ALL My Feelings

Тяжело дыша, Андре мчался к автобусной остановке, одновременно с этим умудряясь улыбаться. Радоваться было чему – он чуть не влип, но волею небес… вернее, волею того парня, посланного небесами (или не посланного) умудрился избежать участи жертвы очередных насильников. Своей участи. Успев запрыгнуть в почти пустой автобус, который уже начал было ехать, Андре заплатил за проезд, плюхнулся на сидение и, прикрыв глаза, попытался прийти в себя после столь сумасшедшей пробежки. Когда он мчался, ему казалось, что эти двое по пятам следуют за ним, желая отомстить за свой позор, желая прибить Ольбриха за то, что он не вовремя подвернулся им под руку… Черт, и так всегда. Опять, опять он, Андре, невольная жертва истязательств из-за того, что кому-то скучно. Из года в год ничего не меняется, и даже в новом учебном заведении все вновь пошло своим чередом. Блин, ну нафига он задержался?! В первый день им ничего не задали, но Андре по своей упрямости решительно не хотел возвращаться домой так рано. Но нет, он не бунтовал против родительских правил и контроля, проблема заключалась в ином – дома его ожидала сплошная тоска, невыносимая скука и стена материнской строгости. То, чего он всеми силами пытался избежать… Андре всю свою жизнь покорно принимал «материнскую заботу», которая заключалась в том, что его дорогая мама диктовала ему где, когда и как поступить, пресекая всякие попытки сына хоть раз выразить собственное мнение. Из-за этого мальчик вырос тихим, вежливым и скромным. Но от отца Андре все же унаследовал - хоть и немного - бунтарский дух, который сейчас прятался глубоко в душе парня. А насчет самого отца: он с мамой Андре жил в браке и не тужил, пока не выяснилось, что жена беременна. Родился у них сынишка, и все бы ничего, да только, потенциальный отец не был готов к потомству, а потому начал потихоньку выпивать, дабы отвлечься от нудной семейной жизни. Ну, а когда малышу Андре только-только исполнилось четыре года, то отец, став заядлым алкоголиком, совершенно озверел и при опьянении доходил до того, что бросался с кулаками на жену. А однажды и на сына, за то, что подошел не вовремя… Прикрыв глаза, Андре смотрел в окно, за которым, собственно, не было видно ничего, кроме редко проплывающих фонарей. Дорога до дома занимала около получаса, но мать все равно наотрез отказалась переселять своего драгоценного сынишку в общежитие, где творится «полное падение нравственности, моральных ценностей» и бла-бла-бла. Андре нашел в себе силы поспорить с мамой, но все, что получил в итоге – это домашний арест на две недели, приходящихся на самый конец каникул. М-да, домашний арест в семнадцать лет - это… это нормально. С трудом отогнав от себя мысли о семье, Андре задумался о другом, а именно – о своем спасителе. Если бы не он, то вместо Ольбриха тут сейчас сидела бы реинкарнация Франкенштейна… или зомби? Да неважно. Надо будет этого парня поблагодарить при первом же случае. «Вот только, как ты сделаешь это, если благодаря своему чудесному воспитанию боишься лишний раз открыть рот, даже когда делаешь покупки в магазине?» - мысленно поинтересовался у самого себя Андре и, разумеется, ничего в ответ не получил. Также неожиданно появилась и еще одна проблемка, которая заключалась в том, что Андре не успел как следует разглядеть лицо того парня. Ольбрих мигом вообразил, как в колледже на глазах у всех подбегает к какому-то парнишке и начинает от всей души благодарить его, благословить и прочее, а парнишка со смехом посылает его куда подальше. Андре даже содрогнулся. Пожалуй, надо разработать какой-нибудь план, как отблагодарить… кхм, своего героя. В окнах начали появляться знакомые виды домов и улиц, но Андре это, разумеется, вовсе не обрадовало. Парень поглядел на наручные часы, которые показывали девять вечера. Вот так – убежал от одной взбучки, и едет к следующей. Хороша жизнь, ничего не скажешь. Лучше бы он всю ночь ехал куда-нибудь на этом автобусе, только не домой… Выскочив на