Девиантный оранжевый

Когда Кёнсу говорил, что у него не было выбора – он врал. Когда Кёнсу говорил, что ему нравится эта работа – он не врал. Когда Кёнсу говорил, он всегда создавал несуществующую реальность. Потому что реальность существовала в его голове такой, какой он её видел. Врал он или нет, но для него всё сказанное было проекцией в голове. Просто то, во что он верил, иногда расходилось с тем, во что верят другие. Поэтому ему нравилась его работа – дети всегда верили тому, кто старше. Дети рисовали сказку на страницах книг, на шероховатой поверхности новых обоев, на гладком линолеуме. Они оставляли пятна зеленых и желтых красок на двухкамерном стеклопакете окон, пачкали синим, коричневым, красным свою одежду, рисовали оранжевым на лицах друг друга и белым оставляли отпечатки ладошек на шкафчиках, полках, игрушках – пластмассовых, деревянных, мягких. Они размазывали по столу кашу за обедом, потому что видели в ней не пшеничную крупу грубого помола, приготовленную на молоке, богатую витаминами В1, В2, В6, калием, кальцием и другими полезными штуками. Они видели белый цвет и заполняли его историями. Рисовали на столе заснеженное поле и рассказывали друг другу сказки со смехом и жестами, присущими только детям с их непосредственностью и ярким солнцем в сердце. А потом взрослые говорили, что дети – свиньи. Взрослые кричали и злились, потому что дети непослушные и ведут себя совсем… как дети?.. Абсурдно. Ведь сами ведут себя так, будто у каждого своя личная кома. Кёнсу часто думал, что лучше бы такие люди завели себе собаку. Просто дети живут намного дольше. Взрослые почему-то не винили его за грязную одежду своих чад –он умел улыбаться и говорить, что нужно, когда нужно, подбирая нужную интонацию. Взрослые смотрели на него, пытаясь уловить детали, но продолжали упорно терять целую картину. Дети были счастливы, их всё устраивало. Дома такого делать было нельзя. До Кёнсу был хорошим воспитателем. Он давал детям свет. Когда дети становятся старше, свет тускнеет. И невозможно уловить эту тонкую грань, когда проходит «до» и начинается бесконечное «после». Они начинают не просто слушать музыку, а оценивать её по количеству фальшивых нот. До просто пел, учил с детьми разные песни и любил спрашивать, что они представляют, когда поют. – Оранжевый, – уверенно ответил мальчик, которому зимой исполнилось пять лет. Поэтому в этом году с сентября он пойдет в подготовительную школу. Кёнсу знал, что мальчик не сильно этого хотел – так сказали его родители – но подготовка всегда полезна. Школа – это вам не детсадовские игрушки. Кёнсу улыбался. – Оранжевый? – переспросил он, когда другие дети посмотрели на него, а потом на мальчика, с которым всегда играли. – Да, оранжевый, – кивнул Ким Чонин и посмотрел на свои тапки. Синие, жесткие и обычные, потому что он мальчик, и это правильно. – Как апельсин? – До смотрел, как его воспитанник раскачивается, переходя с носка на пятку, держит руки за спиной и не спешит поднимать голову. Как его черные, ровно подстриженные волосы слегка колыхаются в такт движениям. И ждал ответа. Но мальчик, кажется, всё сказал. – Чонин? – малыш посмотрел на воспитателя, а потом быстро отвел взгляд и тихо ответил: – Не как апельсин, я не люблю апельсины, – а потом от души наступил на ногу начинающему хихикать рядом мальчику. Тот возмутился, но Чонин ослепительно улыбнулся. Пострадавший не знал, как реагировать. Ким свёл всё к шутке. Кёнсу спросил следующую девочку. * * * Дома До не мог понять, что такое «оранжевый» в понимании маленького мальчика, который не любит апельсины. Само по себе слово не имело смысла, как и цвет не имел смысла без названия. Ему было интересно, что в это слово вложил Чонин. Смотря на темную жидкость с кофейным запахом в чашке, он прокручивал в голове теорию деконструктивизма и пытался понять, какой стереотип Чонин разрушил в своей маленькой, симпатичной голове. И почему самого Кёнсу это так задело. А потом подумал, зачем он каждое утро на уровне рефлекса первым делом тянется к банке с коричневым кофейным порошком и готовит себе этот напиток, который не бодрит, но, тем не менее, пытается сделать мир лучше. Кофе – это один из «взрослящих» напитков. И дело не в том, что ты выпил его и стал старше. Просто в один прекрасный момент взрослеющие дети начинают пить кофе, и родители воспринимают это нормально. А когда взрослые воспринимают нормально чашку с кофе в руках своего ребенка, то он начинает постепенно переходить в другой мир, к тому самому «после». Потом ребенок всё позже ложится спать, оттягивает часы возвращения домой, меняет ценности и начинает добавлять к кофе более крепкие напитки. А еще они часто пробуют сигареты. На картинках это же выглядит круто. Обязательно найдется друг, который расскажет, что курить классно. И стереотип сделает всех – кому 15 лет, кто пьет кофе, не завтракает, морит себя диетами и курит – крутыми. Кёнсу взял чашку в руки, обернулся и прислонился к столешнице. Потом посмотрел на затертый паркет, оттуда - не большой столик в углу, за которым было достаточно уютно сидеть одному, а за ним на балконную дверь. Сквозь стекло, искажающее картинку, на противоположный дом, где у каждого человека была своя коробка. А коробка – квартира, машина, школа, университет – это важно для человека. Из-за частых переездов он научился ценить вещи и их количество. Теперь он мог за пару часов собрать их все в две большие сумки, выкинув всё остальное. Это уже был мусор, независимо от его первоначальной ценности. Если вы хотите выкинуть ненужные вещи, но не знаете, что именно вам не нужно, то представьте, что собираетесь переезжать на новую квартиру. В предпоследний раз он вынес на помойку две трети вещей. За стеклом время неизменно шло дальше. Кёнсу примерно несколько лет назад начал думать, что люди слишком любят систематизировать, детализировать и всему давать объяснение, поэтому они создали часы, чтоб найти закономерность дня и ночи. Он сделал небольшой глоток из чашки и понял, что забыл добавить сахар, забыл посмотреть прогноз погоды, забыл начать придумывать сценарий на утренник, забыл позвонить своему другу. * * * До Кёнсу был хорошим воспитателем. Он никогда не выделял среди детей любимчиков и ко всем относился одинаково. Только когда живешь рядом с необычным, оно становится обыкновенной частью твоей повседневной жизни. Ким Чонин был необыкновенным, и с того самого момента он начал присматривать за маленьким мальчиком немного больше, чем за остальными детьми. Недавно воспитатель задал детям и родителям небольшое задание на дом. Он попросил выбрать детей их любимый цвет и нарисовать что-то с помощью него. На праздник весны детский садик собирается сделать выставку, а местный психолог хочет по этим рисункам составить портрет детей для их личного дела. Как хороший воспитатель, Кёнсу попросил родителей помочь своим детям, но не делать всё за них. И не исправлять ошибки, а просто помочь воплотить то, что придумает ребёнок. Ещё давно, при первом знакомстве с мамой Чонина, он отметил, что она была доброй, улыбчивой, отзывчивой женщиной. Он считал это просто материнским инстинктом, а иногда и лицемерием взрослых, ведь До для них был чужой и посторонний. Взрослые должны следить за своей репутацией, репутацией детей и семьи. Но только сейчас Кёнсу заметил, что у её сына такая же улыбка – добрая, открытая и искренняя. И повесил на эту деталь ярлык с номером «2». * * * Через несколько дней Чонин подошел и дернул Кёнсу за штанину, виновато опустив взгляд. Воспитатель не сразу понял, что происходит, этот необычный мальчик сейчас смотрел в пол, хотя обычно предпочитал бегать по помещению их класса вместе с остальными. – Что случилось? – мужчина повернулся к малышу и сел на корточки перед ним, а тот убрал руку и достал из кармана свёрнутый листок бумаги. – Я не могу нарисовать, - слегка дрожащим, тонким голосом, медленно и нечетко промямлил мальчик. – Почему? – Кёнсу слегка склонил голову на бок, желая, чтоб маленький Ким посмотрел на него. – Потому что я хотел нарисовать… Когда мы пели, я говорил про оранжевый цвет. Но я не умею рисовать, мама водит меня на танцы, – каждым словом Чонин извинялся, каждым своим движением показывал, что ему жаль, всем своим видом передавал степень детского отчаянья из-за не получившегося рисунка. Для Кёнсу данная ситуация была мелочью, но он понимал, что для ребенка это настоящая проблема. – Ты очень хорошо танцуешь, – воспитатель осторожно погладил мальчика по волосам. – Всё хорошо. – Правда? – Кёнсу ещё раз провел по волосам своего воспитанника, положил руку ему на плечо и одобряюще улыбнулся: – Правда. – Я просил папу помочь, но я ничего не понял. Мужчина посмотрел на листок бумаги и убрал руку с плеча мальчика, такого маленького и хрупкого, а потом развернул лист бумаги, на котором размашистым почерком было написано: HEX #FF8000 RGB (225, 128, 0) HEX #FF5300 – Он сказал, что вы мне расскажете. – Нет, прости. Нарисуй солнце, Чонин, мне этого будет достаточно. Сможешь нарисовать солнце? – Кёнсу осторожно свернул лист бумаги и спрятал его в карман штанов. Он снова смотрел на мальчика, отец которого видел мир в цифровом формате. – Смогу, – Чонин смущенно улыбнулся и прикрыл рот рукой. – Смогу, – снова кивнул он. – Тебе очень нравится этот цвет? – мужчина снова погладил мальчика по волосам, а потом резко отдернул руку, думая, что ребенок может рассказать об этом дома. И тогда репутация хорошего человека может пошатнуться. Репутация – это работа. Работа – это деньги. – Очень, – когда между ними прокатился маленький мячик, Чонин заинтересованным взглядом проследил его траекторию, а потом взглянул на своего воспитателя, будто спрашивая, можно ли бежать. – Можно, – Кёнсу кивнул. Чонин сразу же убежал за мячом. Мужчина встал и подумал, что этот мальчик слишком воспитанный. Ярлык «3». Бабушка Чонина забирала внука перед тихим часом три раза в неделю на занятия по танцам. Сегодня мальчик улыбался больше обычного, и женщина