Только так

Это случилось поздним осенним вечером. Ровно в половине двенадцатого. Я помню точно, потому что перед тем, как заглушить машину, я посмотрел на часы. Как и всегда. Захлопывая дверь, я был уверен, что этот день закончится так, как обычно: разогретым в микроволновке ужином, душем и постелью. Возможно, парой часов работы с документами, в зависимости от того, смогу ли я перебороть сон. Так бы и произошло, если бы... Я нашел тебя на ступенях. Трясущаяся от холода фигура в накинутой на голое тело драной зимней куртке. Ты лежал скорчившись, прижимая колени к животу. Не знаю почему, но вместо того, чтобы сразу же набрать девять один один, я присел рядом, безуспешно пытаясь рассмотреть твое лицо. Тогда я еще не знал, чем все это обернется. Едва я коснулся твоего прикрытого рваной тканью плеча, ты всхлипнул. Судорожно, отчаянно. Попытался отползти куда-то в сторону, но только неуклюже дернулся. А меня обдало невообразимо жуткой смесью запахов мертвечины, горелой плоти и серы. К горлу подступила тошнота, в глазах потемнело, но это я понял только потом. Сначала я почувствовал страх. Всеобъемлющий ужас, лишающий способности мыслить. Это чувство словно пришло ко мне из смрадных глубин ада. Из непроницаемой тьмы, наполненной плачем и зубовным скрежетом. Жаль, я не знал о том, что так оно и было. Тогда я списал это на временное помешательство. Паническую атаку. Да на все, что угодно. Ведь именно так делают современные люди. Находят всему объяснение. Ты что-то прохрипел и тут же согнулся пополам, выблевывая отвратительно пахнущие черные сгустки. Твое тело проняло новой волной дрожи, скрутило судорогой и ты... заплакал. Горько, словно потерявшийся ребенок. Прижимая трясущиеся испачканные в странной вязкой грязи ладони к лицу, которого я так и не разглядел. И вот тогда, слушая эти глухие всхлипы, я понял, что не смогу бросить тебя вот так вот. Я не знал почему. Это понимание пришло из ниоткуда. Угнездилось в моем мозгу так крепко, что мысль о том, что ты останешься один, причиняла почти физическую боль. Я подхватил тебя под мышки и попытался поднять. И вот тут ночную улицу огласил полный боли леденящий душу крик. Наверное, именно так кричат грешники в преисподней, корчась в неугасающем огне. А я вдруг понял, что на твоих руках вовсе не грязь. Это был гной, смешанный с кровью. Мерзкая субстанция, которой были покрыты твои изъязвленные ноги. Не знаю, почему я сразу не увидел это. Ты орал от боли, когда я на руках нес тебя к лифту. Вырывался, кричал что-то на непонятном мне жутковатом языке. Но ты был совсем слаб, так что твое сопротивление подавил бы и ребенок. Потому мне не составило труда занести тебя в квартиру и уложить на кровать. Ты тут же скорчился в позу зародыша, обхватил себя руками и замер, повернувшись спиной ко мне. Куртка валялась на полу в прихожей, и я, наконец, разглядел твою спину. Ее уродовали две длинные раны, прижженные по краям. В них копошились тонкие белые черви. От зрелища меня едва не вывернуло: хотя я и был практикующим хирургом, но такой мерзости еще не видел. Тебя увезли через двадцать минут, после того, как я вызвал скорую. В больнице месяц пытались поставить диагноз, но так и не нашли ничего определенного. Твое состояние было стабильно плохим. Ты не шел на контакт ни с кем: ни с лечащим врачом, ни с персоналом. И все просил, чтобы я забрал тебя. Упрямо шептал это, вытирая бесконтрольно текущие из уголков глаз слезы. На третий месяц мытарств по различным клиникам и научным институтам я сдался. И когда я привез тебя домой... Твой рассказ был похож на бред сумасшедшего. Ты рассказывал о демонах, о неугасающем огне, о том, как был проклят на вечные муки за ослушание и как упорно полз по отвесным скалам, цепляясь за острые края. Шептал мне о том, как Создатель отрекся от своего создания и покинул эту Вселенную, бросив человечество на произвол судьбы. И я... верил. Каждому слову. Меня начали посещать жуткие видения, я просыпался с криком и тут же встречал твой немигающий жуткий взгляд. Ты всегда смотрел в глаза, словно заглядывая в самую душу. Я падал в бездну безумия вместе с тобой, не в силах остановиться. Я даже не помню, когда первый раз взял тебя. Утро за утром я просыпался на измятых простынях и неизменно натыкался на твой пристальный взгляд. Нечеловеческий. И вместе с тем сломанный. Совершенно больной. Мы могли днями не говорить друг с другом, но ночь меняла все. Ты кричал подо мной, выгибался всем своим худым телом, кусал губы, цеплялся за меня, словно я был единственным, что удерживало от падения. И, кончая, всегда шептал что-то на своем языке. Но иногда, в последнее время все чаще, с тобой случались приступы истерики. Ты был безумен, и сам прекрасно это осознавал. Но знание ничем не помогало тебе. Человеческое тело нельзя контролировать одной только волей. Болезнь всегда берет верх. Так и сегодня. – Где червь не умирает и огонь не угасает... – твой голос срывается в хрип. – Мне было так больно... – Господи, ну что за чушь! – мой мозг отчаянно цепляется за хрупкие остатки