минус сорок на линии жизни

      У Сэхуна кожа бледная. И тонкая, словно прозрачный шифон. Настолько, что видно синие дорожки вен, переплетающиеся между собой. Он кажется неживым, когда Чонин натыкается на него на ближайшей станции заснеженного вокзала. Мельтешащие пассажиры не обращают внимания на парня, кутающегося в какое-то тряпье. Будто кто-то из бездомных сжалился и поделился своим способом согреться. Чонин врач, и не может просто пройти мимо, а потом как-то так получается, что в его небольшом доме теперь живут двое.       — Не расскажешь, да?       В ответ лишь покачивание головой. За все время количество произнесенных парнем слов можно по пальцам пересчитать. Он называет свое имя и иногда шепчет «спасибо» за теплые носки, горячую ванну или чашку ароматного чая на веранде. И Чонину кажется, что это самая искренняя благодарность, которую он слышал за все те семь лет, что он проработал в больнице.       У Сэхуна есть только имя, когда он появляется в чужом доме. Он пугается радио, заглядывает во все углы, долго гипнотизирует работающую стиральную машинку и отказывается есть палочками. А Чонин привыкает. Привыкает к тому, что в доме всегда царит небольшой беспорядок, что его любимый свитер теперь сползает с чужого плеча. К тому, что его всегда ждут.       — Ты не должен быть один.       Сэхун кутается в теплый шарф и тушит керосиновую лампу, отпивая из своей чашки. Чонин вернулся с дежурства вместе с рассветом.       И фраза эта выбивает из колеи. Чонин заглядывает в чужие темные глаза, и слова застревают в глотке. Потому что он думал, что уже не один.       А Сэхун улыбается все тоскливей и смотрит в окно, наблюдая за снежными хлопьями, мерно падающими на землю. Чонин чувствует, что что-то происходит. И внутри все скручивается, когда он просыпается ночью, чтобы попить, а на диване лишь скомканное одеяло и подушка. Он пробегает по всем комнатам несколько раз, будто мог не заметить с первого. И сердце уже стучит где-то в глотке от нарастающего непонятного страха и паники. Он засыпает прямо на диване, вцепившись в чужую подушку, и просыпается от тонких пальцев, перебирающих волосы на макушке.       — Почти проспал.       На чужих губах мягкая улыбка, лишь в самых уголках спряталась нотка вины. Чонин ничего не спрашивает, лишь прижимает к себе так сильно, что раньше бы просто мог сломать. Но Сэхун уже совсем окреп, и руки чужие обвивают не менее сильно.       А потом несколько дней ночное дежурство, и Чонин думает, что так даже проще, потому что он ничего не будет знать. Но незнание продолжается недолго.       Он возвращается с рассветом, издалека замечая знакомую фигуру. Сэхун сидит прямо возле двери, сжимаясь, пытаясь согреться. Прямо как в тот вечер, когда он впервые появился в жизни Чонина. Ким подхватывает чужое тело на руки, лишь в ванной замечая, как вода окрашивается в розовый. На бледной коже разводы алым, и ни единой царапины.       — Сэхун, что случилось? — негромко и ломано, потому что услышать ответ отчего-то страшно. А парень молчит, лишь смотрит темными блестящими глазами и льнет ближе. — Сэхун?       — Я тоже не хочу быть один, Чонин.       И это выбивает воздух из легких. Вместе с теплыми губами на чужих и тонкими пальцами в волосах. Чонин целует каждый миллиметр, с болезненной нежностью водя руками по очертаниям чужих ребер. Только вот ощущение, что Сэхун исчезает прямо под пальцами, никак не может оставить.       Всего три дня, каждый из которых как прощание. Каждый поцелуй, взгляд, касание — извинение. И от этого почти дурно.       Все рассыпается в одну ночь, когда Чонин подскакивает от хлопнувшей входной двери. Он натягивает первое попавшееся и выбегает из дома сломя голову, будто действительно может успеть.       — Сэхун!       И крик заглушается очередным порывом ледяного ветра с хлопьями покалывающего снега. Чонин бежит по дороге, цепляя взглядом высокую знакомую фигуру. Еще несколько метров, когда кажется, что можешь ухватиться, но руки ловят лишь тающие снежинки. Новый порыв ветра окончательно размывает фигуру впереди, и Чонин падает прямо на дорогу, замечая лишь мелькнувший белоснежный хвост в водовороте пушистых хлопьев.       Чонин зарывается лицом прямо в снег, поджимая разъезжающиеся в болезненной улыбке губы. Холодный ветер пробирает до костей, принося вместе с собой лишь «спасибо» знакомым шепотом.       И это по-прежнему самое искреннее, что Чонин когда-либо слышал.