посмотрела на Кёнсу, который стоял в дверном проёме между раздевалкой и классом. Он следил, чтоб дети не выходили за рамки безопасности (он не особо понимал значение слова «дозволенность», ибо часто то, что дозволено, не всегда безопасно), и присматривал за этим особым мальчиком. Воспитатель улыбнулся и сказал ей: – Он у вас действительно очень хороший. И активный. – Да, – женщина посмотрела на шарфик и курточку Чонина, поправила их и погладила внука по волосам. – Дома его тяжело удержать на месте. Но ему здесь очень нравится. Да, Чонин? Мальчик радостно кивнул и подергал себя за штанину, смущаясь. – Иди, прощайся с До Кёнсу аджосси, – женщина слегка дотронулась до руки внука, и тот быстро развернулся и подбежал к мужчине, налетая на того с разгона. Кёнсу только успел присесть, чтоб Ким своими маленькими ручками обхватил его за шею. До обнял воспитанника в ответ, но подумал, что ситуация довольно странная. Сейчас внутри него ядовитым ядром начало разрастаться то чувство, когда личность и все представления о себе и о своем поведении начинали разрушаться. Всё, что ты делал – неправильно. Всё, что ты представлял – ложь. Он посмотрел на женщину с улыбкой, она ответила ему тем же. А потом Кёнсу отпустил мальчика и прошептал: – Беги. А когда Чонин отпустил его и убежал обратно к бабушке, Кёнсу почувствовал себя мерзко-мерзко, будто извивающий червяк на крючке. * * * Кёнсу был доволен своей однокомнатной коробкой, потому что она имела удобное расположение в пространстве и не менее удобную планировку внутри. Здесь не воняло плесенью из-за протекающих труб, не сквозило из окна, и соседи не долбили кроватью в стену каждую ночь. Он ничего не имел против секса. Но на прошлой его квартире за стеной жили две шумные шлюхи, из квартиры которых каждую ночь раздавались разные голоса. Он ничего не имел против. Но лучше бы там жил тихий маньяк, который любит резать тела помоложе и раскладывать их по банкам. Хотя тогда неприятных запахов не избежать. В любом случае, пока за одной из шести картонных заслонок не появится что-то, что будет ему мешать, он останется здесь. У него были друзья, с которыми он созванивался, собирался на выходные и выпивал. Кому-то он рассказывал о своей жизни и своих детях. О своей квартире, о том, что хочет остаться на ней подольше. А потом слушал их, смеялся и пытался не думать, что кто-то из них может узнать о его необычном малыше и повесить на Кёнсу клеймо. Или же он попросит Ким Джунмёна, которого безмерно уважал ещё со студенчества, смешать разноцветные капсулы в банке, залить красным, клубничным желе и преподнести угощение Кёнсу. А потом выкинуть его тело в окно. До не мог умереть по-тихому, как нормальные люди, извращенцы должны умирать в своём стиле – извращенском. А еще у него тоже фамилия Ким, как и у его прекрасного малыша. Совпадение, которое сделает его немного счастливее. Если До Кёнсу расскажет им, что вешает ярлыки на свою привязанность, то он раскроет себя. Он молчит, чтоб не пришлось себя зашивать. * * * Его мальчик вырос, когда Кёнсу понял, что очень-очень болен. Что каждый день он хотел забрать его себе, похитить, стать единоличным владельцем. Что люди любят по-настоящему – человека или вещи? Или вещи, из которых состоит человек? При первоначальной встрече поверхностная привязанность возникает при симпатии, привлечении, заострении внимания на какой-то определенной мелочи. Со временем их становится больше, со временем появляются неудачи. И если симпатия перевешивает всё, то появляется любовь. Глубокая. Нездоровая. Иногда похожая на помешательство. Кёнсу хотел держать его за руку каждый день, смотреть на него каждый день, видеть, как его мальчик растёт и совершенствуется. Ким Чонин был синестетиком. До Кёнсу был просто ненормальным. И младший всё это время не понимал что делает, когда говорил, что голос его воспитателя согревает оранжевым. Что оранжевый – это солнце, которое он нарисовал. И ему нравится оранжевый. Взрослые понимают то, что хотят, поэтому Кёнсу думал, что нравится Чонину. Он тонул от осознания. Закрывал глаза и погружался в ощущения нереальности своих домыслов. Вот его невероятному малышу уже семь лет, теперь он в начальной школе и продолжает ходить на танцы. Чонин очень сильно отличается от других детей, и это было не только его больное воображение. Кёнсу заметил это, когда увидел его среди однокашников. На восьмилетие родители подарили ему маленькую собачку и До не мог налюбоваться на эту сияющую летним солнцем улыбку каждый раз, когда заставал его гуляющим со своим новым другом. Кёнсу подумал, что старается создать слишком много случайных столкновений. Странно, что родители Кима ещё ничего не заподозрили. Хотя мужчина всегда просто проходил мимо, делая вид, что никого не видит. Или наблюдал издалека – ему хватало лишь одного взгляда на мальчика. Пока хватало. Ким Чонину уже девять лет. Он очень быстро растёт, и легко заметить, что этот малыш в будущем станет невероятно красивым юношей. Кёнсу