Все цвета спектра

Каждый В толпе челов он ничем бы не бросился в глаза – никаких бордовых камзолов, шпор и штанов с пряжками. Только черные очки, хотя на улице метет метель, и сумерки сгущаются уже в четыре часа пополудни. Когда он снимает очки, кажется, что вот-вот через всю комнату протянутся два луча из красных точек на месте его зрачков. Он смотрит, как я раздеваюсь, и красное отвоевывает у карего один миллиметр за другим. Рыцарь-узурпатор, воплощение неконтролируемой стихии Огня – пока не пройден этот уровень, она рвется наружу не только в сражении. В постели жены никак невозможно дать ей волю. Уважение к хозяйке дома и матери детей и прочие рыцарские добродетели. Соответствовать бурлящему котлу агрессивной страсти жене при ее-то темпераменте на хер не сдалось. А поскольку эта страсть, вдобавок, помножена на бисексуальность, я – очень неплохой вариант для него. Он прожигает меня двумя красными раскаленными углями перед тем, как наброситься. Я послушно жду и, почувствовав на себе его хватку, пытаюсь коварно засадить коленом в пах. По-настоящему, без дураков. Он – боевой маг – всё равно окажется быстрее обычного чела. - С-сука, - выдыхает он скорее с восторгом, чем со злостью, заламывает мне руку и кидает на кровать лицом вниз. Пока он натягивает гондон, я почти вырываюсь. Он отправляет меня обратно кулаком и наваливается. Сопротивляться ему – всё равно что бешеному бульдозеру, но я, придавленный и полупридушенный, изо всех сил извиваюсь и пытаюсь не впустить его. Мне же от этого больней, но таковы уж издержки нынешнего вечера. Он тверд, как деревяшка, и долбит, как машина для забивания свай, но, черт возьми, делает это правильно, и я не могу долго изображать бревно, подчинившееся насилию. - Блядь, - рычит он, ощутив мои движения. Ну да. И к кому бы ты без меня ходил? Насиловал девок по подворотням? Для рыцаря это не комильфо. Синяками я не отделаюсь – его ногти раздирают кожу до крови. Он позволяет мне подняться на четвереньки и опять стискивает и давит, вжимая голову и плечи в простыню. Да сколько угодно, мне это не помешает – я бешено дрочу, стараясь кончить вперед него. Он дышит шумно, со злостью, и засаживает, намеренно желая причинить боль. Я издаю жалкий скулеж – пусть порадуется. Я уже сейчас…почти…успел… Щека, елозя по простыне, соприкасается с чем-то влажным, красное мелькает перед глазами, не пропадает, остается красной пеленой. Он всё чувствует и валится на меня мешком, подминает и, врываясь почти с ненавистью, вцепляется зубами в плечо. Красная пелена застилает все. Он слышит, как стон наслаждения превращается в непритворный крик боли, и тут же начинает сотрясаться, заполняя свободное пространство в гондоне. По коже медленно стекает теплое. Красная пелена медленно рвется на багровые клочки и рассеивается. Его уже нет, исчез в душе. Поднимаю голову и разглядываю красное на постели. Ерунда, могло быть больше. Пятна небольшие, аккуратные, размазанных почти нет. - Запри дверь, - заглядывает он, уже одетый. Я киваю и тщательно промакиваю простыней, то красное, что еще не успело засохнуть. Не дорожку же портить. Отбрасываю запятнанную ткань и встаю как есть, голышом. Щелкнув замком, я прохожу обратно, не глядя в зеркало и на тумбу, где он оставил деньги. Я и так знаю, что он был щедр. Охотник Его длиннющий, намотанный несколько раз оранжевый шарф гармонирует с салатовым пуховиком просто охуенно – глаза моментально начинают болеть. К счастью, пуховик он оставляет в прихожей. А вот шарф прет с собой. Яркие тряпки я, сдирая с него, забрасываю куда подальше, а шарф никуда не денешь – он нам нужен. Трусы у него в зайчиках. В зайчиках, блядь, пушистых, с оранжевыми морковками специфической формы наперевес! Я бы посмотрел на дизайнера, который этот рисунок родил в больном воображении. Нет, лучше не надо – своего добра хватает. Не удерживаюсь и с размаху хлещу по жирному заду этим уродством. - Я знаю, я плохо себя вел, - облизывает он губы. У него уже вовсю стоит. Я б ему не трусами, а ремнем со стальной пряжкой всё измолотил, но наш нежный организм порки не переносит. Он рассказывал, как пытался попробовать с госпожой. Теперь от всех