Самопрощение — это та вещь, которую совершать нужно уметь. Она приходит только со временем и вмешанием со стороны: кто-то обязательно должен сказать какую-то пару слов для того, чтобы это самопрощение запустить, впихнуть в мысли того, кто терзается чувством вины, зарубцевать в его разуме ту истину, что самого себя прощать нужно всегда, несмотря на поступки, которые ты совершил. Кто же простит тебя, если ты не простишь себя сам?
***
— Эрза, сзади, если что, целый мир, а ты сидишь тут и тыкаешься носом в колени. Что за дела, а? Разве так можно, Эрза? Вставай, пойдем, ты не должна себя винить, ты это понимаешь? Эрза! Грей сидел на корточках рядом с сильнейшей волшебницей гильдии Фейри Тейл и втолковывал ей, словно маленькому ребенку, что все ее действия были правильными, несли в себе обоснование, и вообще, она должна подумать о том, что бы случилось с маленьким мальчиком, если бы она не совершила такого проступка. Люси сидела за дверью, прижимаясь ухом к деревянной поверхности и нервно сжимая руку Нацу, который сидел рядом и, прислонившись к этой самой двери, прекрасно слышал все, что происходило в комнате — от каждого громкого слова до тишайшего выдоха. — Нацу... Люси всхлипнула, и парень склонил голову вбок, смотря напарнице прямо в глаза. Он сжал ее руку сильнее, осторожно провел по ее ладони большим пальцем и уже другой рукой аккуратно прислонил ее голову к своему плечу, успокаивая. — Люси, ну даешь! — он выдохнул, когда почувствовал на своей коже горячие слезы подруги. — Нашла вообще за кого волноваться. Это же Эрза! Понимаешь, Люси? Эрза! Сама Титания, которая не сломается. Ты думаешь, что она не выйдет из депрессии? Да с ней Грей разговаривает — этот отмороженный придурок может своими словами поработать лучше психолога. Сам проверял. Нацу почувствовал, как Люси улыбнулась, и тоже улыбнулся: широко, по-детски, совсем радостно. Он верил в Титанию, в ее характер, в Грея в конце-то концов! Он знал, что все образуется, ведь Скарлетт не одна — с ней все, кого она знает и любит. А самое главное: все ее простили. И уже давно.To the past. ***
— Какое хорошее задание! С этих слов и начались сборы сильнейшей команды: Люси не отказалась, ибо ей нужны были деньги; Эрза и была зачинщиком сборов; Нацу не мог оставить Люси, тем более на задании (Хеппи, естественно, тоже); а Грей... ну а что Грей? Вы думаете, он смог бы отказаться? Эрза была бодра как никогда, Люси даже показалось, что она взяла с собой вещей еще больше, чем брала обычно. Это было только подтверждением тому, что настроение красноволосой воительницы было выше, чем верхушка Эвереста или еще чего-нибудь — Люси особенно в подробности не вдавалась, а только радовалась, что подруга стала жизнерадостнее обычного. Особенно после того, как они вернулись с острова Тенрю, потеряли семь лет и встретили повзрослевших друзей; а Эрза встретила и повзрослевшего возлюбленного, который был — сплюньте три раза через левое плечо! — в состоянии более, чем живучем. Конечно, его заскоки по поводу исправления своих грехов доставали, а особенно доставало то, что он врать не умел и никак этого понять не мог, как и того, что всем прекрасно известно, кого он любит и, что самое главное, кто его любит, но это были мелочи жизни, которые, по идее, вполне можно было исправить. Но сейчас они шли на задание с бодрым настроем, только вот Нацу бурчал что-то нехорошее про транспорт, а Грей все подкалывал друга, пока эта самая радостная Эрза не глянула на них своим фирменным убийственным взглядом, и Люси не отделала пятую точку огненного волшебника своим одноименным пенделем. Задание было будто для всех: разобраться с книжным заклинанием и уничтожить банду, которая за этим самым заклинанием гонялась. Люси разобралась быстро, на удивление быстро; Нацу тогда засмеялся, потрепал ее по голове, уничтожив тщательно уложенную укладку, и сказал, что в своей лучшей подруге он не сомневался. Ну, Люси не могла не порадоваться таким словам, но радость была какой-то недолгой — практически в тот же момент на здание, в котором волшебники разбирали записи, напали. Каждому