Поэма "Двое".

Старый город, рожденный в тумане, Что как топь жизнь и свет поглощает, Словно локон любимой в кармане, В самом сердце секрет наш скрывает. Мы пришли в этот мир на рассвете, На закате мы с ним распростимся. А пока, как приемные дети, По углам сиротливо ютимся. Старый город, приют и обитель, Мы воскормлены кровью твоею. Ты, как строгий и мудрый родитель, Привязал нас любовью своею. Уж пятнадцатый век на исходе, Как на землю мы эту ступили. «Дети ночи» зовут нас в народе. Да, мы дети. Но тлена и пыли. Только двое. Так было вначале. Два бессмертных. Два друга. Два брата. Но ему было этого мало. Сердце странной тоскою объято. О как мог я связать ему руки? Не позволить искать избавленье? Лишь с печалью смотрел, как от скуки, От тоски брат мой ищет спасенье. Двести лет он метался по миру. Двести лет только боль и тревога. Двести лет он отдал эликсиру. Двести лет и для нас слишком много. Но казалось в хрустальном овале Счастье брата тихонько мерцает. Только чувствовал, в хрупком фиале Солнце с ядом узоры сплетает. *** Кто в объятьях наполненных болью, Принял смерть, как цветок, иссушенный, Напоен эликсиром и кровью, Возвращался в наш мир обновленный. И мой брат, окрыленный, счастливый Щедро кровью своею делился. Окруженный исполненных силой, Он от гордости детской светился. Сколько их обреченных на вечность Создал брат, чтоб бороться с тоскою? Сколько лет продолжал он беспечно Дирижировать жизнью чужою? И не сразу, уж минули годы, Понял он, что создания эти, Повинуясь капризу природы, Были пойманы в прочные сети. В чьих объятьях, наполненных болью, Принял смерть ты до дна иссушенный, Лишь того ты питаешься кровью, Только с тем ты живешь обновленный. Тот, кто брата покинуть пытался, Умирал истощенным от боли. Он их равными сделать старался, Но нет равенства там, где нет воли. Пуще смерти, боясь отреченья, Поклонялись создателю дети. Он же в поисках тщетных решенья Проклинал все науки на свете. И несбывшейся мучим мечтою: Разделить вместе с равными вечность,- Он гулял под холодной луною, Жизни смертных кляня быстротечность. *** Я молчал. Но в душе облегченье Расцветало отравленным маком. "Снова вместе". В том видел знаменье Для двоих, что помечены мраком. Но смертельной исполнен тоскою, Брат все больше в себя погружался. "Только двое, но с разной судьбою"- Мир как будто над мной насмехался. Он же молча страдал и бывало, То бродил в переулках ночами, То, откинувшись в кресле устало, На огонь любовался часами. Но однажды - то было зимою - Брат почувствовал смерти дыханье. Под мостом, что над черной водою, Чье-то эхом металось рыданье. Старый город, приют и опора, Сколько душ поглотил ты за годы? От ножа бессердечного вора Кровью алой окрасились воды. Под мостом брат увидел у тела, Что на черных камнях распласталось, Дочь убитой, с чьих губ цвета мела, С легким всхлипом дыханье срывалось. В окровавленном платье, с косою, Заплетенной потрепанной лентой, Тот ребенок был полон тоскою, Той тоской, что знакома бессмертным. Одиночество, вот что в ней было. В этой девочке с грустной судьбою. И мой брат, - как пройти он мог мимо? - Взял ее в дом наш темный с собою. *** Он себя посвятил воспитанью и заботе о маленькой Мэри. С нею не было места страданью, Не скреблось одиночество в двери. Но всего десять лет пролетело,- Взмах ресниц - век бессмертного долог, Как малышка совсем повзрослела. Брат же мой был по-прежнему молод. Верил я,- сколь был глуп и беспечен? - Скоро с ней он навеки простится. Что жесток и почти бессердечен, Что не может в кого-то влюбиться. Но исполнилось Мэри семнадцать - Брат в любви ей признаться решился, Предложил с ним навечно остаться, Тайной жизни своей поделился. Дав ей время обдумать решенье, Поцелуй подарил на прощанье И оставил одну всю в смятенье, Пораженную этим признаньем. Мой слуга, - разговора свидетель - Эту новость принес мне с собою. Все слова, языки все на свете Не опишут, что было со мною. И решил для себя: неизбежно Потеряю покой я навеки, Если в брата объятиях нежных Смерть сомкнет юной девушки веки. *** Потому я в тот вечер, зимою К юной Мэри в покои явился И с улыбкою хищной и злою В шею девушки яростно впился. Изогнулось изящное тело, Задрожало в объятьях от боли. Под губами оно леденело, Отдавая мне жизнь поневоле. Иссушенную девушку нежно Уложил на диване у двери И, откинувшись в кресле небрежно, Завывания слушал метели. Своего ждал недолго