женщин шарахается. Да-да, вы не ослышались. Конец. От женщин. Не бывает правил без исключений. - Кило три набрал с прошлого раза, - говорю ему с отвращением. Он сопит и обещает, что не будет ужинать. Так я тебе и поверил. Связываю ему руки концом шарфа, делаю петлю посередине и затягиваю на среднем столбике. Хорошо, что на спинке кровати их три. - Лежать! – он послушно перестает сучить ногами. Член возвышается почти под прямым углом. Нет, ну какого хрена его оранжевый шарф такого кислотного оттенка? Меня уже бесит на это любоваться. Гондоны он тоже припер с собой, его что попало не устроит. Разрываю упаковку – блядь, и тут оранжевое, хоть с шарфом, конечно, не сравнишь, всё такое замысловато-ребристое, ребрышки тверденькие на ощупь, для пущего кайфа. Мне хочется ебать его, обернув член наждачкой. Крупнозернистой желательно. От этой картины аж встает – вот до какой степени чертов шарф будит во мне садиста. Пора приступать, пока садист опять не уснул. Задираю толстые ляжки, пихаю под задницу тугую диванную подушку и приступаю, слегка смазав – хватит с него. Он стонет, как плохая порноактриса - только «дас ист фантастиш» не хватает – и весь дергается, колыхая животом. - Сбрасывай жир, скотина, или в следующий раз засажу тебе страпон, – пальцами показываю, какого диаметра. Он сквозь стоны невнятно обещает, маленькие глазки закачены так, что вряд ли он видел мою угрозу. Я тоже больше ничего не хочу видеть, особенно мерзкое оранжевое пятно. Закрываю глаза – оранжевое не исчезает сразу, будто не на шарф, а на солнце смотрел - и наподдаю еще, думая о том, что семейная тайна у них точно распространяется не только на женщин. Никогда бы не поверил, что у меня на такое будет стоять без возбудителей. Он стонет еще громче и начинает махать связанными руками. - Хуй тебе, тварь, никто тебе тут не подрочит, не заслужил. Так кончай. Сам завожусь от своих слов и наяриваю его, не обращая внимания, что ладони начинают скользить по толстым вспотевшим ляжкам. Он чуть не всхлипывает, дергается, силясь освободить руки. Ни хрена, я всё качественно сделал. И ебу качественно – он уже готов. А вот теперь глаза открыть придется, на ощупь тут полагаться нельзя. Хватаю второй конец проклятого шарфа, захлестываю его шею и начинаю затягивать, одновременно орудуя в нем членом. Стон мешается с хрипом, круглое красное лицо становится багровым с синюшным оттенком, глаза выпучиваются, от кислотно-оранжевого у меня уже ломит виски. От этого зрелища проходит всякое возбуждение. Придется отпустить, сдохнет ведь… Он обильно поливает меня спермой. Ничего себе количество – это ж сколько маленьких кругленьких концов можно заделать… Но он уже никого не заделает, потому что с нормальными женщинами ни черта не может, да и с мужчинами бывает по-разному. Без удушья он кончает вяленько и не каждый раз – хоть обдрочись ему при долбежке. Отвязываю его руки, со злостью стираю с себя липкую массу оранжевой тряпкой и бросаю прямо на него. Ему плевать – он всё еще отходит от кайфа. Наверняка тут же и захрапит. В душ я беру бутылку текилы и глотаю из горлышка прямо под струями воды. Потом прохожу сразу в другую комнату, прихватив, кроме бутылки, пару своих игрушек и смазку. Неизвестно, получится ли расслабиться с тем, кто будет завтра. Вроде бы ни единого оранжевого пятна в той комнате быть не должно. Желает Механическая мелодия выдергивает из сна. Тянусь к телефону – отключить будильник, и только сейчас соображаю, что звонят в дверь. Я не поставил будильник, идиот. Провожаю визитера в спальню и извиняюсь, что мне нужно немного времени – привести себя в порядок. - Ничего-ничего, - кивает он. - Вам принести что-нибудь выпить? - Нет. У меня через два часа видеоконференция. - Почти ночью? - Она с Нью-Йорком. Дело хозяйское… Ухожу, чищу зубы, моюсь, смазываюсь – гостю и так пришлось подождать. Отбрасываю мысль выйти в полотенце, натягиваю трусы и рубашку, застегнув для видимости на пару пуговиц. Он, не сняв даже пиджака, сидит в кресле и изучает какой-то сброшюрованный документ. Оттуда в разные стороны торчат ярко-желтые стикеры-закладки – не меньше десятка. Мне хочется уйти и не отвлекать занятую персону