становится больно от осознания, что к тому времени ему самому будет идти уже четвёртый десяток лет. По меркам необычного мальчика, мужчина будет уже слишком взрослым и, возможно, в шутливой форме его будут называть стариком. В один из тех дней, когда Кёнсу возвращался с работы, он увидел на лавочке бабушку Чонина. Женщина разложила на коленях ткань для вышивания, а рядом с ней в одноразовом пакете были нитки, ножницы и маленькая бумажка или коробок, куда она прятала иголки. Мужчина осмотрелся, но нигде не увидел того, о ком постоянно думал последние годы. Только эта женщина с тканью и синими нитками в руках. Она не отвлекалась от своего занятия, а Кёнсу посмотрел на свои ботинки, потом джинсы, ветровку, оценивая свой внешний вид. Он выглядел нормально для мужчины своего возраста, не более и не менее. Может только на лицо моложе своих лет. До сделал шаг и провел рукой по волосам, а потом ещё два шага и кашлянул, обращая на себя внимание. Но женщина даже не вздрогнула. – Добрый день, – сказал он, когда стоял уже прямо напротив неё, протяни руку – и коснешься холодной поверхности её пальто из плащевки. Женщина не сразу отреагировала, а потом подняла голову и посмотрела на него взглядом, в котором на первых секундах не читалось узнавание. А потом тепло улыбнулась: – Доброго дня, – она кивнула головой, на что Кёнсу ответил ей поклоном и улыбкой. – Не болеете? – Бывает. Всё-таки возраст уже… – женщина положила руки на колени, продолжая держать в них ткань и, глядя на мужчину, на ощупь зацепила иголку за ткань. Это могло говорить о том, что она не против поддержать беседу. Кёнсу не могла не обрадовать эта мелочь. – А ваш внук? – С ним тоже всё хорошо. Вот, пошел в магазин за мороженым с друзьями. А у вас как дела? Не женились? Работаете там же? – сразу задала несколько вопросов женщина. Вопросов из того перечня формальностей, которые Кёнсу не очень любил. – Да, работаю там же, скоро буду выпускать ещё одну группу. После выпуска хотел сменить место работы, – он не врал, просто упускал некоторые причины своего решения. – И ещё не женился. – А девушка у вас есть? – продолжила любопытствовать бабушка Чонина. – Есть, – а теперь он соврал, потому что его не интересовали девушки. Весь свой интерес он сосредоточил только на одном объекте. Дальнейшие расспросы по поводу его личной жизни могут привести к тому, что Кёнсу предпочтет поскорее уйти и не дождется, пока мальчик вернется в поле видимости. – Уже придумали, куда пойдёте работать? – женщина заметно расслабилась. Только мужчина так и не понял, что держало её в напряжении всё это время. – Я, кстати, часто вас видела. Вы просто шли неподалеку. Ах, вот что. – Я переехал, – он продолжил врать, – поэтому часто хожу этим путем, – и снова улыбнулся. Женская интуиция всегда была невероятно сильной. – И я думал попробовать сменить поле деятельности, попробовать себя в другой сфере. Тем не менее, пока что буду заниматься с детьми на дому. Знаете, подготовка к школе или репетиторство. – Это хорошо. Вы очень амбициозный молодой человек, – женщина посмотрела куда-то в сторону. – Там не он идет? Кёнсу посмотрел в ту же сторону и слегка завис, когда увидел, как мальчишка языком слизывает сладость со своей руки, потом проводит пальцами по губам. Он смеется, что-то спрашивает у своего друга, а потом снова смеётся. – Он. Чонин слишком сильно отличался – дьявол, сколько Кёнсу говорил это сам себе? – отличался смуглым цветом кожи, разрезом глаз, улыбкой и неосознанными особыми жестами. – А какие предметы вы преподаёте? – Кёнсу вздрогнул, понимая, что смотрит на него слишком долго. Он посмотрел на женщину, но, кажется, она не заметила ничего странного. – Могу давать уроки по любым предметам, если они в рамках программы начальной школы. Когда проходил практику, будучи студентом, преподавал ученикам первых классов младшей школы английский. Мне говорили, что у меня очень хорошее произношение, – женщина снова посмотрела в ту сторону, где был её внук, и махнула рукой. У Кёнсу на мгновение замерло сердце. И червяки в его желудке снова начали извиваться. – Мы хотели, чтоб Чонин занимался дополнительно. Понимаете, он не очень усидчив… – женщина смотрела на своего внука, который что-то сказал друзьям, а потом покинул их и начал идти в её сторону. – У него проблема с математикой и английским. Там нужно много учить, а он не может усидеть. Со мной он заниматься категорически не хочет, не могу удержать его на месте. Мужчина снова посмотрел на мальчика, которому сорваться на бег мешало только мороженое. Кёнсу снова понял, что он самый мерзкий в мире человек, когда мальчик улыбался ему. Чонин остановился рядом, и желание прикоснуться к нему стало просто невыносимым. До умирал, разлагался, расслаивался от невозможности осуществить то, чего желал больше всего, прямо сейчас. – Ты помнишь До Кёнсу, Чонин? – своему внуку женщина улыбалась по-другому, именно как мать улыбается своему дорогому ребенку. Он замазал свои пухлые, детские губы