Чужие письма

1984 год Частный жилой дом, Подмосковье Почетное место в гостиной занимал солидный корпус красного дерева на двухфутовых ножках. Вместо продукции завода «Рубин» корпус скрывал в себе японский цветной телевизор, который в первозданном виде не очень-то вписывался в стиль. Нет, хозяин дома не имел никакого отношения к горкому партии, дипломатическому корпусу и морякам, плавающим «в загранку». Он всего лишь имел возможность покупать товар в магазинах Торговой Гильдии, где не желали знать слова «дефицит». Барон Святобор еще раз с гордостью оглядел из дверей обстановку. Его жена со своей ближайшей подругой сидели в старинных креслах — по «нулевому каналу» только что начался выпуск новостей. Они его не заметили: после долгих лет на воинской службе кряжистый и слегка располневший в последнее время барон всё еще умел передвигаться почти бесшумно. Естественно, на экране крупным планом мельтешилась знакомая всему Тайному Городу и ненавистная немалой его части фигура: Сантьяга в неизменно элегантном, превосходно сидящем костюме давал интервью. — Я, конечно, никогда не одобряла Сусанну, — щебетала жена, — но понять ее вполне могу. Какой всё-таки мужчина, ах — нет, я бы роман заводить не стала, но одну ночь… Подруга что-то с жаром возражала. Святобор не слышал слов, он торопливо отошел от двери, опасаясь сорваться и устроить сцену. Он шагнул на лестницу, ведущую наверх, к кабинету. Скрип ступенек под тяжелым телом показался барону издевательским — а до сих пор всегда был приветливым и уютным, — и Святобор попирал ногами несчастную древесину так, будто собирался ее растоптать. Собственный дом, и тот, смеясь, сообщал ему, что любимая женщина, прожившая рядом сорок лет, мать его детей, с удовольствием изменила бы ему с треклятым навом. При первой возможности! Она, видите ли, «понимает» потаскуху, наплевавшую на семью ради своего хахаля! Сусанна через десять-пятнадцать лет стала бы жрицей, передала бы свой талант потомству, а вместо этого… будто не соображала, чем всё кончится. Наконец, дошло — сбежала в глушь стареть в одиночестве, туда твари и дорога! А ее любовник, франтоватый и невозмутимый, как всегда, разгуливает по клубам и красуется в телевизоре. Ему что — не первая это у него краля, и даже не сто первая, если прикинуть минимальный возраст. И, что обидно, наверняка не последняя — всегда найдутся другие слабые на передок идиотки с их «люблю-не-могу» и «мразь, убийца, но какой мужчина, ах!» Барон стиснул зубы, вспомнив слова жены, и едва удержался, чтобы с размаху не впечатать кулак в стену. К счастью, мини-бар в кабинете был уже в пределах досягаемости и не имел дурной привычки пустовать. После выпитого почти залпом бокала коньяка немного отлегло. Святобор выпил еще пятьдесят грамм, зажевал конфеткой с лимонной кислотой и взялся за трубку телефона, чтобы предупредить заместителя о своем появлении на главной базе дружины домена. Никуда ехать он сегодня не собирался, но дома оставаться больше не мог. Барон представил, как в постели с женой думает о том, что она не прочь заняться этим с Сантьягой, с ненавистью прогнал желание допить остаток коньяка прямо из горлышка и встал из-за стола. Спускаясь вниз по лестнице, он слышал лишь топот собственных каблуков. Ступеньки умолкли, словно с этого дня он стал чужим для них. В передней Святобор задержался у телефона, чтобы позвонить Ярославе. Он всегда был в хороших отношениях со жрицей, которую среди знати Зеленого Дома многие откровенно недолюбливали, но сейчас главное было в том, что королева к этим последним не относилась и даже, по слухам, не прочь была видеть Ярославу преемницей. А еще жрица не просто не любила — очень не любила комиссара Темного Двора. А еще ее ближайшая наперсница служила в личной канцелярии королевы, превосходно знала всю дворцовую кухню и могла оказать неоценимую помощь…. — Извини, крошка, срочные дела, — бросил барон огорченной жене и двинулся к гаражу. В отличие от Сантьяги с его роскошными спортивными авто, Святобор не любил привлекать к себе лишнее внимание и сел за руль самой обычной с виду «Волги». О том, что собирал его машину не Горьковский автозавод, а концерн «Мицубиси» по особому заказу Торговой Гильдии, встречным челам знать не полагалось. Он ехал к дому Ярославы, охотно согласившейся на встречу. Дружинники подождут — против комиссара бесполезна их сила и доблесть, тут требуется хитрость и изворотливость, а в этом мужчины Люди издревле были не слишком сильны. Вон Мудрополк не так давно попытался схитрить и добраться до Цитадели через Лабиринт. И где теперь Мудрополк? Барон снова