я брата, Он на крыльях влетел в помещенье. Но от крови густой аромата, Речи дар потерял на мгновенье. Огляделся, как будто впервые. Взгляд на Мэри его задержался. Потемнели глаза голубые. Я молчал. Он спросить не решался. Брат внезапно метнулся к любимой, Потревожив дремавшие тени, И с улыбкой дрожащей, ранимой Опустился пред ней на колени. Вместе с ним, оглушенным тоскою, Что сквозила в изящных движеньях, Любовался я смертною тою, Растворившись в застывших мгновеньях. А метель за окном все сильнее Завывала, стеная и плача. В этот миг брат казался взрослее, И смотрел на меня он иначе. Я сказал: «Выбор есть пред тобою: Можешь с Мэри навеки проститься, Или кровью своей ледяною Я немедленно дам ей напиться. Брат, услышав мой голос холодный, Поглядел обреченно, устало И ответил: "В мир смерти загробный Время Мэри уйти не настало". Сердце сжалось от злости и боли. "Неужели он мог так влюбиться Что разлука страшнее неволи, Что не может со смертной проститься"? Слез непролитых видя мерцанье, Понял: брат не изменит решенья. Задержав на мгновенье дыханье, Я вернул свое к жизни творенье. *** Обновленной, наполненной силой, Обращенная Мэри проснулась, Но со мной не могла быть счастливой, К брату всею душою тянулась. И настигло меня пониманье, Что бессмертья проклятье таится В том, что вечно несешь наказанье, Коль случилось тебе оступиться. Много лет так прошло и порою, Наблюдая за парою странной, Я смеялся в душе над собою. Смерть впервые казалась желанной. Им решил подарить избавленье От давно опостылевшей власти, Но бессмертного мира творенье, Я не мог умереть в одночасье. И тогда, порожденный тоскою, В сердце план у меня зародился: "Пусть наказан самою судьбою, С тем умру, в чей кошмар превратился". Вместе с кровью в объятиях брата Жизни вечной не страшно лишиться. Так решил, и исчадием ада Мне пришлось для влюбленных явиться. Как собаку свое же творенье Я с порога прогнал бессердечно. Брат молил об отмене решенья. Я молчал, улыбаясь беспечно. День за днем бедной Мэри все хуже. У него я в глазах это видел. Ей для жизни создатель был нужен. Брат меня все сильней ненавидел. И дождавшись отчаянной злости, Бессердечьем моим порожденной, Я его пригласил к себе в гости, Над душой насмехаясь влюбленной. И сказал: "Что мне дела до Мэри? Пусть моей она крови творенье... Ах, ты любишь ее? Неужели?... Чтож, тогда подари ей спасенье"! "Вместе с кровью моей и душою После нашей решающей схватки Сможешь власть получить ты над тою, Чьи объятья пленительно сладки". Взгляд его никогда не забуду - Столько было вины в нем и боли. Брат ответил: "Пусть проклят я буду, Но ее я спасу от неволи". День сраженья мы вместе избрали. Он кивнул мне слегка на прощанье. Я старался запомнить детали: Бледность губ, глаз немое страданье. *** В судный день мы сошлись на рассвете. Я с усмешкой ему поклонился. Брат в искрящемся утреннем свете Мне посланником смерти явился. И как будто застыли мгновенья: Это было красиво и жутко. В странном танце, сливались движенья. Мы наверно лишились рассудка. Но в пылу разгоревшейся битвы Я заставил себя отступиться, И клыки смертоноснее бритвы Не замедлили в плоть мою впиться. Старый город, наш страж и хранитель, Наблюдавший за боем с тоскою, Как заботливый нежный родитель Нас тумана укрыл пеленою. Отдаваясь объятиям брата С ним я кровью своею делился. Сердце было покоем объято: С тем умру, в чей кошмар превратился. Но за миг до потери сознанья, Он от плоти моей оторвался И, замкнувшийся в тихом страданье, Посмотреть мне в глаза не решался. Я молчал. Все смешалось и плыло. Наползали, как призраки тени. И, теряя последние силы, Встал пред братом своим на колени. Он же вдруг повернулся несмело, Положил мне ладони на плечи. Я приобнял его неумело В тот, как думал последний свой вечер. И тогда. Это было так странно. Мысли брата услышал я ясно. В них звучало одно непрестанно: "Разве мог быть я слеп так ужасно?". И не сразу я понял, что с кровью Я души по крупице лишался. Знает он, почему над любовью Так жестоко его насмехался. Вслух не сказано было ни слова, Вместе с братом мы мысли делили. И как будто слетели покровы, Столь близки в то мгновенье мы были. Понял я, что самою судьбою Не начертано нам распроститься. Мы отныне едины душою. Уз таких невозможно лишиться. Пусть он любит несчастную Мэри, Пусть с ней сердцем мой брат поделился, Но сегодня в закатной купели Он со мною душой своей слился.