своей остановке, Андре устало потянулся, а затем, собравшись с духом, поспешно пошел домой. Хотя, какая теперь уж разница – минутой раньше, минутой позже, все равно одинаково получит люлей от мамы. У них был небольшой двухэтажный домик, выложенный белым кирпичом, настолько белым, что при свете солнца у Андре начинали немного слезиться глаза, поэтому парень даже немножко обрадовался, что сейчас вечер. Территория вокруг домика была огорожена черным забором, газон аккуратно пострижен – в общем, все выглядело красиво опрятно и строго, до ужаса строго, как и вся жизнь Андре. Так, нет, не надо о грустном, не надо… Открыв дверь, Андре тихонько прошел в коридор. Из коридора арка вела в гостиную, где сейчас горел приглушенный свет от напольной лампы, но привычных звуков болтовни из телевизора не было слышно. Вот это точно не к добру. Разувшись и сняв куртку, Ольбрих подхватил рюкзак и на цыпочках пошел к лестнице – быть может, он успеет быстро проскочить в комнату, лечь на кровать и сделать вид, что спит, и тогда мама сжалится над ним… Но не тут-то было. Когда Андре был уже на середине лестницы, то весь коридор озарился ярким светом, а голос матери, не предвещающий ничего хорошего, пригвоздил парня к месту: - Дорогой мой Андре, ты мне ничего не хочешь объяснить? Андре тяжело вздохнул и медленно повернулся к матери. Лицо той выражало удивительное спокойствие, как и обычно, руки скрещены на груди, но вот, глядя ей в глаза, нетрудно было догадаться, что одно неверное слово и вся ее сдерживаемая ярость вырвется диким потоком наружу, накрыв сына с головой. - Мам… Мам, я… — начал было Андре, но был тут же перебит. - Я обзвонила твоих преподавателей, и они сообщили мне, что вашу группу отпустили с третьей пары. Где ты был? Ну да, точно. Его мама была бы не его мамой, если бы со всей присущей ей важностью не узнала как можно больше информации о сыне из «достоверных источников». - Мам, я был в библиотеке и делал домашнюю работу, – вынужден был соврать парень, стараясь сохранять невинный вид. Конечно, на самом деле он ничего не делал – хотя бы потому, что им ничего и не задали – а часа три перечитывал свой любимый «Сильмариллион». А после этого он успел забежать в гитарный клуб, организованный в самом колледже. Естественно, ради интереса – играть он и сам умел очень даже неплохо, а во время занятий подумывал о том, чтобы создать свою рок-группу. Но со своим-то авторитетом… - Покажи мне свою домашнюю работу, – мать нахмурилась и подошла ближе к лестнице. - Я… Я уже сдал ее, мам, — у Андре было очень сильное желание развернуться и убежать в комнату, но это было равносильно тому, как если бы он стоял напротив дикой и сумасшедшей собаки, и единственной причиной, по которой она на него бы не нападала – это глазной контакт, который ни в коем случае нельзя прерывать. Подумав о собаках, Ольбрих почувствовал, что у него дрожат ноги. Черт. - Серьезно? Тогда давай я позвоню твоим преподавателям и спрошу, какую же оценку они тебе поставили за работу. - Мам, сейчас поздно звонить им, – дрожь в ногах никак не проходила. Блин, ну вовремя он о собаках подумал! - Да? А может, сынок, ты просто заврался? – мать поднялась на несколько ступенек, а по мере этого голос ее становился все более угрожающим. – Еще раз спрашиваю тебя: где ты был? - Я гулял возле кол… - Гулял?! Я так и знала. Едва успел поступить, как уже нашел себе хорошую компанию всяких алкоголиков, не так ли? - Нет, мама, это не так! – теперь у Андре дрожал и голос. Парень будто снова видел сцену из детства, когда тот огромный ротвейлер, грозно рыча, злобно глядит на него, а затем, как только мальчик с криком начинает убегать, то собака с какой-то дикой скоростью бросается вдогонку… - Мам, я гулял совершенно один. А в классе почти ни с кем не подружился. - Почему ты не пошел домой, как я тебя просила? - Потому что мне хотелось побыть в одиночку, — ноги у Ольбриха подкосились, но он с трудом удержался на них, вцепившись руками в перила. – В этом нет