Тайна «Приюта Мойры»

Эрин приоткрыла глаза, бессильно, даже не пытаясь поднять голову: вокруг все плыло. Она не могла определить, где находится… Руки болели, посиневшие, истыканные крупной иглой шприца — барон Норкрест лично пытался извлечь прималь из ее тела. Не то чтобы он пытал ее, вора, скорее бесился от паники, от невозможности получить обратно кристально чистую вечную энергию земли. Эрин помнила, как посылала в его адрес проклятья и страшные ругательства, которые в избытке водились в ее лексиконе. Но, конечно же, ничего не действовало: ни пронизанный болью издевательский смех, ни усилия барона и санитаров, которые, как мутные тени, бродили вокруг. Они ненавидели друг друга. Но их объединял страх к непознанной силе примали. Впрочем, от того никому не легче. Эрин злилась, страшно гневалась, она всегда была неуравновешенной, склонной к вспышкам ярости. С детства, пропитанного запахом грязных улиц, она ненавидела людей. Ее агрессии, пожалуй, пока не заслужил только вор Гарретт, о котором думать не хотелось — Эрин считала, что он погиб. И по-своему предал. Доверия в ее представлении не заслуживал никто. Может и правильно… Меньше разочарований и потерь! Если ничего не хранить в своем сердце, то не больно, не считая физической боли. Но все-таки она хранила, помнила Гаррета, ее заклятого друга и конкурента, испытывая смешанные чувства симпатии и антипатии. Раздражала иногда его снисходительность, то, как он реагировал на ее насмешки, на ее опрометчивые поступки. Будто она маленькая. Он как будто учил ее, почти тренировал, и это очень не нравилось ей… Он был к ней добр. Эрин помнила, как однажды сумела нарисовать его портрет мягким углем, очень похожий, который остался в ее убежище на старой мельнице у окраин Города. Если бы жизнь сложилась иначе, она, возможно, сумела бы стать художницей, иллюстратором книг. Но кому-то всегда не везет родиться на дне. Зачем родиться? Только этим вопросом и оставалось задаваться, жадно вгрызаясь в вехи жизненного пути. Но все-таки Гарретт всегда поддерживал ее, всегда, в те моменты, когда хотелось сдаться, утонуть в потоке тоски, он возвращал ее к их сумрачному полусуществованию, будил жажду борьбы, провоцируя своим мастерством, «беря на слабо». Но теперь его не было. И вот она лежала, бессильно, ожесточенно упираясь лбом в холодный серый пол одиночной камеры, связанная тугой белесой тканью смирительной рубашки. С ней обращались, как с вещью, поддерживая минимальный перечень жизненных потребностей. И ей в долгих часах неподвижности, голода, холода и приближавшегося безумия, оставались только смутные мысли, воспоминания да невозможные планы побега. Видимо, ее жизнь была еще нужна, иначе бы и прималь пропала. Как можно, настолько неудачно упасть! Эрин с горечью еще плотнее уткнулась лбом в пол, кусая запекшиеся губы, сбивая на лицо коротко остриженные черные волосы. Глупо. Глупо попалась от жажды наживы, от неожиданной встряски на крыше, от собственной неловкости. Но ведь тело раньше не подводило. А тогда она упала прямо в сердце примали, появившейся в результате ритуала проклятых аристократов, лорда Норкреста. Она помнила свет, яркий-яркий бирюзовый свет. Потом ее охватило ощущение невероятной свободы, легкости, как будто открылись все тайны этого мира, как будто стали видны высшие смыслы, но… Только на миг. Вечная энергия земли соприкоснулась с ее человеческим рассудком, вплавилась в нее. И на смену просветлению пришла невероятная пронзающая боль. Эти страдания продолжались по сей день. Девушка ощущала, как ломается ее сила воли. Она помнила, как в панике умоляюще звала Гаррета, приказывала и просила бросить ей «коготь», канат с веревкой, который бы