своим присутствием. Он замечает меня и кладет документ на столик. Желтые язычки отражаются в стекле. Они будто весело дразнятся. Вот что может найтись веселого в шасском договоре, или что там у него еще может быть? Пиджак он культурно вешает на плечики. Я подхожу и помогаю разобраться с остальным. Спустив брюки, вижу, что он явно не успел полностью переключиться с работы на отдых. Встаю на колени, выпутываю его ноги из штанин и начинаю исправлять это дело. Успешно – мягкий член моментально набухает во рту. Я демонстрирую всё, на что способен в минете. Он пыхтит, шаря рукой в моих волосах, и вдруг резко отталкивает, выходя, и жестом требует встать раком. Что, даже на кровать не пойдем? По-моему, я переусердствовал. Впрочем, мы же у нас занятые бизнесмены, у нас время расписано по минутам, у нас вон видеоконференция, а заплачено-то за мою задницу, а не за быстрый отсос. Отбрасываю рубашку и опираюсь на локти. Трусы он стягивает с меня сам и тут же, ловко натянув резинку, впихивает член, помогая себе рукой. У меня перед глазами столик с документом и я, подмахивая ему, опять гляжу на солнечно-желтые лепестки. Некоторые чуть загибаются вверх, некоторые вниз. Забавные. Словно, хихикая, рассказывают о том, как владелец документа выкраивает время и старательно шифрует свои тайные визиты к мальчикам вроде меня, что врет законной супруге, с которой давненько уж бывает не чаще пяти раз в год. Безупречная репутация – украшение добропорядочного члена Торговой Гильдии. Вон он, член, усердно ебет жопу с сомнительной репутацией – дорвался. От этой мысли разбирает не обычный сарказм, а такое натуральное веселье, что я сейчас сам захихикаю. Он может неправильно понять, поэтому лучше побеспокоиться о собственном удовольствии – самое время. Он уже вот-вот… Кончив, он притягивает меня к себе, распрямляя, и не выходит, обнимает и приятно поигрывает с моими сосками, пока я постанываю и дрочу. И даже что-то нашептывает на шасском. И даже снова принимается во мне двигаться, пока я спускаю на ковер. Правда, быстро выскальзывает – кондиция не та. Я, конечно, помогу, если будет желание продолжать. Но за это придется доплатить, к тому же видеоконференция… И он встает и, спешно сполоснувшись, начинает принимать Очень Деловой Вид. Интересно, я когда-нибудь научусь так же быстро завязывать галстуки? Документ с желтыми язычками исчезает в черной сумке. Они последний раз мелькают в воздухе, поддразнивая, и я на прощание показываю им язык. Набрасываю рубашку и вежливо провожаю шаса до порога. Он обещает прийти еще. Да, конечно, я тоже предпочитаю постоянных клиентов. Завести, что ли, в спальне лампу с веселеньким желтым абажуром? С бахромой… Знать Для встречи с ним я перебираюсь в гостиную и выключаю свет – только подсветка аквариума. Рыбки снуют среди водной зелени – других растений я всё равно не держу. У меня еще старый плед есть, темно-зеленый – его-то я на диван и постелю. Он появляется в дверях – могучая фигура атлета, косая сажень в плечах, герой девичьих грёз. Увы… На нем только полотенце, на мне – джинсы, я не тороплюсь их снимать. Он любит разогреться порнушкой, а у меня сегодня есть нечто новенькое – ему точно понравится. Настраиваю просмотр через телевизор и запускаю короткометражку, которую нашел недавно. - Что тут? – спрашивает он. - Настоящие боевые пидорасы. Я не шучу. Ни капельки. То, что начинает происходить на экране, захватывает его так, что он даже обо мне забывает. Я тихонько стягиваю полотенце, прижимаюсь к нему и начинаю поглаживать, а потом и подрачивать – медленно и легко. Не надо его сейчас слишком заводить, пусть зрелищем заводится. На экране мужественные и мускулистые античные воины ебут друг друга, не снимая ножен, шлемов и прочей амуниции. Штанов же они все равно не носят. И всё это в основном на фоне буйной зелени – такой сочной, что непонятно, где съемочная группа в наше время надыбала такие живописные места – и без толпы отдыхающих. Актеры откровенно халтурят, если б я так работал, давно бы на улице клиентов искал. Но тому, кто все учащенней дышит рядом, на это плевать. Вот уже предводитель снимает бутафорскую броню и омывается в ручье близ изумрудно-зеленого луга, а там могучий пастух со здоровенной елдой стадо мимо гонит и глазеет, значит, на прекрасное, орудуя правой рукой. Выходит мокрый предводитель, идет к пастуху, прикидывает размер, вдохновляется и так в его сторону зад оттопыривает, что на этом месте даже я вздрочнул, когда один смотрел в первый раз. На него, смотрю, тоже действует. Не успел пастух засадить, как он меня опрокинул и давай джинсы сдирать. Я балдею, как у него это получается – только у него и именно с джинсами в обтяг. И кажется, сейчас как подомнет и впиндюрит такая мощь – тут же и порвет всё к ебеням. А он поворачивается спиной и на мой хуй садится – так, чтоб на экран при этом смотреть. А скачет – я при всем опыте так не могу, точней, не люблю, пусть уж лучше актив потеет. Телевизор я почти не вижу, но слышу по шлепанью, что там пастух неистово жарит предводителя античного воинства на зеленой травке. Точно кадры ускоренно пустили, иначе актер бы свалился давно, и никакая мышечная масса, наеденная протеинами и стероидами, не помогла. А мой боевой пидорас в это время заходится в форменном экстазе у меня на хую и не помнит, что позволяет он себе позор, страх и ужас, для настоящего люда совершенно недопустимый. Вроде древняя раса, а в некоторых отношениях не лучше кодлы приблатненных на малолетке, которые по глупости пыжатся выглядеть святее папы римского. В смысле, лучше всех знают «блатной закон» и от «опущенных» шарахаются, как от чумы. Ему родня усиленно прочит военную карьеру. Что ему остается делать – только скрывать, изображать воздыхания по капризной фее и тайком приходить ко мне, чтобы дать волю своей природе. Глядя, как посреди милой его сердцу зелени это делают в открытую, и никто им не отказывает в праве именоваться воинами. Жалко его иногда, честное слово. Он кончает с протяжным стоном, едва взявшись рукой за член, и я от одного этого зрелища кончаю вслед за ним, прямо в него, он всегда просит в него, и без гондона – он, мол, очищается. Клизму, наверно, на полведра забубенивает перед походом ко мне – он брезгливый и всех такими считает. А я за здоровьем слежу, проверяюсь регулярно, с клиентами вне Тайного Города не связываюсь, и он это знает. Я растекаюсь по дивану, хоть вроде и не перетрудился. А он будто не устал, ему ласкаться надо, чтобы его обняли-потрогали. Глаза зеленые сощурены, как у дремлющего кота – нет, у кошки. Я его глажу, и он нежится, пока не спохватывается, что прошло много времени, и не бежит за одеждой. Я провожаю его и вспоминаю знакомого парня, который в конце концов не выдержал и пошел на операцию, став из Марата Мариной. Я бы нипочем не согласился, а вот он – не факт. Правда, это исключительно мои личные домыслы. Склонность к своему полу у небольшого числа сородичей зеленые еще признают. А трансы – это число человское отклонение. Мы же – брак Спящего, как всем известно. Где К нему я еду на квартиру, потому что он не любит чужих постелей – так он сказал. Не любит, так не любит. Он у меня впервые. На всякий случай я предупредил, что для садо-мазо развлечений пусть ищет в других местах. Он обещал, что никакого садо-мазо. В спальне у него голубая драпировка во всю стену, голубоватый натяжной потолок и голубые с белым обои. Свет от темно-голубых плафонов тоже голубоватый. Я прохожу туда из ванной и прикрываю за собой дверь. Он встает с кровати и открывает. - Фанта будет орать. Дело хозяйское. Он расслабляется основательно и с толком. Опирается на подушки и что-то слушает, пока я ему отсасываю. Заставив меня проглотить, вытаскивает наушники и, пока дозревает до продолжения, приносит запотевшую бутылку водки, блюдце с солеными грибами и какой-то рыбой, порезанной тонкими ломтиками. Предлагает мне стопку. Я не отказываюсь, я сегодня не пил, один коктейль с утра, точнее, после подъема – не в счет. Рыба хороша, явно засолена по какому-нибудь особому алтайскому способу. Он неразговорчив, и мне лениво расспрашивать, что это за рыба. Угостили – ешь. Перестали угощать – готовься работать. Я понимаю, почему он не закрывает дверь, когда в комнату неспешно входит кошка. Русская голубая, черт возьми. Интересно, у него кошка под