мороженым, облизнулся и несколько мгновений смотрел на мужчину в упор. Кёнсу, ты грязный распутник. Кёнсу, ты маленький, мерзкий таракан. – Да, – когда он улыбнулся, уже именно ему, и никому другому, мужчина почувствовал, как перенасыщение выворачивает его душу наизнанку. – Я помню оранжевое солнце. До улыбнулся, немного ненормально, но он не знал, как стоит улыбаться в таких случаях. Чонин засмущался и отвернулся, продолжая кушать своё мороженое. Госпожа Ким решила, что внук будет не против, если До Кёнсу станет его репетитором. * * * День сменялся днем. Год по-прежнему состоял из месяцев, месяцы из недель, а неделя состояла из будних дней и выходных. Ежегодные праздники, фестивали и знаменательные события приходили с преодолением секундной стрелки часов отметки «12» и через 24 часа так же превращались во вчерашний день. С приходом весны теплело, потом лето было невероятно жарким, осень приходила вместе с внезапными дождями, опадающими листьями и холодом. А потом снова наступала зима. Время текло как вода, как мелодия оно заполняло собой пространство. Даже если в памяти время могло застыть, но на самом деле часы продолжали идти дальше. Кёнсу понимал это как никто другой. Потому что Чонин становится старше, и До тоже собирает свои дни в копилку возраста. Мужчина не хотел анализировать свои поступки, разбирать, каким образом он смог стать настолько лживым. Принимал всё как есть, держал себя в руках и не давал своим собственническим чувствам вырываться на всеобщее обозрение. В этом случае разница в возрасте играла огромную роль. Чонин годился ему в сыновья, и в некотором смысле стал им. Кёнсу понимал это и продолжал играть роль примерного взрослого, которому родители могли доверить своих детей. Кёнсу понимал всё как никто другой. Он думал, что если бы у него было одно желание – только одно, больше не нужно – он бы забрал Чонина далеко отсюда. От отца, который хочет забрать у мальчика танцы, от матери, которая всё меньше поддерживает сына, от стареющей бабушки, которая слишком слаба, чтоб защитить внука. Забрал бы его подальше от старой жизни, от старого дома. Наверное, думал Кёнсу, с закатанными из-за жары рукавами рубашки, он бы прикасался к смуглой коже мальчика вечно, ловя высшее наслаждение от тепла и запаха его тела. Для Чонина было бы нормально, что к нему так прикасаются, а Кёнсу большего и не нужно было. Возможно бы… Он любил самой чистой любовью, бескорыстно, всем сердцем, наполняя всего себя мыслями о мальчике. Об этом странном, упрямом, красивом, милом мальчике. Ким неправильно понимал заботу своего учителя, воспитателя и старшего друга. Наверное, его бы ранила правда. Хотя Кёнсу всё больше сомневался в своём решении молчать. Но он боялся, что Чонин не сможет принять то, что мужчина хотел ему дать. И молчал. День сменялся днем. Ким Чонину исполнилось тринадцать лет. Еще одна зима, весна, лето и осень. Ким Чонину исполнилось четырнадцать лет. Очередное вращение вокруг пламенного солнца. Ким Чонину исполнилось пятнадцать лет. Кёнсу постарался забыть о своём дне рождения с тех пор, как ему по документам стукнуло тридцать. Из года в год в их отношениях практически ничего не менялось, только у мальчика появилось второе имя – Кай. Школьная кличка, которая прицепилась к нему из-за преображения на сцене. Настоящий Чонин был тихий, скромный и немного молчаливый, а Кай был дерзким, ярким и невероятно сексуальным. И Кёнсу ревновал ко всем, кто смотрел на его мальчика во время выступления. Чонин любил заходить к мужчине домой не только как к репетитору, редко на завтрак, чаще всего на ужин. Он оставался у него ровно до 11 вечера, а потом уходил, закрывая двери своим личным комплектом ключей. Мог приходить в обед, когда прогуливал школу, перед тренировкой, когда появлялось время или просто отдохнуть в тишине. Играл в видеоигры, делал уроки, рассказывал обо всём и обо всех. Они смотрели фильмы, сериалы, ели поп-корн, чипсы и начос с сырным соусом. Смеялись над шоу-программами, историями, которые рассказывали друг другу, над фотографиями и способностями Чонина к готовке. Юноша мог включать любимые композиции на всю громкость или же просить мужчину спеть и танцевал импровизацию под живую музыку. Никто не понимал, как это произошло, они и не хотели понимать. Но всё казалось невероятно правильным. Кай забывает свои вещи: сначала карандаш, потом солнцезащитные очки, кофту, куртку, полотенце. И однажды на всякий случай приносит запасную щетку и кладёт её на полку в ванной. Он не спрашивает, можно ли, а Кёнсу продолжает молчать, стараясь не придумать себе больше, чем есть на самом деле. В какой-то момент Кай просто устаёт называть До «аджосси», переходя на простое «хён». Им везет, что Кёнсу выглядит намного младше своих лет, и со стороны это не кажется странным. Но при бабушке Чонин возвращается к более уважительной форме обращения. При родителях он всегда ведёт себя сдержанно, мало говорит и часто просто кивает. Тяжелее всего он переживает вопросы по поводу