позволил зацепиться за край крыши. Почему же тогда Гаррет медлил? Он хотел сам вытащить ее и потом прочитать нотацию, что не стоило соглашаться на такое опасное дело? Снова насмешливо поучить ее, задевая гордость? Или он хотел ее смерти?.. Неужели он мог желать ее смерти? От этих терзаний, непонимания становилось еще больнее. Эрин с невыразимой обидой всхлипнула, хотя в жизни не плакала, не сдавалась, боролась до конца. Но теперь она была совершенно бессильна, окруженная врагами, связанная путами. Ее выпивала энергия примали, которая копошилась в ней, как черви в трупе… Так ей казалось, хотя, конечно, девушка не могла знать. Прималь сводила ее с ума, каждый миг, каждую секунду несчастная слышала сотни голосов вокруг, нет, тысячи голосов, каких-то обрывков судеб. В бессильном порыве Эрин сотни раз звала Гаррета, ставшего за ее не очень долгую жизнь, пожалуй, самым близким человеком, другом, братом, или даже больше… Она невероятно чутко ощущала его. Что значит чувствовать человека? Кто знает. Но это радостное чувство, иногда с примесью вражды, иногда любви, иногда теплоты. Но оно придает жизни определенный смысл. Теперь этот смысл пропал, и никто не приходил. Она считала, что он умер. В какой-то мере это было бы для него лучшим исходом. А иначе… Иначе Эрин бы почти возненавидела его. Да, возненавидела за то, что он обрек ее на все эти бесчисленные мученья. Эрин сжала зубы, из горла вылетел сдавленный рык. Она вдруг поняла, что во всех ее бедах виновен человек, который казался самым близким, самым родным, единственным, пусть даже оба скрывали это… Но такова их природа, воров — скрываться. С оголенными чувствами быть опасно, когда скрытность — залог выживания, открытые чувства, как яркие всполохи молний, которые выдают, когда укрылся о мраке. Мрак… Мрак был в ее душе. Вот что она поняла. Мрак от отчаяния, невыносимости произошедшего. Боль и безумие почти не в счет, но фактическое предательство — вот главный яд. Он не бросил «коготь». Что ему помешало? Какой-то частью души Эрин все еще оставалась испуганной маленькой девочкой, которая не знает, куда пойти в этом огромном и страшном городе, пронизанным холодом и нищетой, развернутой на фоне непомерного богатства знати. И эта девочка хотела понять, найти ответ, но только молчание суеты ему заменой. Вновь пришла боль, в голову проникали чужие мысли, какие-то голоса, она оказывалась в каком-то сером непроницаемом пространстве, пронизанном искаженными образами ее подсознания, измученными образами больной жизни, в них всюду прорастал светящийся гнилушками мак или цветы наподобие него. Странные растения, как паутина, формировавшие огромные сети из корней. Она четко видела этот другой темный мир, казалось, в нем немного легче, чем в реальности. Физическая боль сменялась помешательством, исследованием этого пространства. Эрин находилась на пике боли, разум покидал ее… Сколько так уже продолжалось? Счет времени терялся. Она путешествовала по этому лабиринту своих мыслей и примали. Но вот дверь в камеру тихо открылась. Эрин вернулась к реальности, заставила себя это сделать или все еще не воротилась… Кто-то подходил туманной тенью. Кто-то в разорванной смирительной рубашке. В приюте для душевнобольных ее поместили в отделение в подземельях, для самых буйных, самых опасных. Как будто подземелья могли сдержать прималь. И вот кто-то вырвался из клетки, какой-то мужчина, видимо, маньяк. Эрин выгнулась, вывернулась в своих оковах и встала, едва передвигая ногами, отползая в дальний угол своей клетки, потому что призрачный путь на свободу заслоняла страшная черная тень. Эрин как никогда ощутила свою беспомощность, скалилась на врага, который разлапистой