досталось по противнику. Каждый уничтожил сопротивление своего противника и свел его на нет. Эрза же сделала кое-что похуже. Схватив меч, Скарлетт понеслась на противника, сминая его тоненькую катану своим тяжелым клинком. Мужчина лет тридцати с испещренным морщинами лицом только хмурил свои темные брови и отходил назад шаг за шагом, стараясь уменьшить урон, приносимый оружием волшебницы. Он уже по лодыжку вошел в землю, она взрыхлилась вокруг его ног, образовала кратер, но он не сдавался, а она не унимала своего бешеного напора: все давила на мужчину своей силой, своим мечом, несущим правосудие, и не собиралась отступать. — Снова Фейри Тейл... — пропыхтел маг, резко парируя атаку и уворачиваясь от следующей, нанесенной стремительно и без передышки, — как знал, что вернетесь. Зря Мастер радовался, что вы пропали, чертовы ничтожества! Зря он это при Эрзе сказал. Если бы его сейчас услышали Грей с Нацу, то только усмехнулись бы и, совершенно, впрочем, не сочувствуя ему, насмешливо протянули бы "Беги, дурак, беги~и", но их тут не было, как и инстинкта самосохранения у того, кто осмелился сказать такие кощунственные слова самой Титании. Девушка внезапно дико ухмыльнулась, посмотрела на врага своим самым страшным взглядом и вновь нанесла атаку: со всей силы мазнула мечом по лицу противника. Мужчина еле увернулся, но не смог спастись от кровоточащего пореза на переносице. Кровь потекла по щекам и скатилась к губам, приоткрытым от хриплого дыхания мага. Синие его, почти черные глаза сузились, и он выкинул меч куда-то в сторону, отвлекая этим Эрзу, и моментально приблизился к ней, нанося удар коротким кинжалом по неприкрытой броней ноге. Девушка зашипела, отскочила от следующего выпада и почти акробатическим движением взмахнула мечом в воздухе, скидывая с блестящего лезвия кровь. — Темная гильдия только и может, что пользоваться гадкими и подлыми трюками. — Ее ухмылка расползлась уже по всему ее лицу, искажая правильные его черты неуемной яростью. — Ты даже не имел чести представиться, а сразу бросился в атаку! — Верон Берд из гильдии Сильного Дракона, чтобы гореть тебе в Аду. — Эрза Скарлетт из Фейри Тейл. За оскорбление моей гильдии ты познаешь все муки грешников. Мужчина ухмыльнулся, засунул кинжал под черный плащ, стер с губ натекшую кровь и встал в боевую стойку. Эрза прекрасно знала ее: не так давно сталкивалась с этой же гильдией и победила, по всей видимости, какого-то родственника этого парня. Но магия его была прекрасна — недаром ему было дано прозвище Берд*. Через несколько секунд она убедилась в своей теории: мужчина прокричал что-то наподобие "Восстань из пепла!", и его тело в одно мгновение окутал пепел. Окутал, как кокон гусеницы, которая собирается стать бабочкой, отрастить прекрасные крылья и взмыть высоко в небо. Серый, бесконечно печальный цвет пепла заставил Эрзу инстинктивно поежиться, ведь она прекрасно понимала значение слова крематорий. Запахло гарью, кокон пошел трещинами там, где должна была быть спина мужчины, и рассыпался, застилая все вокруг серым туманом. Пепел полетел девушке в глаза, и она прикрыла их рукой, загораживая себе и без того практически несуществующий обзор. За что и поплатилась. В момент на нее подул сильный ветер, и по животу прошлось что-то достаточно острое, чтобы разрезать ее доспехи. Кровь хлынула из раны, Эрза отскочила назад и отняла руку от лица, но ветер подул ей в глаза, заставляя их слезиться. Если бы не инстинкты и рефлексы, отработанные ею до невозможности, она бы получила еще более серьезную травму, теперь уже поперек груди, но атакованной осталась только рука, окутанная в броню, что в этой ситуации не очень и спасала. Темная кровь хлынула из запястья, и Эрза отскочила куда-то за дерево, прячась от жестокого ветра. Только там она смогла осмотреть рану на животе и осталась совершенно недовольна увиденным: от одного бока к другому тройной волной шла длинная рваная царапина, которая чудом не задела внутренних органов. Куски разорванной брони больно впились в нежную кожу, оставив незначительные порезы. Эрза