планов на будущее, потому что видит себя только в танцах. Родители же видели жизнь своего сына иначе. После этих разговоров Кай всегда уходил из дома на прогулку и всегда оказывался в квартире Кёнсу, даже если последнего могло там не быть. Можно сказать, что Чонин нашел своё убежище. Секретное место, о котором знали лишь избранные. Юноша мог долго молчать, а потом нарушать тишину зачитыванием последних новостей из интернета. Делился новостями из школы, рассказывал про своих друзей, много говорил про танцы и любимых хореографов, делился своими планами и мечтами. Кёнсу всегда охотно поддерживал беседу, но как только они начинали обсуждать что-то конкретное, Ким мог надолго замолчать, обдумывая свои мысли и ответы. В конце концов, он не говорил к какому выводу пришел, называя его глупым и бессмысленным. В такие моменты мужчина особо остро ощущал восемнадцатилетнюю разницу в возрасте. Тем не менее, мужчина всегда покупал в магазине прогревающие пластыри для поясницы и витамины для Чонина, который в силу возраста не особо волновался за своё здоровье. В ответ мальчишка купил новую оранжевую кружку на 400 мл, прицепил несколько магнитов с детских йогуртов на холодильник и принес кактус с желто-оранжевой верхушкой, который стоял возле монитора на рабочем столе Кёнсу. Он забыл свой учебник по тригонометрии, дипломы с различных соревнований по танцам и любимую рубашку в черно-красную клетку. Кёнсу боялся спросить, что это означает. В большинстве своем такие вопросы становились началом недопонимая. А Кай продолжал делать то, что хотел, увеличивая время присутствия себя в жизни До Кёнсу до максимума. Настолько, что «доброе утро» иногда становилось не только сообщением в мобильном телефоне, а запахом крепкого кофе, сладкими хлопьями, взъерошенными темными волосами юноши и его сонной, теплой улыбкой рядом во время завтрака. Чонин спал на матраце рядом с диваном Кёнсу, несмотря на предложение мужчины разложить диван, где бы они оба спокойно поместились. В такие моменты Кай всегда взъерошивал себе волосы на затылке и опускал взгляд, смущенно отказываясь, говоря, что ему и на полу будет удобно. Но мужчина знал, что это не так. Однажды, в один из таких дней, мужчина начал замечать, что Кай постепенно сокращает время пребывания в этой квартире. Отдаляется, отвечает на сообщения реже (хотя, в основном это он всегда писал До какие-то милые глупости). Просто уходит так же, как когда-то пришел. Постепенно и незаметно. Кёнсу был не из тех, кто привык добиваться того, чего хочет. Как и любой взрослый человек, он хотел стабильности. И у него это почти получалось, если бы не Кай. Непредсказуемый мальчишка, который мог говорить, что вернётся и исчезнуть на несколько дней. Или же предупредить, что задерживается, а потом прийти на пару часов раньше. Непредсказуемый мальчишка. – Хён? Хён, – сказал он, подтягивая за собой стул и присаживаясь рядом с мужчиной. – Много ещё проверять? – Чонин оперся локтём о стол и долгим взглядом рассматривал профиль Кёнсу, пока тот исправлял ошибки. – Ну… – Кёнсу посмотрел на стопку тетрадей впереди и еле слышно вздохнул: – Много. Ещё он подумал, что его любимый мальчик рядом, только руку протяни. Что он рядом и смотрит на него. – Хён, поговори со мной, – Кай осторожно положил руку на плечо До. «О Боже, – подумал Кёнсу, – твою мать, твою мать, твою мать». – Мои родители разводятся, – тихо продолжил юноша, не убирая руку, а мужчина, не выпуская ручку из рук, повернул голову, чтоб посмотреть ему в глаза. – И бабушка заболела. – Она в больнице? – только и смог спросить он. Возможно, Чонин ожидал мудрого совета. Только Кёнсу не мог ничего сказать, потому что сам был глупым взрослым, не способным разобраться со своей жизнью окончательно. Юноша сейчас выглядел немного младше своего возраста, в нём всё еще была детская мягкость в чертах лица, неуверенность, усталость от того, что он всё ещё зависим от родителей и своего возраста. В ответ на всё это До недавно нашёл у себя несколько седых волос, которые резко контрастировали с его чёрными. Это было лишь очередным напоминанием о проходящих днях. – Да, она в очень плохом состоянии, – Чонин повел рукой по предплечью Кёнсу. Последний думал, что ему это кажется. – А родители… С кем ты останешься? – мужчина знал, что в силу особого восприятия Кай переживал всё намного острее, чем мог бы это пережить обычный человек. – Если у меня будет выбор, то с матерью. Но… – он убрал руку и отвел взгляд. – Я говорил, что если ты не будешь против, то некоторое время я бы хотел пожить у тебя. Отсюда до школы намного ближе. Но я не хочу навязываться или мешать, тем более тут места не так много для двоих. – Как раз для двоих тут места достаточно, – немного резко сказал Кёнсу. – Ты мне никогда не мешал и не будешь мешать. – Но у тебя должна быть своя жизнь, – практически перебил Чонин. – Поэтому я перестану приходить. – Чонин, не решай за меня. И твои родители не должны решать за меня. – Не говори так, не с такими