Мне ли писать тебе, Джон

Мне ли писать тебе, Джон, о восходящем над горами рассветном солнце, о его прекрасных лучах, бегущих по мрачным закоулкам города, прогоняя ночную тень, и проносясь далеко за поля и леса, за бескрайнее море? На Стене, как рассказывали, холод страшен и смертелен, но с ее высоты можно увидеть целый мир по ту сторону. Наверное, тебе видно, как наступает следующий день в одичалых землях, и в наших родных краях, стало быть, тоже, - не то, что мне, с высоты башни обычного замка. Да и солнце, наверное, ближе на такой высоте, но с детства нам рассказывали, что у дозорных от убийственного холода промерзают кости. Неужели там настолько холодно, что солнце не может согреть ни капли? В дозоре, наверное, тяжело жить без его тепла. Мне ли писать тебе о том, что, пробуждая и грея весь мир вокруг, тебя оно почему-то согреть уже не может? А тяжело ли было тебе в первый раз не почувствовать тепла солнца, Джон? Наверное, гораздо тяжелее, чем мне. Мне ли писать тебе о том, что в Винтерфелле никогда не было холодно по-настоящему? Что действительно холодно может стать тогда, когда ты совершенно один среди чужих, ненужный, где всё вокруг сжимается и давит так, словно хочет твоей погибели? Мне ли писать тебе об одиночестве, как никогда режущему изнутри, медленно убивающему, такому гнетущему и тоскливому? Ты, наверное, уже был за границей Стены, Джон, я уверена, что тебя почти сразу приняли в разведку, ты этого заслуживал. Ты очень сильный, Джон, сильный и крепкий, думаю, равных тебе среди новобранцев не было, потому ты, стало быть, вышел за Стену чуть ли не самым первым из них. Тяжело ли тебе было оказаться в иных землях, отстраненных, совсем чужих?.. Мне ли писать тебе о страхе, таком пустом, ноющем в груди, страхе того, что, возможно, еще совсем немного и ты не выдержишь, сдашься, не протянув больше этого ужаса, признаешь свое поражение? Мне ли писать о каждой секунде, за которую ты так отчаянно борешься, задыхаясь, хватаешься из последних сил истерзанными пальцами, хоть прекрасно понимаешь, что проиграл эту битву уже давно? Но поздно уже было просто сдаваться, верно, Джон? Слишком поздно, чтобы склонить голову. Мне ли писать тебе, мой милый брат, о боли утрат, о такой сильной, что порой подкашиваются ноги и сил не хватает даже складывать звуки в слова, о боли, от которой иногда першит в горле и существование перестает иметь смысл, обращаясь в Пекло? О том, что скорбь пробивается в самое сердце, глубже одежд и костей, а вместе со всей чужой ненавистью вокруг словно вытягивает жизнь из тебя самого? Мне ли писать тебе о том, что, возможно, остались только мы с тобой?.. Не мне писать тебе всего этого, Джон, потому как ты уже пережил и гораздо большее. А вот я, боюсь, большего уже не выдержу. Не выдержу ничего сильнее Красной свадьбы. Я надеюсь, что ты когда-нибудь простишь меня, Джон, за наше детство, когда я избегала тебя, за презрительное наречение "бастардом", за глупые оскорбления за твоей спиной и за тот неоправданный холод, который был в нашу последнюю встречу. Надеюсь, что простишь, Джон, надеюсь больше всего на свете, потому что надеяться мне больше не на что. Прошу тебя, Джон, молю, выживи, выживи среди диких суровых льдов, среди одичалых и ледяных синеглазых чудовищ, выживи без тепла солнца, не греющего дозорных, потому что кроме тебя... ...Кроме тебя у меня уже никого не осталось.