скрипнул зубами, вспоминая, как потешались темные над вылазкой смельчака. Ничего, он будет действовать иначе и постарается обратить против врага его же любимое оружие. Цитадель, штаб-квартира Великого Дома Навь В корзине для бумаг валялись три сломанных авторучки. Только что к ним присоединилась четвертая. Ни листочка бумаги в корзине не было: их сидящий за столом черноволосый мужчина комкал и распылял, написав две-три фразы. Еще одна ручка отправилась в мусор за то, что отказалась писать — высохла паста. Следующую пришлось искать по ящикам стола добрых минут десять. На этот раз на белом линованном листе появилось всего несколько слов перед тем, как он разделил участь собратьев и превратился в крошечную щепотку праха. Нет, впустую переводящий бумагу нав не считал, что эти слова могут показаться оскорбительными или непристойными. Он, в отличие от многих, помнил не только о нашумевших романах комиссара с красавицами из других семей. И хотел написать то же самое, но иначе. По-особенному. А правильные, нужные, особенные слова никак не находились, и на лист ложилось в разных вариациях прежнее — банальное до оскомины. Он боялся, что письмо не вызовет у адресата никакой реакции, кроме смеха и, возможно, досады. «Не слишком ли рано? Трех месяцев не прошло с того дня, как Сусанна от него ушла». Но он не мог больше ждать — и так уже раз опоздал и вынужден был ждать пятьдесят лет. Очень не хотелось повторять этот опыт, и последняя ручка, предусмотрительно не сломанная, всё-таки завершила своё дело. На сей раз лист не только уцелел, но и угодил в конверт, а конверт — стандартный, пятикопеечный, из человского киоска «Союзпечати» — на самый верх предназначенной для комиссара почты. Без подписи — что, Сантьяга не узнает почерк ближайшего помощника? В роскошно обставленном кабинете никого не было, и Ортега со смесью облегчения и разочарования оставил всё принесенное на столе шефа. Уходя, пришлось сунуть правую руку в карман — она так и тянулась в сторону бумажной груды. Бар «Неповоротливый грифон» Это надо было сделать именно сегодня, и срочно, пока Сантьяги нет в Цитадели и не будет еще несколько часов, как обещала жрица Ярослава. Сделать это сама фата Зоряна не имела никакой возможности, но она твердо придерживалась принципа «кто ищет, тот всегда найдет», и таки подловила здесь Богу без компании приятелей и очередной пассии. Названием заведение было обязано бывшему домашнему зверю хозяина. Старый и раскормленный до неприличных габаритов грифон уже несколько лет как отошел в лучший мир, а название осталось — Нунций полагал, что оно послужит лучшим памятником дорогому питомцу. Фирменными блюдами в баре были исключительно любимые кушанья усопшего, но, к счастью, он отличался превосходным вкусом даже по меркам вполне разумных гурманов. Так что Бога поглощал фирменное рагу «Неповоротливого грифона» с большим аппетитом, что не помешало наву с удовольствием поддержать разговор с симпатичной колдуньей. Зоряна дала собеседнику насытиться и понизила голос, честно постаравшись изобразить во взгляде томление и обещание. — Бога, мне очень нужно, чтобы это письмо попало комиссару лично в руки, а не через Ортегу или кого-то еще. — Секреты? Любовное послание? Кто-то уже претендует на вакантное место? — Я письма не писала и делиться с тобой секретами не могу. Могу только попросить и обещать ответную услугу. Или ты боишься, что в нем запрятан яд или замаскированный аркан? — В этом случае жрицы действовали бы тоньше, а не подсылали тебя ко мне. — Вот видишь, как ты всё замечательно понимаешь. Лучше, чем ухаживаешь за девушкой. — Чем я заслужил такой жестокий упрек? Я же не сказал «нет». — Ты и «да» не сказал — только посмеялся. Я должна радоваться и быть благодарной тому, что удалось тебя развеселить? — Ну, что ты, Зоряна! Давай письмо. Обещаю, что отнесу комиссару целым и невредимым. — Совсем другой разговор, — фата вынула из сумочки и протянула Боге заклеенный конверт — Ты ничего не забыла? А как же телефончик? — Ах, да — что-то я сегодня рассеянна, — Зоряна оторвала половину от салфетки и написала несколько цифр. — Держи. К вечеру я, возможно, буду свободна, — она покосилась на маленькие золотые часики. — Если ты спешишь, можешь не беспокоиться по поводу счета. — Звучит двусмысленно, но я в самом деле тороплюсь, — улыбнулась фата и грациозно спорхнула с высокого табурета. «Что опять у зеленых на уме? — раздумывал Бога, ведя автомобиль в сторону Цитадели. — Странновато выглядит, или всё гораздо проще, и это действительно какое-то личное письмо?» В этом он очень сомневался, поскольку знал о Зоряне