закусила до крови губу, зажмурила на секунду глаза, чтобы прийти в себя, и выпрямилась, пускай это было очень больно. Выглянув из-за дерева, она увидела довольного Верона, из спины которого вытянулись огромные крылья из разноцветных перьев. Глаза вместо темно синих стали бордовыми, почти красными, зрачок стал похож на тонкую полоску, которой было практически не видно посреди безбрежного моря кровавых омутов; на лице расцвели красные полосы, которые ежесекундно рястягивались по щекам, подбираясь к глазам. Тело было будто опутано чем-то неясным: его одежда стала похожа на оперение разноцветного павлина; ноги лишились обуви и были разрисованы красными узорами, которые покоились и на руках, а когти были блестящие, крепкие, длинные, будто сделанные из... — Алмаз! Воскликнув это, Эрза увернулась от моментальной атаки человека-птицы и перевооружилась в свои алмазные доспехи, надеясь спастись от сильнейших атак крепчайших когтей, но не тут-то было. Мужчина рассмеялся. Его хриплый смех прокатился по округе переливчатым безумием, и он вновь атаковал девушку, которая была уверена в своих доспехах на все сто. Алмазные когти прошлись по алмазной броне и почти уничтожили ее. "Уничтожили бы, если бы я не увернулась!" — нервно подумала Эрза, неуклюже уходя с линии атаки и пытаясь нанести удар по крайне быстрому противнику, но ее тяжелые доспехи этого не позволяли, как и тяжелое оружие, и ей ничего не оставалось, как перевооружиться в доспехи ветра: в то, что по скорости сравнимо с самим ветром. Только и это не спасло ее. Крылья взмахнули с такой силой, что ее просто отбросило волной ветра, а когда она была не в состоянии увернуться (в воздухе), ее ранили в спину. Гадко и подло ранили, под стать темной гильдии. Эрза уже готова была сдаться, когда атаки настигали ее одна за другой, и она еле могла в последний момент уворачиваться от них, когда изо рта вытекала кровь, когда она забивала легкие и не давала лишний раз спокойно вздохнуть, когда острые осколки кости ребер больно впивались в кожу изнутри, когда изрезанные ноги подкашивались в самый неожиданный и ненужный момент, а глаза уже не видели ничего перед собой, но внезапно услышала детский голосок. Совсем еще маленький ребенок потерял маму и теперь звал ее, неудачно оказываясь прямо под атакой Берда. Совсем еще маленький ребенок не мог даже сообразить ничего, когда на него неслась огромная когтистая лапища, готовая впитать в себя его юную кровь. Совсем еще маленький ребенок в удивлении расширил глаза, когда вместо страшного крылатого дяди увидел перед собой красное. Много красного. Эрза, подскочив к ребенку, заслонила его собой и приняла удар на себя. Когти вышли из бока с другой его стороны, окрашиваясь в бесподобный алый цвет крови. Верон Берд дико оскалился, не заметив вовремя сверкнувшее лезвие катаны в руке сильнейшей волшебницы Фейри Тейл. Титания отточенным движением взмахнула оружием и рассекла шею мага, разрезая ее ровно до половины и повреждая все самые важные артерии человеческого организма. На нее пролилась чужая кровь только что убитого ею человека; чужие алмазные когти с хлюпаньем вылезли из бока и упали на землю вслед за телом уже почти умершего. Он слабым движением потянулся рукой к шее, наверное, пытаясь остановить кровотечение, захлебывался вытекающей изо рта кровью, хрипел и булькал, а потом, дотянувшись когтем до шеи, случайно распорол ее еще сильнее и почти полностью отрезал себе голову. Под содрогающимся в предсмертных конвульсиях телом растеклась темная лужа крови, которую мгновенно впитала в себя земля. Эрза, заслоняя своей окровавленной спиной ребенка, выронила меч, медленно опустилась на колени, с ужасом рассматривая содрогающееся тело, и прислонила грязные руки к лицу. А потом упала на бок, расплескала свою кровь по земле и неделю не приходила в себя, стянутая бинтами, постепенно окрашивающимися в кровавый цвет...***
