или домой. Оказавшись на диване, закутанным в одеяла как капустный кочан, Миша наконец-то ощутил себя живым, а приняв из рук незнакомца кружку с горячим чаем, почувствовал, что плавится от блаженного тепла и благодарности. - Ты просто ангел-хранитель, - выдохнул он, отхлебнув горьковато-терпкий напиток. Незнакомец широко раскрыл глаза, словно не веря в услышанное, а потом вдруг расхохотался – открыто и раскатисто, запрокинув голову и похлопывая ладонью о стол, на который опирался. - Ангел? Я? – произнес он, наконец, всхлипывая от смеха. – Ну, ты даешь, К… Как хоть тебя зовут, человек, спасённый из Ада? - Миша, - неловко пробормотал Миша, не понимая такой бурной и странной реакции на не самую распространенную, но достаточно классическую формулировку признательности за спасение из неприятной ситуации. – Коллинз. - М-миша? – зеленые глаза на сей раз сузились, конопатый нос смешно сморщился. Незнакомец словно пробовал Мишино имя на вкус, растягивая начальный М и слегка смягчая Ш. – Ну, Миша так Миша. Я Д… Дженсен. Дженсен Эклз. - Тоже, знаешь, ли, не Том, Дик или Гарри, - не остался в долгу Миша. - Ага, - согласился больше-не-незнакомец. – Давай-ка, на твою ногу посмотрим. Я хоть и не врач, и исцелять наложением рук не умею, но все же… - Таскал раненых, - припомнил Миша. - Точно, - подтвердил Дженсен, подтаскивая к дивану стул и усаживаясь прямо напротив. Так было почти невозможно не пялиться на него, и Миша сосредоточился на его руках. Руки - сильные, ловкие, со сбитыми костяшками пальцев, покрытые более бледными, чем на лице, пятнышками веснушек, убегавших под закатанные до локтей рукава клетчатой рубашки, быстро освободили его ногу от грязного и промокшего ботинка и носка, вздернули до самого колена мокрую брючину, легкими осторожными касаниями ощупали голеностоп и лодыжку. Дженсен внимательно смотрел на него, и казалось, чутко ловил каждое движение и оценивал громкость и высоту каждого придушенного «Ой». - Перелома нет, расслабься, – спокойно констатировал он и вдруг без предупреждения крепко обхватил и резко дернул Мишину стопу. Когда Миша понял, что оглушил себя собственным воплем, то еще и обнаружил, что от рывка слетел с дивана прямиком в объятия Дженсена. А этот подлец придерживал его за плечи, будто собирался поцеловать, хлопал своими невозможными ресницами в дюйме от Мишиного носа и… улыбался. – Всего лишь вывих… О, прости, - перехватив Мишин взгляд, Дженсен улыбнулся еще шире, и было видно, что на самом деле он ничуть не сожалеет. - Личное пространство, конечно... Миша не помнил, как освободился из этих объятий. Должно быть, помогло состояние шока и нога, пульсирующая тупой болью – когда у человека что-то так болит, желание напропалую флиртовать стремится к нулю, даже если в поле зрения оказывается вполне достойный объект. В поле Мишиного зрения был объект, достоинства которого трудно было оспорить, и загадочность которого пленяла и манила, поэтому стремление флиртовать нулю совсем не равнялось. Однако обычно присущее Мише искрометное чувство юмора и способность не пасовать перед чем-то новым весьма неожиданно дали сбой. Он то нес околесицу, то впадал в ступор. Словно рядом с этим странным парнем он становился кем-то другим – неуклюжим, неловким, неискушенным… Отодвинувшись друг от друга на противоположные концы дивана, они оба на некоторое время притихли, Миша не спеша прихлебывал чай – Дженсен выдал ему еще одну кружку в утешение за столь вероломно совершенную болезненную процедуру вправления сустава. В тумбочке нашлась и пачка печенья, которая тут же была нещадно растерзана и поделена. Печенье оказалось суховатым, видно лежало давно – не то позабытое, не то оставленное «на черный день», но, видимо, после пережитого стресса, оно показалось Мише удивительно вкусным. Впрочем, хозяин не ел и не пил, просто сидел, грея ладони о кружку, и смотрел на него – снова как-то странно и выжидающе. «Король эльфов», - снова подумал Миша. – «Эта