"Секретарша"

Я ненавижу его. Улыбку полных губ, волевой подбородок, вздернутые скулы. Я терпеть не могу его голос — властный, бархатный, холодный. Он стоит и смотрит на меня в своем сером костюме, сложив руки на груди. Он не боится, не смущается. Он продумывает очередную издевку. Все, что он хочет — это унизить меня. — Кирилл, сделай-ка мне кофе. Его голос врезается в мой мозг бешено вращающейся дрелью, хотя тон его спокоен и задумчив. Со стороны все выглядит совершенно невинно, но я непроизвольно вздрагиваю. Жалкие губы расходятся в сторону, пытаясь изобразить понятливую улыбку, и я лишь киваю: — Конечно, Владислав Сергеевич. Он смотрит на меня лишнюю долю секунды, чем нужно, и моя спина покрывается холодным потом. Я знаю, что будет сейчас. Колени подгибаются, но я не покажу свой страх. Я не дам этим эмоциям прорваться на волю, не дам. Разворачивается, идет в кабинет. Мимо меня — и я чувствую запах его дорогого одеколона. Пряный, дурманный. Он вообще любит все дорогое — костюмы, очки, аксессуары, канцелярские принадлежности. Нижнее белье… Продавщицы иногда думают, что я покупаю это себе. Я сглатываю и оборачиваюсь к кофемашине. Пальцы слегка подрагивают, но я справляюсь. Он любит свой кофе горячим, черным — и пол-ложечки сахара. За полгода я так и не научился держать блюдце изящно. Все время боюсь, что ложечка упадет, а черная жидкость выплеснется через край. Я вообще полгода назад не думал, что буду носить кому-то кофе в кабинет. Но я открываю дверь и захожу внутрь. Он сидит за столом и не поднимает головы. Очень занят бумагами. Аккуратно откладываю одну из папок в сторону и с легким стуком приземляю блюдце на краешек огромного, массивного стола. И замираю. Сердце бьется, но я стою — если он не разрешает уйти, нужно стоять. Слышу тиканье больших старинных часов. Он отрывается от бумаг и легонько отодвигается от стола. Кожаное кресло чуть поскрипывает колесиками. По-моему, я испускаю едва слышный судорожный вдох. И на негнущихся ногах обхожу стол — очень, очень медленно. Он наконец-то смотрит на меня: на губах все та же надменная улыбка, ухоженная рука опускается на ширинку дорогих, пошитых на заказ брюк. Мы не говорим друг другу ни слова. Слова не нужны — слишком часто это происходит. Я уже стою на коленях у него в ногах. Ткань обтянула колени, натянулась бугром — там. Куда я протягиваю собственные пальцы и касаюсь. Каждый раз, будто в первый — не веря, не соображая, умирая от стыда. Нащупываю пряжку ремня, молнию — и расстегиваю брюки на своем начальнике. Белая ткань его плавок ничего не скрывает. Он уже готов получить свою порцию удовольствия на сегодня. Неожиданно меня накрывает ярость. Я рывком стягиваю с него трусы, заставляя приподняться в кресле. По-моему, он ошарашен. Но я вижу только его член. Большой, красный, перевитый венами. Пунцовая головка сочится смазкой. Крупные яйца перетянуло резинкой трусов. Я ненавижу его — и накрываю собственным ртом. Солено. Горячо. Едва уловимая дрожь возбуждения. Слышу его сбившееся дыхание. Пальцами нащупываю его яйца и начинаю с ними играть. Бархатистая кожица приятно скользит под подушечками — царапаю ее ногтями, заставляя его шумно вдыхать. Отклячиваю зад и опускаюсь на его член все ниже. Он наклоняется вперед, отчего головка упирается мне прямо в горло — и я чувствую его руки, изучающие мою поясницу. Туда мы еще не заходили, но я знал, я чувствовал, что это когда-нибудь произойдет. Расслабляю мышцы горла — боже мой, пришлось тренироваться на бананах и огурцах! — и он проскальзывает внутрь глотки. Мой нос щекочут его лобковые волосы, а глаза изучают смуглую кожу. Остров Фиджи, пять дней. Билеты было заказать сложно. Его руки движутся все смелее. Он уже пришел в себя. Начинает работать тазом, отчего меня подташнивает, но я терплю. Во рту двигается его член, я пытаюсь задействовать язык и щеки, но у меня это пока не получается. Минеты — не моя сильная сторона. Я всегда думал, что ею является экономика. Рука ложится на волосы, хватает их и бесцеремонно тянет вверх. Я пугаюсь, потому что такого еще не было. На мгновение вижу его глаза — темные, бездонные, пустые. Надо же, как он раскраснелся. Поберег бы сердце, уж не мальчик. Но меня хватают и опускают на спину. В бок впивается ручка — мой подарок на день рождения — и я шиплю от боли. Меня снова приподнимают, уже за галстук, и тут же на пол летят бумаги и прочие дорогие его сердцу вещи. Пока его руки лихорадочно возятся с моими брюками, я могу думать только о том, как буду все это убирать — и не дай бог, чтобы на какой-то важный отчет пролился кофе. Он стягивает с меня брюки вместе с трусами, опрокидывает на спину и задирает ноги вверх. Мне страшно, я цепляюсь за край стола, меня колотит. Ему это нравится. Нравится мое худое длинное тело — я вижу это в его глазах. Он удерживает одной рукой мои ноги, а другой прикасается к моей заднице. Я начинаю всхлипывать. Я не хочу так, никогда не хотел, никогда-никогда-никогда! Но я не могу ему об этом сказать, я вообще ничего не могу. Пальцы впиваются в податливое тело, я дергаюсь от неожиданности. Но когда