то, что она не афишировала, а конкретно — место службы. «Секретный полк» Дочерей Журавля. Конверт он, конечно, просканировал как только мог, и ни малейших следов магии не обнаружил. Ладно, его дело — передать и в точности, не упуская ни одной мелочи, доложить, при каких обстоятельствах конверт к нему попал, а вскрывать — еще попадет от комиссара за самодеятельность, и вот будет шикарно, если окажется, что случилось самое маловероятное событие — кто-то пытается признаться Сантьяге в любви! Цитадель, штаб-квартира Великого Дома Навь — Ортега, комиссар у себя? — Нет, он звонил и сказал, что раньше девяти-десяти не появится. — Какие-то задания давал? — Не волнуйся, если для тебя бы что-то было, я б не стал скрывать, чтобы самому сделать. Гуляй смело. — Спасибо, тысячу лет благодарен буду за твое разрешение. Бога исчез, оставив Ортегу смотреть в бумаги, содержание которых воспринималось с пятого на десятое. Надо ж было столько времени собираться с духом — и дозреть как раз тогда, когда Сантьяги нет в Цитадели! Пусть надежды не осталось бы, зато всё уже было бы ясно. До возвращения комиссара требовалось сделать немало, а Ортега всё не мог сосредоточиться и решил, что часовая тренировка фехтовальных навыков поможет привести мысли в порядок, и заодно сократит время ожидания. Переодевшись и взяв в руки клинки, он про себя порадовался, что не стал искать спарринг-партнера и вообще кому-то показываться на глаза. Страшно подумать, в каких словах Сантьяга бы разнес его сегодняшнюю технику. Причину он понимал прекрасно: в бою нет места сомнениям и переживаниям, в бою воин — единое целое со своим мечом, и значение имеет только победа, а не ответы на письма любой степени важности для писавшего. Ортега перебрал почти все известные ему техники концентрации и наконец-то привел себя в нужное состояние. По крайней мере, он перестал замечать собственные промахи по три раза на минуту и последнюю, довольно нелегкую серию выпадов и финтов провел чисто. Ему вполне хватало опыта, чтобы не льстить себе. Для развития успеха нав усложнил серию, почти без перехода провел еще одну и решил, что можно возвращаться к делам бумажным. И, пока он шел к раздевалке в боевом облачении гарки, прямой и подтянутый, с чувством исполненного долга, будто не помахал катанами перед чучелом, а разделался с десятком рыцарей гвардии, решение оформилось окончательно. Он победил главного противника — в самом себе. Он — Стрела Тьмы, и не должен превращать службу ей Спящий знает во что. Воин и его командир не должны быть любовниками. Пожалуй, ему все же повезло, что письма до сих пор никто не прочитал. И не прочтет, это не нужно никому — ни ему, ни комиссару. *** Чтобы избавиться от навязчивого желания вскрыть конверт, Бога все же отнес письмо в кабинет Сантьяги, хотя собирался передать только из рук в руки, с подробным докладом. Что на уме у зеленых ведьм, и почему одной из них для этого потребовалось в открытую обращаться к нему? С другой стороны… Бога знал, какой почтой нужно отправлять письмо, чтобы оно дошло до комиссара как можно быстрей и в первозданном виде. И много еще кто в Темном Дворе знал об этом, но не спешил делиться знанием с каждым встречным-поперечным из другого Великого Дома. Если кому-то из их верхушки требовалось связаться с Сантьягой, но не настолько срочно, чтобы звонить по телефону или вызывать с помощью магической связи, он присылал сообщение в Цитадель с курьером — это не считая официальных посланий. Так что ж у нас получается — для фаты этот путь был неприемлем, или тот, кто за ней стоял, не желал светиться? Тогда почему не наемники, ведь Зеленый Дом в ее лице всё равно засветился? «У Зоряны я письмецо в итоге взял. А так оно пошло бы в канцелярию. И если анонимное — там бы и осталось». У Боги засвербело в затылке от дурных предчувствий, но не идти же опять рыться в комиссарской почте! Видно, придется-таки воспользоваться телефонным номером. Вряд ли опытная ведьма позволит ему что-то из себя вытянуть, но почему бы и не попробовать? Еще не факт, что она дала настоящий номер — заодно и выяснится. — Алло? — Зоряна? — У тебя уже возникла нужда в ответной услуге? — А если я скажу, что у меня появилась нужда в твоем прекрасном обществе? — На слово я не поверю, уж извини. Но по телефону не убедиться ни в этом, ни в обратном. — Так мы сможем сегодня увидеться? — Хорошо, записывай адрес… *** Ортега помнил, что положил свое послание на самый верх, и забрал конверт, не глядя. И только в собственном кабинете его настигло чувство неправильности происходящего. Нет, не своего поступка, он всё решил, как