бывшая больница – странное, тонкое место, здесь где-то есть магический портал, где колдовской мир прорывается в наш. Король эльфов пришел завлечь и увести с собой наивного простака вроде меня. И я попался – я пил его воду, я преломил с ним хлеб - Король уже завлек меня в свои сети и теперь уведет за собой. Утром найдут только горестно воющую Собаку, зацепившуюся поводком где-нибудь в парке…» Не успел он с сожалением признать возникший в голове сюжет уже давно и неоднократно использованным, как Дженсен отставил нетронутый чай и задумчиво сказал: - Знаешь что? А снимай-ка штаны. - Зачем это? – поперхнулся Миша. - А затем, мой друг, - таинственным шепотом сообщил Дженсен. – Что я хочу познакомить тебя с одной офигенно горячей штукой, которой я отлично умею пользоваться – строительным феном! Миша несколько секунд хлопал глазами, пытаясь осознать, каким извращенным образом со снятыми штанами можно применить строительный фен, пока не сообразил, что речь идет всего-навсего о сушке одежды. Дженсена же все это явно забавляло, и под его взглядом было совершенно невозможно отнекиваться и отбрыкиваться – это означало предстать перед ним ломливой барышней. Подобное поведение Мише никогда не импонировало, и он решил, что раз его спаситель желает легкого стриптиза, он его получит. Красиво раздеться, игриво покручивая задом, впрочем, не получилось – балансируя на одной ноге и размахивая наброшенным на плечи одеялом, Миша несколько раз едва не спикировал на пол, чуть не стащил брюки вместе с трусами и, в довершение всего, запутался в штанине и абсолютно несексуально взвыл, потревожив больную ногу. - Сейчас повязку сделаем, - решил разом посерьезневший Дженсен, развешивая Мишину промокшую одежду на стуле перед плюющимся горячим воздухом и глухо завывающим агрегатом воистину устрашающих размеров. Использование подобной штуки для того, о чем Миша сначала подумал, было бы чрезвычайно травмирующим, и надо было признаться, что хотя он в свое время не чуждался некоторых весьма рискованных экспериментов с довольно оригинальными по форме и размеру атрибутами, с таким парнем как Дженсен он предпочел бы начать с классики… И плавно пойти по возрастающей, добравшись до подобных экспериментов этак году к третьему законного брака. Поймав себя на этой мысли, Миша вспыхнул и опасливо покосился на «Короля эльфов» - в вдруг тот и мысли читать умеет? Впрочем, прочесть подобные мысли по его лицу могло бы и вполне человеческое создание. Оказывается, пока Миша прислушивался к своей многострадальной ноющей конечности и предавался мечтам и самоанализу, Дженсен уже закончил бинтовать его ногу, закрепил концы бинта кокетливым бантиком и просто сидел, задумчиво поглаживая перебинтованную Мишину щиколотку, и что-то мурлыкал себе под нос. Это уже определенно была спланированная атака, направленная на все органы чувств. Янтарный свет старого светильника золотил его четкий профиль, от низкого хрипловатого голоса в груди разливалось тепло, которое совершенно неконтролируемо спускалось все ниже и ниже в южные районы Мишиного тела, к счастью, надёжно укрытые одеялом. Пальцы Дженсена были теплыми, вкрадчивыми с чуть шершавыми подушечками, ладонь, скользившая по незакрытой бинтами коже, была немного грубее, и отчего-то казалось, что этой ладони здесь самое место. Она неторопливо пробиралась под край укутывавшего Мишу одеяла все выше и выше, рассылая целые волны мурашек по всему телу. Миша вдруг резко выдохнул и, вцепившись в воротник Дженсена, подтащил его ближе, чтобы взглянуть прямо в глаза, и почти простонал: - Чего ты ждёшь? Давай! И Дженсен дал. Мишу словно подхватило ураганом: в минуту он обнаружил себя припечатанным к дивану, одеяло сбилось комком где-то под поясницей, рубашка оказалась расстегнутой, а Дженсен… Во рту хозяйничал язык Дженсена, в трусах шарила рука Дженсена, в бедро недвусмысленно упиралось то, что ничем, кроме возбужденного члена Дженсена быть не могло. Всё тело кричало: «Хочу больше!», и Миша извернулся, закидывая перебинтованную ногу на спинку дивана, открывая больше доступа, и дернул Дженсена за ремень, давая ему понять, что от штанов давно пора избавиться. Тот не помедлил: одежда полетела на пол, Мишины трусы отправились следом. Миша застонал, приняв на себя двести фунтов живого веса, а в себя – сразу два пальца. У них не было ни презерватива, ни смазки, а его партнер рвался вперед, как будто за ними гнались все псы ада. Миша согнул вторую ногу так, что колено едва не касалось его собственного уха и приготовился к таранящей боли, но Дженсен, вдавив в его анус только головку члена, притормозил, сдержался, бессвязным бормотанием спрашивая, в порядке ли он. Миша кивнул и сам подтолкнул его снизу, поощряя к движению. В пылу бешеных толчков, стонов, яростных укусов, победного рыка, богохульственных обращений к Господу и требований поднажать еще, Миша не удивился и не обиделся, когда Дженсен назвал его каким-то другим именем, потому что и сам называл его как-то иначе… - Одичал ты тут в одиночестве, - задыхаясь, проговорил Миша, когда смог вынырнуть из послеоргазменной неги и стотысячного поцелуя. - Ага, - хрипло отозвался Дженсен, размазывая капли спермы на Мишином животе и вырисовывая на нём непонятные письмена. – Всё высматриваю по окнам – кого бы спасти и использовать для секса. А тут смотрю, собака бежит, рулетку по земле волочит – явно хозяина в какой-нибудь рытвине потеряла. Дай, думаю, поищу, может, где валяется… - Собака… - вспомнил Миша. – Убежит куда-нибудь, дура, потеряется… Старик с ума сойдет. - Я не мог её поймать, - Дженсен выглядел смущенным. – Она бы не далась. Я не очень дружу с собаками, а они со мной. Особенно теперь, здесь… А Старик – это кто? - Просто человек. Я у него живу. Помогаю ему. Пишу истории. Только пока не очень получалось… Дженсен понимающе кивнул, поерзал и натянул на них обоих кусачее одеяло. Миша прильнул к нему, спрятав лицо в выемке между шеей и плечом, шепнул тихо возле самого уха: - Ничего… Может, она где-нибудь вокруг так и бегает. Выйдем - позовём… Яркие ощущения понемногу гасли – как будто кто-то силой вырывал их из мира, в который они перенеслись, в привычную сероватую реальность. Еще несколько минут назад не имело значения – наступит ли когда-нибудь утро, придет ли кто-нибудь еще в это здание, хватится ли Миши Старик, напишет ли Миша когда-нибудь самую удивительную историю… Они сплавились воедино не только физически – что-то произошло – и с ними, и со всем окружающим их миром. Он словно на миг распался на тускло-звездную россыпь слов, из которых был соткан, подобно тому, как мир виртуальный соткан из чисел и символов. И это пугало, потому что открывало бесчисленные пути воздействия на этот мир. Миша сказал – «выйдем, позовём» - так, словно эти два глагола, намекающие на них, как на единый субъект действия, могли, как волшебные слова, сделать так, чтобы им не нужно было расставаться. Но где-то там, на улице, под танцующими снежными хлопьями бродила Собака, где-то в полукилометре от здания на холме их ждал Старик. В конце концов, через несколько часов должно было наступить утро, и в здание пришли бы рабочие… Дженсен грустно улыбнулся и принялся нашаривать свою одежду. Мишины вещи высохли – спасибо строительному фену. Чтобы Мише легче было передвигаться, Дженсен принес откуда-то пару обшарпанных, но крепких костылей. Собака бродила, как неприкаянная, неподалеку от той самой разрушенной веранды, через которую они зашли в здание. Увидев своего спутника, она завиляла хвостом и бросилась навстречу, но Дженсена опасливо обогнула по большой дуге, и когда он чуть двинулся в ее сторону, нервно оскалила зубы. Подобного на Мишиной памяти с добродушно-трусливой Собакой еще не случалось. Ему пришлось пожертвовать одним костылем, чтобы самому держать рулетку. Это несколько осложнило дорогу через парк, обычно занимавшую не более пяти минут, но Дженсен шел рядом и страховал его от