интерьер, или интерьер для кошки? Я не разбираюсь в стандартах пород, но в ней аристократизма столько, что хватит на трёх графинь. Даже не повернув головы в сторону остатков на блюдце, она вспрыгивает на кровать, величаво пересекает ее и в позе Сфинкса устраивается на комоде. Он толкает меня на простыню и принимается возбуждать. В четыре руки это непривычно, и я быстро даю понять, что готов. Он деловито и без суеты раскладывает меня и медленно входит. Двумя руками он опирается, а двумя держит меня за ноги, прижимая бедра к груди. Я бы предпочел больше свободы, но меня никто не спрашивает. Я почти не могу двигаться – ему это, видно, без разницы, он вгоняет сильно и неутомимо. Я отворачиваюсь в сторону. Неподвижная кошка бесстрастно созерцает нашу возню. У нее даже глаза голубые. Он отпускает меня, не выходя, разворачивает на бок и держит одну ногу на весу. Так-то лучше. Я могу теперь насаживаться на его член, что я и делаю, не отставая от него. За меня берутся еще две руки, сжимают член, теребят яички… Стон застревает в горле при виде голубых круглых кошачьих глаз, смотрящих сквозь меня. Она вытягивает передние лапы, окончательно становясь похожей на Сфинкса, и снисходительно зевает. Ее величество Кошка милостиво позволяет нескладным двуногим существам корячиться у подножия ее трона, получая своё примитивное удовольствие. Чтобы осознание своей ничтожности не испортило всё, приходится закрыть глаза. Его член толкается всё резче, и каждый толчок отдается всё острей. Вскоре он с низким «мммм» вдавливается в меня, содрогается последний раз и замирает – лишь одна из рук дрочит мне так, что я моментально спускаю. Снова вижу комод. Кошка на нем еще раз зевает и дергает хвостом. Голубой лед кошачьих глаз способен заморозить изливающуюся из меня сперму. Как только хозяин покидает спальню, кошка выходит следом за ним – всё то же достоинство, никакой торопливости – как успела оказаться в дверях так быстро? Я вижу карточку на комоде – ее фото и подпись «МИСТРАЛЬ ИНФАНТА БЛЮ». О как. Хозяин свеж и энергичен – и явно доволен мной. Не пойму, какие у него проблемы с тем, чтобы найти постоянного любовника – всё при нем. Уходя, я последний раз встречаюсь взглядом с Мистраль Инфантой Блю, и меня осеняет: настоящая хозяйка голубой спальни не потерпит там посторонних дольше, чем на пару часов. Сидит На его среднем пальце перстень с крупным сапфиром. Синий цвет настолько глубок, что камень затягивает, как в пучину. Изумительная огранка, и это всё, что я могу сказать хорошего о нынешнем госте. Ему лет под пятьдесят. Я стою перед ним без ничего, и он разглядывает меня с недовольной рожей. Со всех сторон. Если он никогда не мог похвастаться таким телом, я уж в этом точно не виноват. - Волосы бы покороче, - ворчит он и сует мне пакет. – Надень. В пакете синий спортивный костюм, каких не шьют, по-моему, уже четверть века. И синие же трикотажные трусы, которые тут же хочется назвать «семейниками». Они не производят впечатления новых. - Костюм надену, - говорю, - а чужое белье я не ношу. Он раздраженно кривится и машет рукой. Фуфайка мне тесна, руки и ноги торчат из рукавов и штанин, как у сироты, который года три носит одни и те же обноски. Зато у него стояк теперь достаточный, чтобы натянуть гондон. В кровать мы не идем. Он пихает меня к столу, я нагибаюсь над ним, и он приспускает на мне штаны. Он сопит, мнет мой зад, царапает острым краем перстня. Что, дядя, снова опал? Ну, зря ты понадеялся на один костюм, средств в аптеках предостаточно, между прочим. Придется мне стараться. Нет – продолжая тискать, руками разводит ягодицы в стороны и тычется хуйцом. С третьего раза попадает. - Я так и знал, бляденыш, - выплевывает слова с неестественной радостью. – Раздолбанный… Тебя все драли, кто хотел и как хотел, ты только от меня бегал… Мне не выдали бумажку с моими ответами, поэтому я молчу и совершаю положенные телодвижения, мечтая стащить чертову синюю фуфайку. Он вдавливает в мягкое место свой перстень с такой силой, словно хочет отпечатать на мне свое клеймо. Зря это он. Такой камень достоин более благородного обхождения - Сучонок, - он лапает меня в паху и снова царапается. – Не