нужно — а именно конверта, того самого, за пять копеек, без подписи и с портретом какого-то человского героя. Он рассмотрел бумажный пакет ближе. Понюхал. Просканировал. Ощущение никуда не делось. Там должно было лежать его письмо, больше там находиться было нечему. Его письмо лежало не в этом конверте. А, что там разбираться! Ортега достал ножницы и врезался ими в бумагу с такой яростью, словно рубил последнего выжившего асура. Не зря казалось — стоит больше доверять интуиции. Он писал на другой бумаге. Проклятый конверт злорадно щерился в руках разрезанным боком, и терять все равно было нечего. Ортега развернул лист, прочитал несколько первых фраз. Резко зажмурился на секунду, пытаясь убедиться, что он не в кошмаре и не в театре абсурда. Ничего не переменилось. Спешу сообщить, комиссар, что Ваши планы касательно изменения своего положения в Темном Дворе встретили понимание у известных Вам лиц. Эти лица так же, как и я, не питают иллюзий насчет будущих взаимоотношений наших Великих Домов, однако, всесторонне обдумав и взвесив последствия возможных перемен, полагают, что у нас нет альтернативы. Если ситуация действительно столь серьезна, как Вы намекали, Вы — единственный, кто, став князем, сможет не допустить, чтобы она сделалась неконтролируемой. Поэтому известные лица уполномочили меня уведомить Вас о своей готовности дать слово не предпринимать каких-либо активных действий против Темного Двора во время переходного периода… «Я сейчас проснусь. Проснусь…» Этого не могло быть даже во сне. Это было наяву, знакомые буквы складывались в знакомые с виду слова, настоящий смысл которых всё не доходил до Ортеги. Где-то по пути смысл вывернули наизнанку, препарировали и извратили так, что на выходе получалось невозможное. Комиссар, ведущий сепаратные переговоры с давними противниками за спиной семьи… Что за бред? Что за намеки на «серьезную ситуацию», вроде всё в Цитадели идет заведенным порядком! «А многое ли я знаю о том, что говорится в кабинете князя?» Ему никогда не было нужды задаваться этим вопросом раньше. Там не могло приниматься решений, которые шли бы вразрез с интересами Нави, за тысячи лет никто из подданных князя не усомнился в этом ни разу. А кто из них хоть раз видел то, что он, Ортега, сейчас прочел? Он отсутствующим взглядом смотрел перед собой, и чувство наблюдения со стороны диких наркотических видений другого, чужого и безразличного существа постепенно вытеснялось страхом. В его надежном и безопасном доме что-то происходило. Он не знал, что именно, и не хотел знать — хватит и того, что оно заставило Сантьягу пойти на всё это, о чем он читал в письме. Ортега понимал, что это малодушная мысль: нельзя прятаться от правды, теперь он должен знать всё. Страх нарастал, тяжелым склизким комом ворочался за грудиной, отдавался мерзким онемением в ногах — словно зацепило плохо отбитым «Дымом ледяных вершин». Нет — в магическом поединке всё было бы по-другому, там требовалось драться, а не бояться, если хочешь остаться в живых. Нет, он снова не прав, суть не меняется, нельзя давать страху власть над собой, чем больше поддаешься мыслям об угрозе семье, тем ясней понимаешь, что за ними прячется, готовый вырваться на свободу, главный страх, тот самый, который пожрет, лишит воли, обессилит дух и тело и сделает легкой добычей врага. Страх узнать что-нибудь еще более чудовищное о… И отбросить его неизмеримо трудней, чем мысли о смерти в бою. В бою убил бы враг. Наверное, так можно чувствовать себя, получив смертельный удар в спину от того, кому верил больше, чем самому себе. Незнакомое наву ощущение, и от того еще более жуткое и невыносимое. Кооперативный жилой дом, Москва, улица Профсоюзная — Ты отдал письмо? — Зоряна, на которой из одежды оставались лишь чулки и тонкая расстегнутая блузка, чуть отстранилась, уклонившись от поцелуя. — Я уж начал волноваться, что ты об этом всё еще не спросила, — Бога энергично, но с аккуратностью трепал пальцами сосок ведьмы. — Как комиссар вернется, так и прочитает. — Я знала, что ты слишком хорошо воспитан, чтоб заглядывать в чужие письма, — она тряхнула длинными белокурыми волосами, заставив их нежной волной пройтись по обнимающей ее руке нава. — Так мне стоило это сделать? — Бога нащупал ворот надоевшей блузки и потянул ее с плеч Зоряны. — Я бы перестала считать тебя хорошо воспитанным. — Как я мог допустить такое? Как бы я после этого жил? — нав бросил шелковую вещицу на кресло, с легкостью поднял колдунью и почти швырнул ее на кровать. — Уже почти верю. Умение угадывать желания тоже говорит о хороших манерах. Бога стащил чулки