реальности. – Это сказки для стада верующих баранов! – «Господи»?! – хохочешь. – Его давно нет! Ушел! Оставил вас! Теперь есть только тьма и огонь! И он опалил меня! Посмотри! – протягиваешь ко мне трясущиеся покрытые язвами руки. – Неужели... Это надо прекращать. И у меня есть только один способ. Грубо толкаю тебя на постель, переворачиваю на живот, наваливаюсь всем телом, игнорируя твои болезненные вскрики и то, что незаживающие раны на твоих ногах оставляют на только что перестеленной постели безобразные пятна. Я вообще заставляю себя забыть о том, что тебе больно. И то, что эту боль причиняю я. Потому что если я буду об этом думать, то... просто не смогу поступать так, как поступаю. Ты вырываешься, сыплешь какими-то жуткими проклятиями, переходишь на свой язык, выкрикиваешь эти рубленные наполненные согласными слова, выгибаясь всем телом. Но ты больше не тот, кем был. Ты лишь человек и не умеешь пользоваться своим телом так, как я. А потому я легко пресекаю все твои неловкие попытки вырваться, подхватываю тебя под низ живота, вздергиваю твои ягодицы, плюю на ладонь – за смазкой тянуться слишком далеко – смачиваю слюной член и толкаюсь внутрь. Там все еще влажно, с утра мы трахались, и я вдруг вижу, как по твоим бедрам течет белое. Ты не вымылся. И моя сперма была в тебе весь день. От этого осознания по всему телу проходит волна извращенного удовольствия. – Я ведь... – толчок, – ...сказал тебе... – твой глухой вскрик и мой хриплый стон, – ...сходить в ванную! – Мне больно... – твой голос прерывается, роняешь голову, утыкаясь в одеяло. Плевать. Трахаю тебя уже намеренно причиняя боль. Вбиваясь так резко и глубоко, что у самого темнеет в глазах. Только слабо вскрикиваешь, больше не сопротивляясь. Твое тело сотрясается от этих грубых толчков, на спине следы от моих ногтей. Когда я успел оставить эти отметины? Все равно. Хватаю тебя за ломкие белые волосы, заставляя запрокинуть голову. Хрипишь, пытаешься что-то выговорить, но я зажимаю твой рот свободной рукой и стискиваю зубы, заставляя себя не сорваться на нежность. Сейчас нельзя. Сейчас тебе должно быть больно. Потому что только боль приносит тебе кратковременное избавление от кошмаров. По внутренней стороне твоего бедра ползет тонкая струйка крови. Но ты не издаешь больше ни звука. А я знаю, что из широко распахнутых голубых глаз по твоим щекам катятся прозрачные крупные слезы. Хорошо, что я не могу этого видеть. Разрядка настигает быстро. И, кончая, я вздергиваю тебя на колени, заставляя выпрямиться, и прижимаю к груди. Откидываешь голову на мое плечо и замираешь. Мы долго молчим. Я все так же прижимаю тебя к себе, не спеша отстраниться. Ты не возражаешь. Сейчас нам... спокойно. Именно в такие моменты. Зачем-то соскальзываю пальцами к твоему паху, осторожно касаюсь члена. – Не нужно, – едва заметно качаешь головой. – Ты сам знаешь, что... Не слушаю. Мягко выскальзываю и осторожно укладываю тебя на спину. Бегло целую живот и вбираю в рот твою плоть. Тихо вздыхаешь и осторожно пододвигаешь ногу. Не глядя кладу руку на твое бедро. И, естественно, попадаю пальцами в язву. Всхлипываешь, перехватываешь меня за запястье. А я просто старательнее отсасываю тебе. Все равно иным способом извиниться я сейчас не могу. Тихо постанываешь, подаешься бедрами на каждое движение. А потом... зовешь меня по имени. Едва слышно, но меня прохватывает сладкой судорогой. Где-то глубоко в груди, рядом с сердцем. Скольжу языком по головке, собираю вязкую влагу, двигаю ладонью по стволу, оттягивая крайнюю плоть, а потом снова заглатываю твой член целиком. И чувствую у себя в волосах твои холодные влажные пальцы. Кончаешь тихо. Просто выгибаешься всем телом, и мой рот заполняет вязкая безвкусная влага. Ты отличаешься от людей еще этим. У твоей спермы нет вкуса. – В ванную? – спрашиваю, отстраняясь. – Полежим еще немного, мне нужно, – тянешься ко мне, стираешь кончиками пальцев сперму с подбородка. Ловлю их губами, пытаюсь поцеловать, но ты убираешь руку. Ложусь рядом, целую тебя в уголок рта. А ты вдруг поворачиваешь голову, и наши губы встречаются. Короткое сухое соприкосновение. Но от него больно. Усмехаешься грустно и отворачиваешься. – Когда я умру, – говоришь тихо, – сожги меня. Хорошо? – Хорошо, – губы немеют, когда я произношу это. *** В ванной, когда я мою тебя, тихо скулишь от боли. Цепляешься судорожно за плитку, когда мои пальцы скользят по струпьям на ногах. Привычно заставляю себя не обращать на это внимания. Просто автоматически очищаю твое тело, по возможности стараясь делать все аккуратно. Но когда ты вдруг утыкаешься лбом в мою ладонь, выдержка оставляет. Руки начинают трястись, а в глазах щиплет. Глажу тебя по голове, шепча успокаивающую чушь, а потом заставляю выпрямиться и целую в губы. *** – Спи, – тихо прошу. Мы лежим лицом к лицу, но в темноте я едва различаю твои черты. – Надеюсь, я не проснусь, – шепчешь и закрываешь глаза. Мне нечего ответить. Поэтому я просто обнимаю твое безвольное тело и прижимаю к себе. Пусть тебе больно. Но только так ты мой.