нравится? Н-на тебе! Н-на! Ну, извини, мою жопу рвать не с твоим размером. Но он заплатил, и я подмахиванию энергичней, выдаю стон, подпуская в него нужное количество страдания и начинаю дрочить себе. Он быстро выдыхается. Ты бы хоть в бассейн походил, что ли. При очередном толчке он из меня выскальзывает, матерится, хватает дилдо и тут же его загоняет. - Н-на тебе пока – а теперь соси! Стаскиваю с него резинку. Мне очень хочется быстрее отделаться, и я сразу втягиваю его чуть не в глотку. Он хватает меня за волосы так, словно хочет содрать скальп. На миг мелькает перед глазами синий камень. Эффекта я добиваюсь, но этим не заканчивается. - Тебе всё мало, сучонок? Он снова меня нагибает и гоняет дилдо туда-сюда. И до меня доходит, что он будет это делать, пока не увидит, как я кончаю. Штаны с меня сваливаются ниже колен, и теперь он свободной рукой с перстнем мнет и царапает мне ляжки, а я дрочу – что мне еще остается? Каких только картин я себе не навоображал, и всё без толку. А он никак не унимается, скоро так натрет, что эрлийский бальзам понадобится. Камень опять вдавливается в мою кожу. Ему-то за что? Я представляю, что тону в сапфировой глубине, как колышется вокруг меня плотное и густое, непрозрачно-синее, успокаивает и ласкает – и понимаю, что вот-вот кончу. Он заставляет меня спускать на стол, а потом возит по столу грудью, собирая сперму синей тряпкой. Сначала я сдираю ее, и только потом – достаю кусок латекса из зада. - За это, - говорю, - вы мне заплатите отдельно, в противном случае я найду, с кем переговорить. - Что, уже всех нелюдей перепробовал? Я молчу, потому как клиенту не говорят, что уж лучше вонючий пьяный уйбуй Красных Шапок, чем подобный ему соплеменник. Он лезет за карточкой «Тиградком», а синие трикотажные тряпки запихивает в тот же пакет. Я не смотрю на них, я смотрю на синий сапфир волшебной огранки. Мне очень хочется двух вещей – кроме, конечно, поссать и выпить. Украсть у него перстень и точно знать, что ему не достался пацан, который когда-то давно носил этот или похожий спортивный костюм. Фазан Меня посылают в другой кабинет и объясняют, как пройти. Я мысленно прикидываю, на сколько беднее я стану в ближайшее время. Но мне сообщают, что заболеваний, которые нередко встречаются при моем образе жизни, не обнаружено. В кабинете обычная кушетка, стол, кресло, стул для посетителей, единственная медицина – ящик с проводами возле кушетки. С другой стороны от нее – не то дверь, не то ниша, задернутая тяжелой фиолетовой портьерой. Опыт подсказывает, что всё неспроста, и точно – хозяин кабинета пишет сумму на листке рецептов. За обыкновенный секс на кушетке столько не предлагают. - Что потребуется делать? - Согласиться на небольшой эксперимент. Без вреда для здоровья и болезненных ощущений. А почему бы и нет – любопытно же. - Мне раздеваться? - Желательно. Укладывает меня на живот, головой к фиолетовой портьере, ногами к ящику, подпихивает под бедра валик. Ощущаю себя словно в ожидании укола. Руки закрепляет зажимами, и мне становится не по себе, но я отгоняю тревогу – можно подумать, меня ни разу не связывали. Он вешает прямо в воздухе перед моими глазами лист бумаги, и на нем, точнее, на его фоне начинают появляться разной формы фиолетовые пятна. Они сменяют друг друга, и я начинаю догадываться, что в этом есть какая-то закономерность, но не могу ее уловить. Смотрю внимательнее и чувствую, что у меня стоит. Хотя никто меня даже за жопу не потрепал. - Превосходно, - говорит он, и фиолетовые пятна замирают. Остается только одно. Касание пальцев – они смазывают меня и тут же исчезают. Ебать меня будут тоже фиолетовые ложноножки в воздухе? Там, где смазано, появляется легкое жжение и покалывание – приятное. Вскоре я уже откровенно хочу и подергиваю задом, давая это понять. Ко мне никто не прикасается, а нарастающие волной ощущения вокруг очка смешиваются в такой лютый свербеж, что мне всё равно, чем меня выебут – лишь бы скорее. Ничего. Я дергаюсь, стучу ногами, рву руки из зажимов, пытаюсь тереться хуем о валик и сжиматься немыслимым образом, чтобы добиться иллюзии прикосновения к дырке. Свербеж очень медленно