Зоряны ниже колен и целовал ее крепкие, точеные бедра, пожалуй, чуть более мускулистые, чем нужно, но что поделать, он сейчас с воином, а не с изнеженным украшением дома. Пальцы нава умело ласкали, усиливая нетерпение, Зоряна, закрыв глаза и прикусив губу, шумно, со всхлипами дышала и ерзала по простыне, словно самые чувствительные точки пытались догнать убежавшие с них пальцы, а снова получив своё, напряженно замирала с тихими стонами на губах. И лишь когда Бога убрал пальцы и навис над ней, она неожиданно резко свела колени и заговорила вновь. — Где сейчас письмо? — Там, где должно быть, радость моя, — нав не собирался поддаваться на уловки ведьмы и не обращал внимания на сопротивление, раздвигая ноги — она старалась помешать почти всерьез. — Это начинает напоминать мне насилие. — А я-то собирался еще раз порадоваться за свои манеры и догадливость, — Бога входил в нее без церемоний, но и без намеренной грубости, — Разрешаю покусать меня в отместку. — На тебе всё равно зарастет, как на наве, — какое-то время Зоряна казалась скованной, но быстро отпустила себя на волю, подхватила ритм, стала требовательной, побуждая усиливать напор и менять позы. В разгар бешеной скачки на нем она склонилась, растрепанная и потная, мазнула по груди твердыми торчащими сосками, и Бога зашептал, схватив ее в объятия и вынудив затормозить. — Я не спрашиваю тебя «кто?» и «что?» Просто скажи мне «да»: это подстава? — С-сука ты, нав, — оскалилась ведьма. — Пусти, ты…я уже почти кончала! — Всё еще впереди, — выдохнул Бога. — Отдохни, — он отпустил ведьму, развернул спиной к себе и, не выходя из нее, повалил рядом с собой на бок. Она безучастно замерла — пусть, нав прекрасно знал, как изменить это, и начал почти сначала старую, как мир, игру — неторопливо и мягко. И Зоряна откликнулась, застонала, вцепилась в его руку, не позволяя убрать пальцы. Они оба прекрасно знали, для чего оказались этим вечером в одной постели. И оба понимали, что тянут пустышку: ни ему, ни ей не выудить друг из дружки ничего полезного. Но то, что было начато, требовалось закончить, и они, махнув рукой на свои намерения, делали это — неистово и самозабвенно. Ни один сторонний наблюдатель не усомнился бы, что видит пылкую влюбленность или, по крайней мере, пусть мимолетную, но сильную страсть. Работе тоже можно отдаваться со всей страстью, даже зная, что она бесполезна. На что уж трудно придумать занятие бессмысленней, чем катить в гору тяжеленный камень, который неизбежно свалится обратно вниз, как в одном человском мифе. А ведь, пожалуй, ощущения того чела, когда он наконец-то взгромождал свой груз на вершину, посильней оргазма были. Цитадель, штаб-квартира Великого Дома Навь Страх пришел не один. Он приволок с собой целую толпу прихлебателей. И все они на разные лады пели в уши Ортеге, как он был глуп и наивен, гнусно хихикали и потешались — ну что, дурачок, понял теперь, кому на хрен сдалось твое письмишко с признаниями? Пока он ломал несчастные ручки и мучительно подбирал фразы, его комиссар договаривался с людами — или с чудами? — что они не станут ему мешать — нет, ну бред же! — при смене власти в Темном Дворе. Он ничего не знает, но даже если бы с князем что-то случилось, и Нави потребовался новый лидер, это ее внутреннее дело! Как он смел с кем-то обсуждать вещи, о которых в первую очередь должна узнать семья? И это долгое отсутствие… когда Сантьяга звонил днем, то сказал, что надо побывать за пределами Тайного Города. В таких случаях у Ортеги всегда была наготове резервная группа гарок на случай, если срочно потребуется поддержка. Но стрелка часов перевалила за девять вечера, а комиссар все не объявлялся и не давал о себе знать. Может, это и к лучшему? На прямой вопрос Сантьяга не стал бы отмалчиваться, объяснил все убедительно и логично, он это умеет. Он же знал, что от него хотят услышать, и сказал бы именно это. И Ортега с радостью принял и поверил бы в любые слова, если они позволяли сохранить привычный мир. Тот, где комиссар, живая легенда Нави, тысячи лет без устали трудилась ради ее блага, и ни один сумасшедший — их среди навов не бывает, но мало ли? — не поставил бы рядом с его именем слово… Нет. Он не позволит себе этого слова даже в мыслях, пока нет других доказательств, кроме неизвестно кем написанного письма. Уроки комиссара всплыли в памяти — наконец что-то дельное, а не паника и не злорадные смешки из всех углов! «Пропустите страх через себя и будьте сильнее его. Это самый надежный способ освободиться». Это значило — перестать отворачиваться и закрывать глаза, назвать и принять самое худшее, что