Так сражаются Боги

Лезвия клинков сталкивались, будто волчьи челюсти сжимались: с лязгающим хрустом, высекали искры и разлетались в стороны. Удары, подобные танцу — так сражаются Боги. Рабо по-прежнему быстр, как степной ветер, и от него по-прежнему веет смертью. Он злится, я вижу это. И только в золотых глазах мелькает мольба, и моя душа отзывается дрожью, подкатывает к самой глотке прежними словами. — Вспомни! — шипит он отчаянно, словно так можно вернуть те сотни лет, что пропастью пролегли между нами. Я только качаю головой, и его катана с шелестом проносится совсем рядом, срезая несколько волосков, черными пиявками ввинчивающихся в воздух. Потерявший надежду, только что проснувшийся Бог несчастий, который понял, что в этом мире уже нет места таким, как мы. Живущий лишь воспоминаниями, отравляющими его душу, звенящими вересковыми цветами в золотых глазах. Нет нужды пытаться пробудить то же самое во мне. Я и так все помню. Его серебряные волосы, мерцающие под светом лун тех ночей, что я провел рядом с ним; тонкие пальцы, от прикосновений которых я выгибался навстречу, стараясь продлить миг единства двух тел; его настойчивость и осторожность, непривычная мягкость рук, и я чувствовал себя податливой глиной в руках искусного скульптора. Его точеные скулы, совершенное тело, тогда всецело принадлежащее только мне. Ярость, безумием пылающую в гречишных хищных глазах, и алые капли крови на мраморной коже — яркие, искажающие красоту его лица, но невероятно подходящие тому существу, в которого он обращался, стоило лишь ему взять в руки меч. Я сейчас не вижу перед собой столь печально известного Бога несчастий, одно лишь имя которого колким инеем оседало на посмевших произнести его губах. Лишь растерянного, отчаянно желающего вернуть потерянное Рабо, готового ради этого на все. Даже умереть, заметив лишь искорку воспоминаний в моих глазах. Лезвие свистит совсем рядом, и Юкинэ, бдительнее меня охраняющий мою же жизнь, парирует удар, но я хмурю брови и опускаю меч. — Достал уже, — бурчу и подныриваю под клинок Рабо. Он открылся, и сейчас самое время нанести смертельный удар, избавляя столь изменившийся мир от Бога, что живет прошлым, но я знаю способ получше. Бью его в грудь раскрытой ладонью — в другой момент я бы смял его грудную клетку, как пергаментную бумагу, но сейчас я осторожен, и он лишь молча опрокидывается назад, роняя недовольно фыркнувший меч. Нависаю над ним, прижимая его руки к земле, и недолго любуюсь недоверчивым и по-детски удивленным лицом своего врага. Белоснежные пряди мокнут в стылой воде горного озера, тонкой серебряной паутинкой легких волос ложатся на высокий лоб. — Ты мне снился, сволочь, — шепчу я, наклоняясь к самому его лицу. Восхитительно золотые глаза сначала изумленно расширяются, а потом по тонким губам проскальзывает каверзная полуулыбка. Чувствую, что сам невольно начинаю улыбаться, но спохватываюсь, и он видит лишь угрюмость на моем лице. И столь жалобным становится грозный взгляд Рабо, что я не выдерживаю. Впиваюсь в губы поцелуем, сминаю его короткое сопротивление, и он доверчиво раскрывается мне навстречу. Как долго же ты спал, Рабо. Юкино, в какой-то момент изумленно замерший, что-то возмущенно вопит и потрясает кулаками, не в силах без моего приказа принять человеческий облик, и ему остается лишь наблюдать за творящимся безобразием. Нора что-то одобрительно шепчет, и я всей кожей чувствую ее улыбку. Сводница. Но мне уже давно все равно. Я так долго ждал тебя, мой непутевый Бог.