интонациями, – юноша поморщился. – Мне не нравятся эти цвета, они раздражают. – Прости. – Хён, – Кай сделал настолько длинную паузу, что Кёнсу подумал будто это и будет окончанием разговова. – Хён, это кажется странным. «Хён, – подумал мужчина, – это как заклинание». – Что именно? – Всё это. То, что я не хочу уходить отсюда. И то, что началось очень давно. С тех пор как я подумал, что мне нравится оранжевый в твоём голосе. Я до сих пор так считаю, потому что больше ни у кого такого нет, – Кёнсу почувствовал, будто они поменялись возрастом и положением. Если честно, то возраст не важен. Кай вел себя, как пятнадцатилетний, только когда дело касалось родителей и его зависимости от них. Кёнсу вспоминал, что ему уже тридцать три, только когда люди удивленно отмечали его несоответствие внешности и возраста. По сути, в моральном плане у них была не такая уж и большая разница. Дети, они очень открытые, и очень смелые. Возвращаясь к списку ярлыков, этот будет «первым». Кёнсу всегда уважал эту смелость, чего катастрофически не хватало ему самому. – Но я не знаю, хён, не знаю, что мне делать. Я не могу понять, что ты думаешь, ты всегда молчишь. А я иногда не знаю, как себя вести, – Кёнсу сжал ручку в руках, понимая, что только что этот мальчик перевернул всё восприятие ситуации. – И не знаю, чего ты хочешь. Мужчина никогда не думал о причине поступков пятнадцатилетнего юноши, сосредоточившись лишь на своей проблеме. «Хочу тебя», – но не мог сказать это вслух. – Потому что это ранит тебя. – Потому что не делай за меня выбор, – ответил Чонин словами Кёнсу и с вызовом посмотрел мужчине в глаза. Он был не маленьким, нет-нет. Не настолько взрослым, чтоб стать глупым, но и не настолько маленьким. – Хён, я хочу остаться. Мне нравится твоя квартира, нравится, что я могу рассказать тебе всё и даже больше, что я не могу делать со своими родителями. Мне здесь спокойно, но у меня иногда такое чувство, будто я тебе мешаю. Скажи мне, чего ты хочешь? Кёнсу захотел стать ребенком, потому что все слова, которые он так долго хранил в самых темных углах своей грязной души, начали ползти наверх, к свету, желая явить себя миру и показать свой настоящий смысл. Он бы сказал всё как есть, но просто не мог, ведь привык держать себя в рамках возраста. И это причиняло столько боли и неудобства где-то на уровне сердца, может даже больше, нечто похожее на инфаркт легкого – не было никаких сил дышать. Чего он хочет на самом деле? Он видел, как Кай сжимает свои ладони, и прикоснулся к выступающим костяшкам кончиками пальцев. Эти чувства роились в мужчине как разъяренные осы, были проклятьем, жалили и сжигали его изнутри. Его мальчик вырос, и его руки уже не настолько маленькие, и больше он не будет цепляться маленькими пальчиками за своего воспитателя в поисках защиты. И, – чёрт, да признай же ты это, – за столько лет этот мальчишка настолько привязал Кёнсу к себе, что стал просто очень большой и важной частью жизни мужчины. До накрыл сжатую ладонь Чонина своей и тихо сказал: – Пожалуйста… У него перед глазами проносилось множество картин, событий, которые ещё не произошли, но непременно случатся в зависимости от того, что он сейчас скажет. – Только правду, – прошептал юноша, ибо не мог громче из-за тяжелого напряжения, возникшего между ними. Практически материального. «Люби меня, люби меня, люби меня, я буду кем угодно, только люби меня», – думал Кёнсу, умолял, кусал нижнюю губу и молился дьяволу, чтоб Чонин понял его без слов. «Люби меня, будь рядом, прикасайся ко мне, используй, переделывай, делай что хочешь, но люби», – шептал он про себя, сжимая руку юноши сильнее. Кай не понимал, сколько раз Кёнсу спал с другими, представляя своего любимого мальчика на их месте. Не понимал, насколько был харизматичным и притягивал к себе людей, не прикладывая к этому особых усилий. Люди смотрели на него: девушки оборачивались, полные восхищения, парни хотели быть поближе к нему – Чонин не оставлял равнодушным. Его движения, повадки, жесты, мимика, улыбка, смех... Он был смесью человека и чего-то нереального, неземного, самого прекрасного создания природы. И Кёнсу видел, в силу возраста или опыта, что со временем Ким поймет это и не сможет сдерживаться. Он захочет остаться хорошим мальчиком, сыном, другом, но больше не захочет упускать возможностей, которые у него появятся. И До не сможет его в этом винить. Не сможет сдержать. Не сможет обладать им полностью. Неизбежно, так вышло, что Ким Чонин стал для него единственным. Через несколько лет он неминуемо поймет, что значит разница в возрасте для Кёнсу. Возможно, к тому моменту Каю ещё не будет двадцати, а второй будет находить у себя всё больше седых волос. Да, больше всего До боялся совершить самую большую ошибку в своей жизни. Прямо сейчас. Ведь в итоге ему будет больнее всего. – Останься. – Зачем? – наверное, Чонин хотел его добить. До вздохнул, рвано, давая понять, что это и так очень сложно. Он был из тех людей, которые рисовали в своём