распространяется вглубь – а мне головой о кушетку охота биться. Если у баб с бешенством матки бывает похожее, не мудрено, что им хочется конского хуя. Я ору и сплошным матом требую засадить мне хоть что-нибудь. Он подходит и сует, сука, обтянутый перчаткой палец. Указательный. И держит в заднице, не шевеля им. Я вываливаю на него целую кучу эпитетов и, как уж могу, шевелюсь сам. Я уже весь в поту, а облегчение до того слабое, что выть в голос хочется, а не материться. Наконец, чувствую, громоздится на кушетку, падла, ноги мои расталкивает дальше в стороны, и пихает вместо пальца то, что надо. Надо бы, правда, раза в полтора длиннее и толще, но и этот сойдет, благо, бодро так долбит. Я гнусь, подбрасываюсь, стону и ору: «Давай, сука, давай!» Никакого пятна уже нет, а кажется, сама фиолетовая портьера пляшет и те же самые формы принимает Он тормознул, полапал меня за яйца и опять наподдал. Хер с ним, в этот раз точно никакая дрочка не понадобится. Что-то щелкнуло возле правой руки, и я, не сбиваясь с темпа, выдрал ее из остатков зажима. И чертову фиолетовую портьеру, уже чувствуя, что вот-вот кончу – с торжествующим воплем с петель. Она фиолетовой грудой на пол, а я выплескиваюсь, бьюсь, как в припадке и ржу, как тот самый конь. В жопе больно стало, он-то не останавливается, но тут как раз и он подоспел, недолго пришлось терпеть. Кое-как я встал, простыней обтерся и давай под портьерой штаны искать. Он рясу свою поправил и поднес какого-то настоя стаканчик – сразу полегчало. За портьерой самая обыкновенная дверь в другой кабинет оказалась, только со знаками биологической опасности. Мне опять стало не по себе. - Ты не оттуда смазку свою вынес, надеюсь? - Оттуда, - невинно так отвечает, - из другого шкафчика. Я же обещал тебе отсутствие вреда для здоровья. Будь у тебя слабое сердце или сосуды, я бы поостерегся, но у тебя с ними пока порядок. И на том, как говорится, спасибо. Пока я одевался и помогал ему портьеру на место вешать, он мне кое-что о действии своих фиолетовых пятен на нервную систему рассказывал, но я его ученую тарабарщину, само собой, за порогом сразу и забыл. Я бы лучше баночку той мази для особых клиентов с собой унес, так в Темном Дворе же одна семья другой скареднее. Темнота Закрыв за собой дверь, я не вижу абсолютно ничего. - Подойди, - негромко. Иду вперед на голос, останавливаюсь, поняв, что в двух шагах впереди что-то есть. Он сидит там – частица темноты, весь в черном Глаза немного привыкают, я могу различить в темноте его руки – и всё. Лицо то ли под капюшоном, то ли в маске. - Разденься. Одежда улетает в темноту, в неизвестность, сразу теряясь из виду. - Ближе. Натыкаюсь на край какой-то мебели. Он берет меня за руку и усаживает к себе на колени. Поворачивает мою голову к себе и целует в губы. Я не вижу его глаз – они закрыты. Но я теперь понимаю всё. Вся моя жизнь до этой минуты была лишь дорогой в эту темноту. К нему. Все, кто прошел через меня, имели единственный смысл – подготовить меня к встрече с ним. Я должен показать, на что я годен, и если он отвергнет меня, останется лишь умолять темноту, чтобы позволила умереть там, где она властвует. Если ему угодно встретиться со мной в темноте, отныне в моей жизни не существует света. Он целует еще раз, обжигая блаженством. Его лоб касается моих волос. Что-то тянется – невидимое и неосязаемое, но существующее – прямо ко мне в голову. - Покажи мне то, что было до меня. Покажи самое яркое. Тебе незачем просить, ты имеешь право взять меня целиком, без остатка. Я распахиваю перед ним память. Все цвета спектра один за другим поглощаются темнотой, проваливаются в нее. Алые зрачки узурпатора и дорожка красных пятен на простыне, где он утоляет со мной жажду насилия – в дозволенных пределах. Оранжевый шарф, которым я устраиваю концу «оргазм висельника». Желтые язычки-закладки поддразнивают и хихикают, пока меня трахает деловой шас. Зеленый луг на экране и сцена, от которой не отрывается мощный люд, яростно скача на мне верхом. Голубая спальня, голубые глаза Мистраль Инфанты Блю и ловкий четырехрукий хван. Бездонный синий сапфир – мне хочется помнить только о нем, а не его мерзком