ничего такого… - Диди, скажи мне, ты пьян? – (господи, он ненавидел, когда мать называла его Диди). - Нет, мам, я совершенно трезв, просто я… - Дыхни на меня! – на маму было даже страшно смотреть. «Интересно, а как она отреагировала бы, если бы я действительно пришел пьяный» - рассерженно думал Андре, дыхнув, как попросили. Мать долгое время молчала, а после, поджав губы, спустилась обратно вниз. - Иди к себе в комнату и ложись спать, — отрывисто сказала она, удаляясь обратно в гостиную, - И если ты еще раз так сделаешь, то больше не будешь учиться в этом колледже. «Мне уже семнадцать, поэтому хватит мне указывать. Мама, я уже взрослый и сам могу решать, где мне учиться, пить в "компании алкоголиков" или не пить, встречаться с кем-то или не встречаться…» - очень хотелось сказать Андре, но слова эти сказаны так и не были. Ольбрих с все еще подкошенными ногами стоял на лестнице, почти всем телом повиснув на перилах. Воспоминания неслись галопом с мыслями, одни опережали других. Только что он думал об очередной ссоре с матерью, а теперь ему лишь десять лет и он с напуганным плачем убегает от огромной собаки, которая только что цапнула его за запястье. Кое-как мальчик забрался на дерево, не переставая плакать и трястись всем телом. Из запястья течет кровь, темно-красная и сильно отдающая запахом железа, от которого у Андре начала, вдобавок ко всему, кружиться голова. Боже, неужели он теперь всегда будет сидеть на этой ветке, а эта ужасная псина никогда не уйдет?! У нее уже пена изо рта пошла, а взгляд… - это взгляд убийцы, единственной целью которой является сожрать то, что сейчас сидит на ветке и ревет. С трудом вырвавшись из цепких лап воспоминаний, которые никак не хотели его отпускать, Андре выпрямился и, понемногу придя в себя, медленно поднялся к себе в комнату. Она, по сравнению со строгим видом дома, выглядела очень даже мило: стены были покрыты нежно-зелеными обоями, пол был из светлого паркета, но его почти не было видно за большим белым ковром, у окна стояла одноместная аккуратно заправленная кровать, возле стены деревянный письменный стол, а рядом широкий темный комод – мамин любимый – немного омрачавший светлый вид комнаты. Бросив рюкзак на стул, Андре все так же медленно, будто во сне, переоделся в ночную одежду, сходил в ванную, а после, вернувшись в комнату, присел на кровать и подтянул коленки к себе. После того, как парень умылся, то его, вроде, перестало трясти, но внутренняя дрожь еще осталась. Это было так странно. До сегодняшнего дня он не подозревал, что настолько боится собак. Он не подозревал, что боится своей мамы… А ведь, и правда – если бы Андре ее не боялся, то давно бы все-все-все сказал. Все, что так долго и усиленно накапливалось в нем. Он бы сказал ей, как хочет стать музыкантом, сыграл бы и спел ей собственные песни. Он рассказал бы ей о том, как в пятнадцать полюбил девочку, и как потом та его бросила из-за того, что он был «слишком странным». Он бы поделился с мамой всеми своими мечтами – например, как он хочет съездить в Диснейленд, и страхами – скажем, как он боится грозы по ночам. Мама бы помогла ему. Андре поделился бы с мамой самым сокровенным – своей любовью. Если бы не боялся. И если бы мама не отвергала своего сына, если бы она воспринимала его, как живого человека с чувствами, а не как модель, по ее мнению, идеального мужчины. Андре зажмурился и тихо всхлипнул. «Хорошо, что никто не может сейчас видеть, как я плачу, потому что тогда я еще больше похож на слабака. Которым я и являюсь». Прикусив запястье, на котором остался шрам от укуса ротвейлера, Ольбрих с трудом сдержал стон отчаяния. Конечно, ему едва ли не каждый день было плохо от своего одиночества, но теперь было очень плохо. Хуже некуда. «Я так много прошу, бог или кто ты там? Я хочу любить кого-нибудь, и чтобы кто-нибудь любил меня. Искренне, без всякой злости – скрытой или явной… Мама не принимает мою любовь, и неужели это будет продолжаться всю жизнь? Мне нужен кто-нибудь…».