падения. И всю дорогу они молчали. - Может, зайдешь, - неловко предложил Миша, когда на горизонте показался дом Старика с горящим над крыльцом тусклым фонарем. – Выпьем чего-нибудь покрепче чаю. Старик хороший, ворчать не будет. - Пожалуй, нет, - отказ Дженсена не был формальным и прозвучал как-то печально. – Может, в другой раз. Уже поздно, твой Старик спит, наверное, да и мне нужно вернуться. Здание держит. Я и так очень далеко ушел - только потому, что с тобой… - Увидимся? – отчего-то несмотря на загадочное «здание держит», Миша уже представил себе продолжение истории: он приходит в пустую больницу на следующий день, чтобы выяснить, что никакой Дженсен Эклз там не работает – ни охранником, ни ремонтником, и комната, в которой они пили крепкий чай с черствым печеньем, сушили его одежду и едва не сломали диван, окажется запыленным и затканным паутиной чуланом, забитым непарными костылями и поломанными каталками. - Увидимся, - Дженсен мягко улыбнулся, отчего от уголков его глаз разбежались легкие лучики морщинок. – Ты же теперь напишешь обо мне историю с хорошим концом?... Вот тогда и увидимся. - Значит, до скорого, - твёрдо сказал Миша и отпустил его руку. На самом пороге Миша ухватился за перила, отцепил поводок Собаки от ошейника, втолкнул нагулявшуюся на целую неделю животину в полумрак прихожей, а сам обернулся, в надежде увидеть в пелене снежных хлопьев удаляющийся силуэт Дженсена. Но на белом полотне не осталось даже следов. Точнее, следы остались – к дороге, к парку, к пустующему на холме зданию убегала только одна цепочка следов - его собственная. Дохромав до своей комнаты, Миша торопливо включил ноутбук, словно боялся, что минуты промедления будут стоить дюжин потерянных мыслей, которые уже невозможно будет вернуть, открыл новый текстовый документ, и со скоростью автоматной очереди начал печатать: «К вечеру пронизывающий порывистый ветер вдруг покладисто улёгся и заснул, зато небесное одеяло вдруг прохудилось сразу в нескольких местах, и на привычный к подобным явлениям городок, затерянный в лесах неподалёку от канадской границы, посыпались хлопья снега – красивые, чистые, но влажные и тяжёлые, как свежевыстиранное бельё. И вот в такой холодный и снежный ноябрьский вечер в Госпиталь на холме привезли умирающего человека. Медицинский персонал, принявший пострадавшего, только беспомощно разводил руками – внешние повреждения, полученные им, были невелики – единственной раной на теле этого парня был только странной формы ожог на предплечье, но повреждения внутренних органов были несовместимы с жизнью, и единственное, что врачи могли предпринять, это облегчить страдания несчастного. Только двое доставивших этого человека в Госпиталь, были свято уверены, что их друг и брат будет жить - и помешать этому не сможет даже ангел, когда-то бывший писарем божьим, возомнивший, что он способен подобно небесному Отцу, переписывать судьбы людей. Дин Винчестер не мог умереть и пополнить своей неприкаянной душой сонм призраков, прикованных к мрачному зданию старого Госпиталя, оставив своего брата стареть в одиночестве, а своего ангела – скитаться по свету без памяти и покоя. Он был человеком особенным. Он спасал жизни. Он сам был Жизнью… И он не умер». Старик, последние сорок лет носивший имя Джаред Падалеки, и которому вскоре предстояло вновь стать Сэмом Винчестером, постоял за дверью, прислушиваясь к дробному щелканью клавиш, одобрительно покивал головой и пробормотал: «Ну, наконец-то!». Потом отогнал собак от комнаты того, кто скоро должен был вспомнить, что когда-то был ангелом, и неспешно спустился в гараж. Приподнял край брезента, под которым сверкнул хромом и черным лаком бок машины, в этой реальности уже разменявшей восьмой десяток, приласкал ее крыло и с улыбкой взглянул на свое отражение, на котором медленно разглаживались морщины. Время двинулось вспять. Снежные хлопья отрывались от земли и взмывали вверх – в темное ноябрьское небо. Конец