хозяине, но я должен ради него, вот синий трикотаж, и долбящее меня дилдо, и снова сапфир. Фиолетовая груда на полу и вопль, с которым я наконец-то кончаю под эрлийцем-экспериментатором. Темнота. Она забрала всё. Возьмет ли она меня? Чувствую задом, напряженной дыркой, под разделяющей нас тканью – твердое. Задыхаясь от собственной дерзости – можно? Ответа нет. Он приподнимает меня с колен, и я съеживаюсь от ужаса, что всё кончено. Холодные пальцы со смазкой – нет, спасен! Опускаюсь обратно и натыкаюсь на торчащий обнаженный член. Меня не отвергли. Вместе с ним в меня входит холод – но я быстро перестаю его ощущать. Он выбрал меня, и я исступленно пляшу перед ним в темноте танец счастья – вверх-вниз, вверх-вниз. Я танцую, насаживаюсь до предела, кручусь на нем и сжимаю. Он не пожалеет, что не отверг меня. Я не позволяю себе стонов – нельзя нарушать безмолвие темноты. Он тихонько тянет меня за волосы, я запрокидываю голову назад, на его плечо и, стиснув зубы, с наслаждением дрочу себе, чувствуя прикосновения холодных губ и языка к шее и за ухом. Острое впивается в горло одновременно с двинувшимся в путь семенем. Теплые капли выплескиваются на колени, теплая струйка течет по шее. Темнота. Слияние (эпилог) Белый потолок, белые стены, белый холодный свет, белые простыни на кровати. Собственная рука тоже выглядит на этом фоне омерзительно бледной. Надо пойти в солярий. Если я вообще смогу когда-то выбраться из этой белизны. Рядом появляется черное. Ряса. Я не хочу, я хочу вернуть цвета. Кругом одно белое. Закрываю глаза – остается лишь темнота. Она выплюнула меня. Я ей не нужен. Фигура в рясе отбрасывает простыню и осматривает меня, щупает пульс. - У тебя что – был первый такой клиент? В следующий раз будешь знать, что на выезд к масану лучше прихватить амулет против магии Крови. Он понял, что переборщил, в последний момент. Ты к нам попал в состоянии клинической смерти. Медленно возвращается память. Да. Я поехал с условием «никаких укусов». Я помнил об этом. Пока не сел к нему на колени и не ощутил первый поцелуй холодных губ. Трудно ненавидеть его, точно зная, что никто и никогда не вызовет, не сможет вызвать таких чувств, которые он внушил к себе. Их больше нет, их поглотила темнота, как поглотила все цвета спектра. Свет вернулся, а они нет, они все слились в нем – белом. Эрлиец продолжает: - У тебя солидные клиенты из многих семей, и твоя внезапная смерть могла вызвать ненужные вопросы. Масан решил, что дешевле будет оплатить твое спасение, чем прятать следы с должной тщательностью. Мне он назвался, помнится, Конрадом Бруджа. Настоящего имени мне никто не скажет. В случае чего те же эрлийцы зарастили бы на мне следы от игл, накачали труп новой кровью моей группы, а заодно – смертельной дозой наркоты, к примеру. Или другую причину внезапной смерти достоверно изобразили, какой-нибудь неожиданно оторвавшийся тромб. Не наказывать же уважаемого вампира за нарушение четвертой Догмы, – а она на челов из Тайного Города распространяется вообще? - когда шлюха сама пришла. И я задаю более насущный и практический вопрос. - Значит, вам он за моё лечение заплатил. А мне возмещение за беспокойство, видимо, не обязательно? - Правильно мыслишь, чел, - хмыкает эрлиец. Решимость обращаться хоть к самому Сантьяге, если потребуется, исчезает так же быстро, как и появляется. Это ничего не вернет. Это даст лишь некое количество денег. Даже не цветных бумажек, а безликой суммы на счету. Из складок рясы появляется белая коробочка. - Он просил передать в качестве извинения. Перстень на белом бархате, белое золото, крупненький такой бриллиант. От шлюхи отделались красивой цацкой, чтобы не возникала. - И то хлеб, - говорю я и надеваю его перстень на безымянный палец левой руки – иллюзией единства, что было там, в темноте. - И не самый дешевый, - усмехается врач и меняет тему. - За день твое состояние полностью придет в норму. К ночи сможешь работать - при желании. Он уходит, а я поднимаю руку над белой простыней и гляжу на бриллиант с разных сторон, пытаясь хоть ненадолго различить цвета спектра. Но белый холодный свет, в который они слились, не преломляется на гранях камня.