So long and goodnight

Солнце нещадно палит, а я словно идиот стою посреди открытой поляны в темном костюме с охапкой цветов и докуриваю уже пятую по счету сигарету. Жарко. Дым от сигарет дерет горло, но я делаю последнюю затяжку и ловким движением руки откидываю окурок в урну, он ударяется о край и падает на землю. После грязных ругательств я все же выкидываю его, заметив что руки трясутся. Ладони вспотели и в мелких царапинах из-за колких роз, что я срезал в огромном саду матушки. В другом конце поляны появилась чуть шатающаяся персона в таком же темном костюме. Я криво улыбаюсь в знак приветствия, но улыбка тут явно лишняя. - Ну где ты шляешься??? – Майки нервно выдыхает, но тут же, схватив за руку, волочит в сторону ворот. А я не могу ступить и шагу, виснет неловкая тишина, которая будто огромной волной накрывает нас с головой. Меня сковывает страх, и вот уже едва ли не плача, я смотрю на Майки, но спустя секунду уже смело тащу его вперед. - Майки, киса, кто тебя в таком виде пустил сюда? Ты выглядишь отвратно, - включаю стерву я. Благо, хоть чему-то научился за годы общения с Джерардом. – Как думаешь, Джи бы одобрил этот прикид? Ты выглядишь так скучно, так… приземлено что ли. - Фрэнк, блять! – внезапно кричит парень. – Вырубай свой великий «похуй»! Перестань строить из себя черти что и хотя бы в этот день побудь серьезным!!! - Отсоси ты, монашка, - бурчу я и рвусь вперед. Будто мне сейчас намного веселее, чем ему. Будто я так рад прийти сюда. Будто я все эти дни не рыдал, как последний идиот. - Лин, я соболезную. Нет никаких сил смотреть на женщину, поэтому я лишь неловко обнимаю ее за плечи и целую в щеку. - Джамия не придет? – с надеждой спрашивает она, но я мотнув головой тихо проговариваю: - Ее забрали в больницу. Подозрение на выкидыш. Женщина кивает и сочувственно сжимает мою руку. - Побудь в этот день со мной. Пожалуйста. Я не отвечаю и тащу ее вперед. А что мне сказать? Теперь кроме собственной семьи у меня семья Джерарда, ведь невозможно бросить людей, которых он так любил. Я чуть ослабляю галстук и замедляю шаг. Мимо стройных рядов памятников, мимо глупых могильных плит и цветов, что лежат рядом. Я когда-то познакомился с ним тут, тут мы и расстанемся. Где-то сзади плетется Майки с испуганной дочкой Джерарда и что-то рассказывает ей. Где-то впереди стоит толпа в черном, все как один строят морду кирпичом и пускают фальшивую слезу, я же не верю ни одной их слезе. Даже самой Линз. Мы останавливаемся чуть поодаль, ближе подходить я боюсь. Кажется, что так я точно признаю его смерть и смирюсь с ней, перестав бороться с нежеланием его отпускать. - Фрэнк, - тихо шепчет Майки мне на ухо. – Джи мне кое-что передал, вот. – он протягивает белый конверт с аккуратно выведенными черными буковками «F.A.». Коротко кивнув прячу его в карман. Еще одно ненужное признание его смерти. - И… Фрэнк, ты меня слышишь? – я киваю. – Можешь сам объяснить Бэндит, что стало с ее отцом? Я не знаю, что было между вами, но его состояние ты сможешь объяснить лучше, чем я. Однозначно. Девчушка прячется за Майки и испуганно наблюдает за мной. Приходится присесть на корточки, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. - Ты не хочешь обнять меня? Знаешь, сейчас это бы мне помогло, – неловко прошу я ее, но девочка угрюмо мотает головой. – Хочешь узнать, что случилось с папой? Короткий кивок, а потом она быстро затараторила. - Я не понимаю, почему мамочка плачет и почему дядя Майк постоянно говорит, что папа не вернется. Я не понимаю, почему все говорят, что им жаль папу и почему папа не приходит домой. Я устала, что его нет! Мама и вы постоянно пропадаете где-то! Мне не нравится, что все в черном и что мне не разрешают играть. Почему все так?! – я вижу в ее глазах ярость и запрятанный где-то внутри неподдельный ужас. Она слишком сильно похожа на Джерарда, а уж его я знаю как свои пять пальцев. На лице Бэндит застыло такое же выражение лица, как у Джерарда, когда он чем-то недоволен или чего-то не понимает. Нахмуренные брови, сжатые в тонкую полоску губы, руки сложены на груди, и правая нога чуть выставлена в сторону. Длинные волосы заплетены в неаккуратную косичку, а платье помято. Видимо, до ребенка никому не было никакого дела этим утром. - Эй, малыш! – весело улыбаюсь я. – Ты чего повесила нос? Кто-то из толпы начинает шикать, но я. не снижая голоса, продолжаю. - Знаешь, иногда такое происходит и это… слишком сложно.