Летнее воспоминание

— Нацуме, — безлично и глухо свистит голос из-под маски. — Нацуме Рейко. Нацуме устало вздыхает. Снова незнакомый тип подходит к нему, называя это имя, снова его путают с Нацуме Рейко, не принимая во внимание ни черт лица, ни длины волос — будто он всего лишь ее отражение, лишь оставшаяся после нее тень. Жизнь у аякаси длинная, и человеческая по сравнению с ней мала и мимолетна. — Рейко-сан умерла. Я ее внук. — Я знал, что это ты, Рейко, — радостно шелестит ёкай. — Я узнал тебя еще в лесу, когда ты проходила мимо. Не правда ли, здорово, что мы встретились? Ёкай доверчиво заглядывает ему в глаза, и Нацуме не хочет возражать ему — слишком уж жалко выглядят его потертая юката, тонкие трясущиеся руки и седая бородка. В профиль его сгорбленная фигура похожа на мертвый цветок: потемневший, засохший и от любого неосторожного движения готовый рассыпаться, оседая на земле горсткой серо-бурого крошева, — будто он, старик, вот-вот умрет от старости. Говорит он медленно, вдумчиво, и, закончив мысль, чуть рассеянно опускает голову — как если бы растерял внезапно все слова. В руках он держит посох — кольца на нем мелодично звенят, вторя шелесту ветра. — Я помню… моря. Я помню, как росли горы, и реки начинали свой бег. Я помню до мельчайших подробностей, какого цвета было небо на рассвете времен, но забываю то, что было день, месяц или год назад… Только встречу с тобой я запомнил лучше всего. А ты, Рейко? Помедлив, Нацуме кивает — он не уверен, что имеет право разрушать эту иллюзию. — Было лето. Солнце светило так ярко. Я запомнил это потому, что ты сказала, что любишь лето, а я не согласился. Мне оно никогда до того дня не нравилось. День был летний, теплый, свет просачивался даже сквозь плотную листву. Рейко отмывала в речке свои черные от грязи школьные туфли, а ёкай сидел в тени под деревьями и смотрел на нее. Он не первый раз встречал человека, способного его видеть, но впервые человек улыбался ему, ёкаю, так непринужденно. Янтарные глаза попеременно выражали то превосходство, то скуку; светлые волосы растрепались, и она откидывала их с лица резким поворотом головы. А руки были холодные — он почувствовал это, когда она, нагнувшись, смахнула с его волос сухой кленовый лист. Странно, откуда он прилетел? Ведь летом деревья не опадают. Было лето, и имя у нее было летнее, золотисто-прозрачное — «Нацуме». *** Всему когда-нибудь приходит конец, и жизнь, как бы длинна она ни была, — не исключение. Ёкай почувствовал приближение конца уже давно: если «давно» — это не десять лет назад, а «десять лет назад» — не сегодняшнее утро. Липкими костями по покрывающейся мурашками спине загребущие руки смерти оплетают его, подобно кокону, и тело застывает в бессилии, а разум затуманивается, и из памяти исчезают навеки дорогие сердцу мгновения. Ёкай не помнит, как его зовут и зачем он сюда пришел. Он помнит только, что хотел вернуть что-то у этого странного человека — или просто увидеть вновь эту теплую улыбку. Человек с того дня побледнел и уменьшился, но ёкай уверен, что не обознался. Когда рука человека тянется к тетради с именами, он останавливает ее своей. — Как жаль… — шепчут листья голосом ёкая, — я так хотел пожить еще немного и провести с тобой еще один теплый летний денек. Сейчас весна? Ах, еще бы чуть-чуть... Вырванный лист рассыпается, и Нацуме еще долго держит в ладонях серую горстку пепла перед тем, как ее уносит порыв ветра.