могло следовать из этого письма, самое мерзкое, сокрушающее самые основы, суть Тьмы, впитанную с детства. Принять. Осознать, холодно и отстраненно, задавив в себе все чувства, с которыми писалось письмо во втором конверте. Проанализировать. … и, словно смердящую кучу на дороге, отбросить прочь — неприятно, но никто больше не вступит и не измажется. Потому что нельзя позволять брызгам с нее попасть в того, в кого они метили. Нельзя заставлять других испытывать весь тот цепенящий ужас и ошеломление, которые достались ему. Они все равно придут к тому же выводу — второго не дано. Сантьяга никогда не ставил и не поставит свои амбиции превыше Нави. *** — Ты уверена, что послание попадет к князю без проволочек? — же второй раз спрашивала Ярослава свою компаньонку из придворной канцелярии. — Не начинай снова, пожалуйста. Я же сказала: оно поступит как экстренное личное сообщение королевы. А будет ли дочитано до конца, тебе виднее, писала ты. Жрица не ответила. Она знала, что ее доводы были бы сразу понятны королеве и, скорее всего, великому магистру, но за что можно ручаться, имея дело с князем? «Меня не волнует прочность Вашего трона. Я считаю ошибкой заигрывание наших лидеров с Сантьягой и пытаюсь исправить ее в меру моих скромных сил…» «Какие мы значительные, — хмыкнула про себя пожилая и повидавшая многое придворная интриганка. — Конечно, мы же на самого Сантьягу замахнулись! На завтрак он кушал таких замахнувшихся вместе с омлетом. Я ведь советовала, как лучше, но зачем же подставляться самой и подставлять своего приятеля Святобора, когда можно отсидеться в тени! А ты хотела сыграть против нава, ничем не рискуя, дорогая? Чтобы поднялась хорошая волна, в воду бросают хороший, увесистый камень. А не две щепки — подметное письмо и анонимный донос». Комиссар еще не успел дойти до стола, а в кабинете уж появилась черная, наглухо укутанная в длинный балахон фигура. На спине облачение топорщилось, будто скрывало горб. — Добрый вечер, повелитель. Случилось что-то экстраординарное? Нам предъявили ультиматум, или прибыль Торговой Гильдии в прошлом месяце упала на три процента? — Я еще не решил. Для этого мне требуется видеть одно адресованное тебе письмо. — Что за внезапный интерес к моей частной переписке? — Из вежливости я могу попросить, чтобы ты прочитал мне письмо сам. — Могу я, наконец, узнать, в чем дело? — Предполагаю, что в этом, — князь ловко ухватил когтями неподписанный конверт, лежащий сверху кипы документов и единственный, который был не вскрыт. — Как будет угодно, — сухо произнес Сантьяга и потянулся за костяным ножом для бумаги, украшенным филигранной резьбой. Он не изменился в лице, читая письмо, и никто бы не смог проследить его реакцию и понять, с чего вдруг край листа начал быстро осыпаться мельчайшей, почти невидимой пылью. — Прошу простить, но я считаю себя не вправе выносить на всеобщее обозрение чужие личные… Не договорив фразы, комиссар уже понял, что князь ждал предпринятого им действия и был готов к нему. Пыль закрутилась вихрем и вновь собралась в лист — полупрозрачный, очертания букв четко проступали на нем с изнанки, — стремительно метнувшийся к когтистой руке. Тонкие губы Сантьяги сжались в ниточку, уши заострились. — Вы удовлетворены, повелитель? За тысячи лет комиссару доводилось видеть князя в самых разных состояниях. В ярости, в дурном настроении, в раздумьях, погружающих в самое сердце Тьмы, в тяжелых сомнениях и тревоге… Одного он не припомнил бы — князя, чувствующего себя неловко. До отведенных глаз и поджавшихся крыльев — горб под черной тканью немного опал, съежился. — У меня была причина видеть это письмо, — послышалось недовольное бурчание из-под капюшона. — Я ждал несколько другого содержания. Твои поклонники от своих чувств растеряли последние остатки разума, это факт, но все же не до такой степени, как некоторые глупые шутники. Видимо, из Зеленого Дома, рыжие до такого маразма бы не додумались. Князь посмотрел в лицо своего комиссара с наклеенной и насквозь фальшивой маской внимательного слушателя и махнул рукой. — Всё еще хуже, чем я думал, — пробормотал он едва слышно, не для собеседника, для себя. — Это умопомрачение заразно. А пожалуй, оно и к лучшему… Первым из кабинета шефа вышел князь и неспешно двинулся по коридору. Комиссар только промелькнул мимо — так стремительно он свернул в другую сторону. Явившегося с докладом Богу оба лидера дружно проигнорировали. С полминуты несколько обиженный помощник простоял в опустевшем коридоре, и совсем уже было развернулся обратно, но не утерпел и одним глазом заглянул в щель между