воображении расставание ещё до начала отношений. И, видит Бог, он заслуживает весь этот ад. Ким Чонин понял, что ему нужны ответы, когда голос Кёнсу стал для него наполняться всё более яркими оттенками. В его жизни хватало грязно желтого – голос заболевшей бабушки, болотного – недовольной матери, матового серого – отца, который всё больше отдалялся. В его жизни хватало ядовитого лицемерия одногодок, хватало непонятных, странных оттенков и нагромождения всего спектра цветов. Он ненавидел своё восприятие, глушил его музыкой, танцами, но не мог избавиться от ощущения некой неправильности. Люди менялись слишком быстро, их отношение и поведение не поддавалось логике. И Чонин устал искать в них то, что хотел видеть, продолжая вести себя так, как было удобно. И перестал удивляться на пятнадцатом году своей жизни, когда люди приходили, уходили, приходили, уходили и больше не возвращались. Но До Кёнсу был единственным человеком, который дарил ему прекрасные теплые оттенки и совершенно не менялся. Кай снова спросил: – Зачем? – потому что До был слишком взрослым, и Чонин не знал как его понимать. Почему он продолжает тратить своё время на кого-то совершенно чужого, маленького и несамостоятельного? Почему смотрит так долго, изучает, нервно дергает пуговицы своей рубашки или воротник и всегда молчит. В такие моменты от его голоса Кай видит вспышки цвета скарлетт. Кёнсу слишком много хранит в себе. Юноша хочет услышать все невысказанные слова. И насколько его собственное понимание их отношений (если такие вообще были) отличаются. До Кёнсу стал для него тем, кого Чонин всегда хотел видеть на месте отца. Он давал ему ту заботу, которую перестала давать мать в какой-то момент их непростой семейной жизни. И Кай с сожалением для себя понимал, что любил этого мужчину совершенно не так как любит родителей. Когда-то в один прекрасный день, при просматривании взрослых журналов с одноклассниками, прочтении нескольких эротических книг втайне от родителей и сборе некоторых сведений из интернета (после чего отец со смешками смотрел на сына) он задался вопросом: почему любить друг друга могут только парень и девушка? Могут ли друг друга любить люди одного пола? До Кёнсу стал для Чонина не только заменой родителей, но и другом (его друзья практически не разделяли тяги юноши к творчеству), наставником, сожителем, соседом и возлюбленным. Но по сути, они были совершенно посторонними друг другу. Чонин считал, что это не важно, и как бы мир не пытался поделить всё по папкам, ярлыкам и категориям, человек останется человеком, если их все убрать. Кай любил совершенно по-особенному, трепетно, в душе храня память обо всех моментах, теряя себя в теплом оранжевом свете и отдавая его в виде чашки на кухне, щетки в ванной, забытых вещей и других мелочах. Он хотел наполнить своим присутствием жизнь мужчины, заполнить детали собой. Показать, что привычка забирать себе заботу Кёнсу превратилась в эту странную, неправильную, аморальную любовь. И страх лишний раз прикоснуться, чтоб ничего не разрушить. Этот мужчина с прекрасным голосом был красив в своей строгости, в чёрном пальто со стоячим воротником, в его любимых темных водолазках под горло и обычных темных брюках или джинсах. Всё это шло в контраст его великолепной улыбке, заботливому характеру и теплому-теплому восхитительному голосу. Он весь был соткан из контраста. И его любовь была самого прекрасного цвета. Чонин понимал, что он хочет целовать этого мужчину, который подарил ему намного больше, чем наверняка сам считает. Хочет быть с ним так, как показывают во взрослых фильмах, как пишут в книгах, когда отключаются мысли и остаётся лишь оголённая, опаляющая страсть. Хочет, чтоб его увезли от этого всего и привязали к себе, оставили на нём следы обладания. Но юноша не может этого сказать. И всегда надеется, что Кёнсу поймёт всё сам. Только сам Кёнсу боялся напугать мальчика, которого подсознательно считал своим. А Чонин боялся, что его оттолкнёт та самая разница в возрасте и пятнадцать лет, которые нельзя воспринимать серьезно. Но ему нужно было хоть что-то, что заставит его сделать окончательное решение. – Потому что я смогу сделать тебя счастливым, – сказал Кёнсу совсем тихо, а потом уже более решительно посмотрел на Чонина: – Потому что я смогу. До не был синестетиком, но в тот момент с уверенностью сказал бы, что улыбка Чонина похожа на самое красивое, приятное, вечернее, согревающее оранжевое солнце. * * * Несколько месяцев спустя единственная женщина, которая поддерживала Чонина, умерла от тяжелой, затяжной болезни. Ещё несколько месяцев спустя его родители официально развелись, и отец оборвал все связи с семьей. Где-то же в этот день юноша узнал об отношениях его матери на стороне и, признавшись в своих отношениях с мужчиной старше него на восемнадцать лет, ушел из дома. Весной этого же года Ким Чонин закончил среднюю школу. Летом этого же года Кёнсу уволился с работы, и они решили оборвать все контакты с прошлой жизнью.