- Голос уже начинает дрожать, но я все так же весело продолжаю. – Мне самому очень тяжело это понять, но.. В общем… Ты же любишь папу? Она кивает, не спуская с меня строгого взгляда. Сердце щемит, ведь Джерард всегда смотрел на меня так же, когда был чем-то недоволен. Я всегда чувствовал себя нашкодившим котенком, которого обязательно поругают, но всегда ждал момента, когда начнут жалеть. - Бэндит, милая, - я еще не плачу, но бетонные стены моего безразличия рушатся, как песочный замок. – Твой отец сильно заболел. Есть такая противная болезнь…. СПИД. Тебе о ней знать не нужно, но последние несколько месяцев я провел с твоим отцом в разъездах по больницам. Мы пытались его вылечить. И… его нет, Бэндит. Последние слова я произнес, уже не сдерживая внезапно накативших слез. Что-то грызло, жгло, терзало меня изнутри и не желало отпускать. Я чувствовал себя слабаком, но эта девчонка… Слишком сильно она похожа на отца и слишком много боли этим приносит. - Дядя Фрэнк, - пробубнила Бэндит, крепко-крепко обнимая меня за шею. Я неловко сжал ее в ответ, а маленькие ладошки девочки заскользили по щекам, вытирая слезы, которые и не думали прекращаться. Солнце нещадно сжигало во мне желание жить. Чем больше я чувствовал, тем больнее становилось. Чем выше были мои чувства, тем больнее было падать. Как я ненавижу эту глупую людскую способность чувствовать. Отключил бы к чертовой матери и предавался животным инстинктам. Сейчас же, впервые поддавшись чувствам, я был парализован своей потерей. Я всегда думал, что впустив в свое сердце Джерарда, похороню себя навсегда. Но я наоборот восстал из мертвых, когда осознал свою любовь к нему. Я думал, что, если мы попытаемся сблизиться, все чувства умрут. Но каждый день, проведенный вместе, становился лучшим днем в нашей жизни. Я думал, что впустив в свое сердце этого нелепого взъерошенного мальчишку, я заранее предзнаменовал наше счастливое будущее, но сейчас он лежит в могиле, а его семилетняя дочь вытирает слезы с моих щек. - Фрэнк я хочу попрощаться с папой, - тихо говорит Бэндит. – Вы попрощаетесь с ним тоже? Крепко схватив меня за руку малышка волочит меня сквозь огромную толпу людей. Она храбро всех расталкивает, извиняется и оборачивается назад. проверить, не потерялся ли я. В этот момент я застыл на секунду, увидев, что в глазах малышки тоже блестят капельки слез. Едва ли не последний, оставшийся в живых человек, в чувства которого я еще верю. - Вы первый, - она подталкивает меня вперед и люди, послушно пропускают вперед. Он лежит в этом нелепом гробу, сам на себя не похож, разве что волосы такие же непослушные в легком беспорядке. На нем черный костюм с красным галстуком. В чуть одутловатом лице проскальзывают знакомые черты. Повсюду целая куча цветов, а руки сложены на груди. Все настолько нереально, что я мотаю головой из стороны в сторону и тру глаза, чтобы унять ощущение нереальности происходящего. Тягучее чувство отчаяния заполняет сердце, но я шагаю вперед и быстро поправляю галстук и целую его в лоб. - Какой ты красивый. Прощай! И спокойной ночи. Бэндит рядом привстает на носочки, чтобы лучше видеть лицо Джерарда и шепчет: - Пока! Я правда-правда обещаю, защищать тебя и себя. И дядю Фрэнка. Надеюсь, ты там выспишься. Она дотрагивается до щеки Джерарда рукой и, вскрикнув, убегает. Я же кидаю последний взгляд на гроб, который уже опускают в землю, и ухожу следом. Нам тут нечего делать. Бэндит крепко сжимает меня за руку, и мы идем по узкой улочке, лавируя между стройными рядами машин. Я, по настоянию малышки, снял пиджак, ослабил галстук и закатал рукава рубашки, она же весело скачет рядом и без умолку рассказывает об отце. В кармане брюк покоится письмо от Джерарда, в котором явно не раз написано «я люблю тебя», малышка, скачущая рядом, непременно станет мне ближе остальных, а солнце будет светить так же ярко, как и раньше. А я смотрю на него и понимаю, что для моей любви уготован еще не один десяток лет.