— Убила... Эрза опустилась на пол, так и не дойдя до кресла. — Я! Убила! Свернувшись в комок на холодной плитке своей кухни, она мелко вздрагивала, но не издавала ни звука. По ее щекам не катились слезы, по ее волосам не бегали лучи яркого солнца, по ее содрогающемуся плечу никто сострадательно не бил — она была одна в огромной квартире с молчаливыми доспехами и холодными стенами. Она застыла, время для нее прекратилось, и она просто лежала на ледяном полу, на боку, привалившись головой к ножке деревянного стола, и чувствовала свое одиночество как никогда. Она искала прощения за совершенный ею ужасный грех, она два дня без сна и передышек кричала, срывая горло, вопила о прощении, но холодные молчаливые статуи, возвышающиеся над девушкой в коленопреклоненной позе, ничего ей не ответили, только смерили ее своими безразличными пустыми взглядами и оставляли ее на смерть от мук совести. Равнодушные стены отражали эхо ее срывающегося голоса, но в этом эхе не было и капли чувств и раскаяния. Доспехи корили и винили ее в содеянном, говорили своим гробовым молчанием: — Ты ничтожество, и мы не собираемся разговаривать с той, которая посмела убить! А однажды ей вообще привиделось, что в доспехах сидит человек, тот самый Верон Берд, которого она убила, и говорит ей все, что о ней думает; унижает и оскорбляет ее, винит в случившемся и говорит, что она никогда не будет прощена. — Я, наверное, сошла с ума... Ее тихий голос разрезал тишину ледяной гробницы ее квартиры, и она слегка вздрогнула. — Так мне и надо... жалкому, никчемному ничтожеству... Она была уверена, что не имела права влезать в жизни людей, управлять ими, убивать их... Никогда не была уверена, и это было основной мыслью в ее мозгу — она не имела права! Ее преследовали кошмары наяву: она не спала уже двое суток (а то и больше), но видела до ужаса реалистичные кошмары, а потом открывала глаза, лежа на ледяной плитке пола, и вновь утыкалась носом в колени, пытаясь спрятаться от всего мира, от самой себя, от собственной совести, от того проступка. Призрак убитого приходил к ней и говорил ужасные вещи, а она не смела ему перечить — она была уверена, что должна выслушивать это, принимать это, потому что она ничтожна, потому что она — убийца. А убийцы не имеют права на прощение и милость. — Ты собираешься до конца своих дней теперь сидеть в заточении, да? — Грей устало свалился на пятую точку и опустил свои глаза в пол. Голос был уставший, печальный, но оттого не менее грубый. — Тогда пойдем другим путем: ты ведь не хочешь, чтобы мы за тебя волновались? Не хочешь принимать на себя еще один... скажем так, проступок? — Уже поздно, Грей. Я не достойна ваших волнений и печалей. Убийца остается убийцей до конца своих дней.***
Через пару недель Эрза, устав сидеть в заточении бесчувственных стен, пошла в магазин за кофе. По пути она не отрывала глаз от асфальта, скрывала лицо под челкой и была сера, как и окружающие ее люди: она слилась со всеми. Даже не так. Она осталась в общей тени. Слилась с нею, осталась в ней и, как змея, проскальзывала между всеми, оставаясь незамеченной. Внезапно она столкнулась с кем-то, и этот кто-то аккуратно подхватил ее за плечи и незаметно оттянул на недалеко стоящую лавочку. Эрза и пискнуть не успела, как была посажена на пригретую солнцем древесину. Эта теплая, солнечная лавка совершенно отличалась от ее темного, холодного стула на кухне. — Что происх..? Кто вы? Незнакомец (Эрза распознала его по сильным мускулистым рукам) улыбнулся из-под темного капюшона, и эта улыбка была светлой и очень теплой. И знакомой. Как и легкое прикосновение его сильной ладони к ее хрупкому запястью. — Не спрашивай меня, просто послушай, а потом скажи: поняла ты или нет, договорились? Эрза, впав в ступор от быстрой речи незнакомца, как-то не особенно адекватно кивнула и поняла, что голос тоже чей-то знакомый, добрый, родной... ... любимый. — Убийство — ужасное дело; это дикарство, совершенно не пригодное для наших культурных дней. Убийство — это вещь, которую нельзя совершать. — Он посмотрел на побелевшее, исхудалое лицо Эрзы и внезапно улыбнулся. — Но, понимаешь, есть случаи-исключения, которые ну никак нельзя игнорировать. Девушка удивленно подняла глаза на собеседника и, сама того не осознавая, воспряла