походкой неторопливо приближался, не разобравшись со своими намерениями. Он схватил ее за плечо, она пыталась вырваться. Враг без лица… Туман… Страх был сильней. Эрин поняла, что всем существом сейчас немо зовет его на помощь. Его, Гаррета. Но он не приходил! Он предал ее! Отчаяние захватило ее душу и, казалось, вырывалось смертельным вирусом, сочась из каждой поры. Возможно, это и было начало эпидемии мрака… Отчаяние и гнев. Сначала Эрин испуганно отвернулась к стене, но затем, когда враг пытался ударить ее головой о стену, что-то невнятно мыча, девушка резко повернулась. Она видела врага в сплетениях гнилого мака, он был только тенью. На губах ее заиграла безумная ухмылка, глаза расширились. Бирюзовый свет сменялся бесконечным мраком. И вскоре она поняла, что способна в какой-то мере управлять этим лабиринтом. — Уничтожу! — глухо прошипела она. Тогда же маньяк вдруг отпрянул, выгнулся, вскинув руки, его человеческое тело начало превращается в какой-то пепельный силуэт с горящими глазами. И вот он уже стал на самом деле тенью, послушной ей, как оказалось. Но вот снова Эрин вернулась к реальности. Враг исчез, он переселился теперь в мир ее подсознания. В мир искажений примали, которую она теперь могла направлять куда угодно, в том числе в мир людей. Голова кружилась, подступала тошнота. Она бессильно рухнула на пол, не понимая, что произошло, но отчего-то теперь зная, как может обороняться, как теперь сумеет отомстить людям. Она ухмылялась оскалом. Прошло еще несколько дней, в Городе появилась эпидемия мрака, а Барон все старался над извлечением его заветной энергии из тела воровки. Мучения продолжились… Но теперь она ощущала отчетливо, знала: искаженная прималь подвластная ей, ее воле, темной, исковерканной вечным недоверием и затаенной злобой ко всему живому. Живому в отличие от нее, существующей. И теперь она поняла, как желает отомстить всем людям за их равнодушие, за их цинизм, за непомерную жажду власти. За обманутые чувства и надежды. Всем… Из нее извлекали частицы примали… Отлично! Все, кого они касались, теперь могли запросто стать ее подданными. Она научилась сбегать в свой мир теней, прочь от обмякшего тела, мир, через который деформировала и мир живых. Так за короткое время целая больница для сумасшедших превратилась в жуткое место призраков. Вскоре ее увезли оттуда… Но она продолжала уничтожать людей, делать из них еще менее живых существ, чем они, полусуществующие. Созданий, которые давали ей право назвать себя живой. Однако страдания тянулись, и не видно было ни единого лучика надежды. Ни цели… Ни смысла. И однажды снова вспомнился портрет Гаррета, и он сам… Сквозь всю эту боль, сквозь всю обиду и непонимание. Она поняла, как привязана к нему и как ненавидит его, она звала его, хотела узнать причину. Но чтобы это изменило? Больше они никогда не смогли бы по-прежнему быть заклятыми друзьями, что-то, как струна, измученная музыкантом, лопнуло в тот миг, когда она сорвалась в развернувшуюся прималь, когда падала, глядя, как в разрыве стеклянной крыши удаляется его искаженное лицо. Но все-таки хотелось узнать, что с ним теперь? И Эрин позвала его. Она почему-то знала, что он услышит, теперь они ощущали друг друга еще острее, теперь она могла говорить с ним через мир теней. Эрин еще не знала, что виной тому осколок примали, застрявший у него в глазу. Но имеет ли это значение? Девушка ненавидела его и одновременно жаждала встречи, как встречи со своей памятью. Она позвала его. Где-то далеко за городом, «проспав» почти год после инцидента с прималью, Гарретт проснулся, оказавшись в совершенно непривычном для него, хоть и старом Городе… Проснулся, как будто кто-то позвал.