неплотно прикрытой дверью и косяком. При виде вскрытого конверта на столе и письма на полу Бога понял, что ничего со своим любопытством поделать не сможет, даже если это будет стоить ему должности. Слишком долго оно сегодня оставалось неудовлетворенным, в отличие от тела. Он проскользнул в кабинет и поднял лист — очень вовремя, ненадолго воссозданная магией структура бумаги начинала необратимо рушиться прямо в его руках, но уловить суть нав успел. «С ума сойти, клянусь летаргией Спящего! Это и впрямь было любовное письмо! Нет, ну так же несправедливо — одно выяснилось, другое запуталось еще больше! Кто-нибудь в силах понять, за каким хреном Ортеге понадобилось свое послание передавать через зеленую ведьму?! И ведь чует мой опыт, что не пойдешь сейчас и не спросишь — если, конечно, тебе не доставляют особую радость ответы «иди нахуй». *** Вместо привычной магии Ортега воспользовался зажигалкой, и теперь отрешенно смотрел, как пламя, пожирающее бумагу, подбирается к его пальцам. — Что было в письме? — Вы действительно не знаете, комиссар? — Стал бы я спрашивать, если бы знал? Чем бы ни было — из-за этого князь дошел до того, что отобрал у меня и прочел второе письмо — вы меня понимаете, надеюсь? Несколько часов назад сообщение, что его тайна стала известна кому-то третьему, повергло бы Ортегу в шок. Но по сравнению с настоящим, качественным шоком такие мелочи не имели никакого значения. — У него была причина так поступить. — Я без вас об этом догадываюсь, Ортега! — уши Сантьяги снова заострились. — Я хочу знать эту причину! Сквозь гнев, заставляющий пальцы непроизвольно сжиматься в кулак, он смотрел на помощника, уши которого приобрели ту же форму. «Мы совсем о другом должны были сейчас поговорить. Всё выяснится — куда оно денется!» — Хорошо, зайдем с другой стороны — какая была у вас причина сжигать письмо? У вас, а не у князя! — То, что было в письме, не могло быть правдой. — Ортега, еще одна двусмысленная недоговорка, и вы получите по морде, клянусь коленками Спящего! — Сдачи получите, — Ортега яростно тер испачканные пеплом пальцы о какую-то финансовую отчетность. — Что я делал? Публично ел невинных младенцев или пробрался в Замок и изнасиловал весь бестиарий? — Искали поддержки у соседей, вознамерившись встать во главе Нави вместо князя. — Эсть’ейпнхар, — бессильно уронил руки Сантьяга. — Прости, вырвалось. Ортега, я по-прежнему ничего не понимаю. Твоё поведение вынуждает предположить, что ты эту чушь принял близко к сердцу. А может быть, даже поверил? Что мне после этого думать, кроме «кого я набрал себе в помощники?» И от неожиданности не успел среагировать — только мотнуть головой, и кулак Ортеги не врезался в скулу, а скользнул по ней. Ответный удар был страшен, то есть был бы, если бы достиг цели. «Я что, намеренно дал ему время уклониться? Да, я видел письмо, но, Спящий раздери, он-то его писал, и после этого…» — А что мне было думать? — Ортега окончательно сорвался на крик. — Я знал бы, что думать, если бы мне об этом сплетники в клубе нашептали! И кто бы из них оставил письмо в вашем кабинете, если б вы сами не дали такой возможности? И я знал, что когда подойду и спрошу напрямик, услышу как раз вот это самое — какой я дурак, что даже мысль такую мог допустить! — Князю сообщил ты? — голос Сантьяги звенел, казалось, еще секунда, и в помещении взорвется сам воздух. — Нет. Я этого не делал. — Почему? Ты обязан был это сделать, если поверил. Неужели из-за того, что было во втором письме? — Потому что знал другое: вы не предадите Навь. Никогда. Всё, я дал все ответы, — злость уходила из глаз Ортеги, и он стоял так, словно, как обычно, ждал распоряжений. — Теперь вы можете дать мне сдачи, комиссар, я больше не буду уворачиваться. Быстрый шаг вперед, и руки Сантьяги оказались на плечах помощника, взгляд черных глаз пронизывал насквозь, и ничего не могло от него укрыться. Но Сантьяга не допрашивал, не выискивал утаенные остатки — он сам сейчас был раскрыт полностью, позволяя Ортеге уловить тончайшие нюансы своих эмоций. — В том письме не было ни одного слова правды. — Я знаю, комиссар. — Не называй меня сейчас так. — Хорошо… Сантьяга. — Вот и славно, — длинные пальцы коснулись волос, пробежались по уху, будто проверяя, не нужно ли сгладить последние следы острого. — Правда была во втором письме. — Она не имеет значения, если не… — Имеет, — прервал Сантьяга. — Имеет. Огромное. Они, целовавшие других сотни и тысячи раз, пробовали этот поцелуй, как редкое вино, с осторожностью, чтобы не упустить ни единого оттенка в его вкусе. До того, чтобы узнавать друг друга