он окончательно валится на меня, заставляя мои мышцы растянуться до предела — я почти что складываюсь пополам — и задохнуться под его весом, я чуть ли не кричу. Самое страшное — что в мой анус упирается что-то большое, горячее и твердое. Он давит все сильнее, но я сопротивляюсь, как могу. Очень больно, очень страшно, очень стыдно. Я всхлипываю и уже вроде бы как плачу — сам не знаю. Тяжело дышать. Я пытаюсь оттолкнуть его, но пальцы лишь скользят по голым сильным бедрам. Он дергается рывками, пытаясь проникнуть внутрь — но ему вроде как самому больно. Я не желаю сдаваться. Его член сменяет что-то другое — палец. Тонкий, ловкий палец. Слишком жесткий, чтобы это можно было посчитать за удовольствие. Пальцем проникнуть внутрь меня проще, но задница начинает гореть. Палец неумолим. И вот к нему присоединяется другой. Я не знаю, что он задумал — мне было страшно узнавать про анальный секс. Я никогда не думал, что он посмеет. И всегда боялся, что он посмеет. Пальцы начальника орудуют в моем заднем проходе, и в каком-то другом случае я бы рассмеялся над всей абсурдностью ситуации, но сейчас я просто плачу и пытаюсь справиться с судорожными сокращениями всех мышц. На секунду наступает облегчение — пальцы покидают меня. Но тут же к анусу приставляется широкая головка. И начинает вдавливаться внутрь. Я не выдерживаю — ощущение такое, что меня разрывает на куски какая-то чудовищная машина. Я кричу, но рот мне накрывает широкая ладонь. Я все равно кричу в нее, но через нее не так слышно. Он проникает все глубже, и мне уже не так больно — но очень-очень стыдно. Я весь горю. Ощущение такое, будто бы я никак не могу нормально сходить в туалет. Внутри двигается огромный предмет, и непривыкшее к этому тело отчаянно пытается от него избавиться — но он никуда не уходит. По-моему, он уже дошел до предела и начинает вытаскивать член — но нет, он снова входит в меня. Он так и не вытащил его! Я мотаю головой, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха, но горячая, мокрая от моих слюней и слез ладонь не желает поддаваться. Мне кажется, что я умираю. Наверное, я уже умер. Но нет, он движется во мне. Я чувствую это каждой клеточкой своего тела. Медленно, будто бы время остановилось — но постоянно, сантиметр за сантиметром. Туда-обратно. Туда-обратно. Туда-обратно. Мне кажется, я теряю сознание. Щеку обжигает пощечина и приводит меня в чувство. Я могу лишь изгибаться и дрожать. Мне кажется, я обвиваю его руками, чтобы только удержаться и не улететь во тьму. Он движется все быстрее, мои ноги впиваются в мое же тело, а я считаю секунды. Это не может продолжаться вечно. Все сильнее, так больно, быстро, с отдачей, внутри все горит, я дрожу, он дрожит — и внутри меня что-то взрывается, заливая внутренности огненной жидкостью. Он рычит и обессилено падает на меня снова, уже с размаху. Я не могу вздохнуть и не чувствую собственного тела. Меня нет. Я уничтожен. Боль дает о себе знать чуть позже, когда он вытаскивает свой опавший член и сдергивает мои ноги вниз. Боль чудовищна. На мне не осталось живого места. Из задницы что-то вытекает. Сквозь слипшиеся ресницы я вижу его лицо — он так и не снял очки. И теперь они лишь подчеркивают, какой он красивый — как статуя. Холодная мраморная статуя. С порочными губами и надменно-брезгливым взглядом. Я вздрагиваю и пытаюсь подняться. Руки скользят по столу. Он не делает попыток мне помочь. Ноги не слушаются, и я едва не падаю на пол. Позади него дверь, и я знаю только одно — мне нужно попасть туда. Там туалет, там зеркало, там есть вода. Там прохладно и тихо. Там можно запереться и привести себя в порядок. Он отходит в сторону, давая мне пройти — пошатывающемуся, взмахивающему руками в попытках сохранить равновесие. Брюки запутались вокруг лодыжек и мешают — и это самое унизительное. Но я дохожу до ванной и захлопываю за собой дверь. Тут можно разреветься, опадая на холодный фаянс. Через полчаса я наконец могу застегнуть брюки и привести себя в порядок. Странно, но мне кажется, что это не я отражаюсь в зеркале. Меня тут вообще нет, я где-то далеко. Но главное — что вода не слишком залила костюм. Никто не заметит. Я выхожу и вижу его, сидящем в кресле. Он читает газету и пьет кофе — он как раз остыл до нужной температуры. Меня пробивает на истеричный смех — но я не издаю ни звука. Меня все еще нет. Зато есть беспорядок на его столе — и я начинаю собирать бумаги, ручки, скрепки. Нагибаться больно, и я ползаю на коленях, моля бога, чтобы из задницы не вытекли остатки его спермы. Я постарался, чтобы ее там не осталось, но я не чувствовал мышц и не мог быть в этом уверен. Наконец, все собрано, и стол уже похож на себя прежнего. Похож ли, я не знаю. Но разгибаюсь и встаю прямо, глядя на него. Он делает легкое движение рукой — я свободен. Я свободен. Дверь, ведущая из его кабинета, будто подсвечена — я иду к ней. Она все ближе и ближе. Но я слышу его шепот, бьющий по ушам и заставляющий меня застыть на месте. — Пока тебя не было на месте, звонили дважды. Проверь, кто. И все. И больше ничего. Мне кажется, или я снова плачу?..