духом, возродила в себе надежду на искупление. — Однажды один человек, который всегда шел по пути справедливости, убил. Для него это было ужасно: никогда в своей жизни он и подумать не мог о том, чтобы убивать, но тут так случилось, — было то стечение обстоятельств или злой рок Судьбы — не важно — и он убил. Окрасил себя в цвет чужой крови и понял, что он грязен, а грязь эту с его рук уже не смоешь. Он долго печалился, закрывался в себе, но его друзья постоянно приходили к нему, грустили с ним, разговаривали и показывали, что то убийство — ничто, что они уже давным-давно его простили. — Незнакомец улыбнулся легко, самыми уголками губ, но очень тепло. — И это было его стимулом к осознанию того, что на одном этом убийстве жизнь не заканчивается, тем более, что убитый убивал, и не один раз. Что убитого приговорили к смертельной казни — его бы и без вмешательства убили. А тут раз — этот человек сделал доброе дело, убив его, пока он не убил еще больше людей. Эрза слушала и связывала эту историю со своей. А потом вспомнила, что Верон Берд действительно был заядлым убийцей до смерти, и стала слушать еще внимательнее, не пропуская ни единого слова прекрасного бархатного голоса. — Но это не значит, что можно убивать всех подряд, и он это понимал. Но понимал еще и то, что спасенные жизни невинных гораздо важнее, чем что-то другое. Незнакомец внезапно поднялся и потянулся. — А теперь просто подумай: как волновались его друзья? Того человека? И пойми: они простили его. Его простили все, кроме него самого. А самопрощение — вещь очень важная, ведь если ты сам себя не простишь, то кому тогда тебя прощать прикажешь? И, — он склонился прямо к лицу Эрзы, — знай, что рядом с тобой всегда те, кто не предаст и поймет. Прошлое должно оставаться в прошлом, а человек должен смотреть в настоящее и не унывать. Смотреть, чтобы исправлять ошибки прошлого, если они дошли до настоящего. Главной ошибкой того человека было его погружение в себя и отстранение от окружающих. Главной его ошибкой был своеобразный эгоизм, от которого он упивался самобичеванием и не обращал внимания на боль окружающих. Незнакомец нежно провел рукой по лицу Эрзы, еще раз тепло улыбнулся и выпрямился. Круто развернувшись, он бросил "До встречи! Разберись уже с собой!" и исчез в толпе. Эрза уткнулась лицом в ладони и отчего-то улыбнулась. — Джерар... ты не только лгать, но еще и маскироваться не умеешь, ты знал? И с души будто начала отлипать грязь совершенного ужаса. Эрза прислушалась к его словам и перестала оглядываться на прошлое, в последний раз взглянув на него и засунув в пыльный мешок, выкинула прочь, далеко-далеко. Но так, чтобы в удобный момент вспомнить об этом и успеть остановиться и опомниться.Когда-то после, та же лавочка.
— Эрза? Нежный голос Люси прервался грубым возгласом Нацу: — Да она лыбится! Да ладно! Неужели очухалась? Эрза опасно похрустела костяшками пальцев и угрожающе посмотрела на мага: — Скажешь еще что-то в этом духе — убью! Но в ее голосе была улыбка, как и на губах, как и в глазах. — Эрза вернулась! Ура! Эрза-а-а! Нацу на радостях обнял сначала ошалевшую от подобного жеста Эрзу, а потом крепко схватил Люси, начиная кружить ее по площади перед лавочкой. — Господи, Нацу, пусти! Я тоже хочу Эрзу обнять! На голову Скарлетт приземлился Хеппи и, похихикивая в лапки, выдал: — Эй, сладкая парочка, устроим обнимашки! И, упав на грудь Эрзы, обхватил ее конечностями с радостными всхлипами, где были слышны поздравления с возвращением и не прекращалась фраза "Я рад! Я так рад!". Титания только мягко улыбнулась и погладила иксида по мягкой шерсти. Через пару секунд на нее с "обнимашками" накинулись Нацу и Люси. — Ради чего ты тратила столько своего времени на самобичевание, Эрза? — Незнакомец, почесывая знак под глазом, с удовольствием наблюдал за улыбающейся волшебницей, которая находилась в руках (и лапах) ее семьи. — Мне даже, наверное, будет жаль тебя, если ты появишься в гильдии. Костей потом не соберешь после таких "обнимашек". И, хихикнув, он продолжил наблюдать за счастливым воссоединением друзей.