дальше прямо здесь, они все-таки не дошли — комиссар, любящий комфорт, сделал быстрый портал в свою спальню. И теперь они перекатывались на его необъятной кровати, жадно ощупывали руками, дюйм за дюймом, открытую и доступную наготу, запоминали ее изгибы кожей на ладонях. И раз за разом искусывали поцелуями губы друг друга, так и не почувствовав на них вкуса черной тягучей навской крови — что-то, сильнее их, останавливало перед необходимостью причинять боль. Сжигали в жарких объятиях последние капли недоверия и обиды. Словно подбадривая Ортегу и намекая «пользуйся моментом, пока есть шанс», Сантьяга растянулся на животе, с удовольствием подставляя шею поцелуям, легонько, не слишком призывно потерся ягодицами о твердым член. О да — намек схватили на лету, пусть, именно так и нужно. У них масса времени впереди, они успеют испытать всё, что возможно, и даже придумать невозможное, если уж очень захочется. Сейчас, в их самый первый раз, Сантьяга хотел отдаться и довериться полностью, показать пример, если угодно. Научить… От такой недостижимой когда-то и такой близкой сейчас возможности Ортега едва не утратил сцепление с реальностью окончательно, но вспомнил-таки кое о чем, покрутил головой, ничего подходящего не увидел и прошептал заклинание. Магический всплеск темной энергии приятной щекоткой задел позвоночник Сантьяги, и он улыбнулся, пряча лицо в шелк простыни, и ощущая пальцы — влажные и скользкие. «Хорошо быть магами. Даже Оракул вряд ли посоветовал бы мне сегодня заказать одну вещь и оставить ее на видном месте». Необходимость отвлечься на аркан немного уняла нетерпение Ортеги. Он, до конца осознав, что ему позволено всё, нащупал пальцами сосок и одновременно подтолкнул коленом бедро любовника в сторону — мягким, словно извиняющимся движением. Сантьяга приготовился к вторжению, усилив слабое, предвкушающее покалывание кожи вокруг ануса. Но Ортега справился с собой, сдержал желание «сейчас же, и сразу», и член его размеренно скользил между ягодиц, не задерживаясь там, где всё сильней хотелось его тормознуть. — Я ведь и приказать могу. — А давай. Ты мне в своей кровати еще ничего не приказывал. — Кончай надрачивать себя моей жопой, или я вылезу и покажу, что делать, на твоей и вон том канделя…арр! — Доволен? — Не так сразу, Ортега. Три секунды — объяснить заднице, что все в порядке. Она слишком давно не пользовалась навыком и в легком недоумении. А ты шевелись, шевелись… Больше на кровати не было места длинным фразам — лишь коротким и бессвязным возгласам, шумовому сопровождению того, что хотели сказать друг другу сильные тела каждым движением и прикосновением, запахом и солоноватым вкусом на губах, целующих покрытые испариной плечи и проступающие под кожей позвонки. Ортега всё-таки забылся — попробуй остаться хладнокровным и до последнего мига контролировать себя, получив то, о чем даже в горячечных сумбурных снах всегда точно знал: это не наяву, наяву этого не бывает и не может быть. И Сантьяге, понявшему, что резкие и сладкие толчки в нем вскоре сменятся финальной судорогой, оставалось только помочь себе не слишком припоздниться. И когда отхлынул острый, но короткий миг блаженства, тела, лежащие теперь грудью к груди, в один голос потребовали: еще! Еще! Этого же так мало! Им посоветовали на время притухнуть — впереди целая ночь. Слова почуяли, что вновь пришло их время и, отталкивая друг друга, запросились наружу. И любовники говорили. О них. О прошлом, о том, что здесь и сейчас, о том, что впереди. У них, только у них двоих. Внешнему миру в эту спальню не было доступа. Говорили, пока тела, жаждущие познавать друг друга дальше, не теряли терпение. Отпускали их на волю, позволяя вытворять всё, что вздумается, задыхались от наслаждения, рычали и сотрясались на его пике — а потом говорили снова. О них и только о них. И лишь поздней ночью, когда было сказано больше, чем за сотни лет, когда насытились все желания, и осталось единственное — спать, Ортега позволил себе сказать: — Меня всё-таки немного беспокоит вопрос, как письмо попало в твой кабинет. — Нашел проблему… Уверен, завтра мы будем об этом знать еще до обеда. — Тогда последнее. Тот, кто его писал… он что, всерьез надеялся, что ему поверят? — А ведь кое-кто почти поверил… Но ты прав: даже если оно и попало бы к князю, всё очень быстро разъяснилось бы. — Мелкая пакость какая-то. Ты станешь искать пакостников? — А в чем я их обвиню, если найду? Ты ведь сжег прямое доказательство. И вообще, Ортега — по мелочи пакостят те, кто не способен на большее. Стоит ли тратить на них время, которое можно потратить на нас?