Из наставления пилотам камикадзе: «Когда цель окажется в пределах видимости, наведите прицел на середину корабля. Войдя в пике, крикните изо всех сил «Хисацу!» (Рази наповал!). Принципиально важно перед столкновением не закрывать глаза. Внезапно вы почувствуете, что плывете по воздуху. В этот момент вы увидите лицо матери. Все цветы сакуры Святилища Ясукуни в Токио радостно улыбнутся вам. Потом вас больше не будет».
***
Это случается в апреле, когда расцветает сакура и лазурное небо оттеняет её белые цветы, когда дыхание весны, ещё едва тёплое, но свежее и волнующее наполняет сердца надеждой. Девятнадцатилетний Джон Уотсон стоит в очереди добровольцев японской армии. В деревне Акуто, что в тридцати милях от префектуры Кагава, откуда он прибыл шесть часов назад, об охватившей весь мир войне только ходят слухи. Все говорят о новой армии. Говорят, будто император собирает войско самых отважных юношей, чтобы нанести разящий насмерть удар по врагу. В деревне Джон выращивал рис и расписывал иероглифами с пожеланиями счастья и мира маленькие жёлтые дощечки. Его приёмный отец Игуро потом продавал их на рынке по пять йен за штуку. По вечерам они сидели на крыльце, Джон обнимал свою Курочку, бело-рыжую кошку, а отец учил его кодексу самураев. И когда Джон отправился в Токио, отец щурил глаза от ветра и махал ему своей маленькой рукой. — Не умирай. Возвращайся, — просил Игуро, но Джон был уже далеко и не мог расслышать его слов. Джон стоит в очереди почти три часа. Широкой пёстрой лентой она тянется от здания главного штаба до площади Сибуя. Громкий каркающий гомон голосов юношей ни на минуту не стихает. Джон с интересом прислушивается к разговорам будущих солдат и не обращает внимания на косые взгляды в свою сторону. За десять лет он привык к тому, что является едва ли не единственным англичанином во всей стране. Он отвечает улыбкой каждой паре чёрных глаз. Когда солнце клонится к закату, Джон наконец оказывается в коридоре штаба перед дверью кабинета «собеседований». Как только она откроется, судьба Уотсона изменится навсегда. Он смотрит на круглую ручку резной двери и, невзирая на боль в ноге, взволновано улыбается. Молодой, едва ли старше Джона, японец, стоящий рядом, глядит на него слишком пристально. Этого юношу зовут Ниото Мацуки. Наблюдая за Джоном последний час, он видит, что англичанин хромает. В больших глазах Ниото едва скрываемое презрение: он специально уступил свою очередь Уотсону, чтобы увидеть выражение лица дерзнувшего англичанина, когда ему откажут. «Императору не нужны калеки», — думает Ниото, и, когда, спустя четверть часа, Джон со счастливой улыбкой выходит из кабинета, японец, не удержавшись, грубо обращается к нему: — Неужели приняли?.. — Да, — выдыхает Джон, и от радости протягивает руки, желая обнять юношу. — Не смей, — коротко бросает Ниото и с оскорблённым видом входит в кабинет. Улыбка Джона тускнеет, однако на грусть теперь нет времени. Он спешит на почту, чтобы отправить отцу телеграмму со счастливыми новостями, затем возвращается в штаб, заходя в здание с другой стороны, где за высокими железными воротами уже собрались около двухсот новобранцев. Таких же, как Джон, счастливчиков. Юношей распределяют на группы по десять человек и, назначив общий сбор на плацу следующим утром, отправляют в казармы. Засыпая, Джон улыбается в темноту.***
Им рассказывают всё: названия их будущих отрядов, внутренний режим, перечисляют имена всех офицеров, а затем саму идею их службы и Миссию. Мальчишки, улыбаясь, переглядываются. Затем всех отправляют на медицинский осмотр и после — за формой. Джон, в одном белье и босой, стоит последним в очереди перед складом, в дверях которого пожилой табельщик сердито отпускает сложенную вчетверо форму — по три комплекта в одни руки. Джон разворачивает бумажный пакет, лежащий поверх комплектов одежды: в нём три пары хлопковых трусов и три майки с нашивкой лепестков сакуры с левой стороны и синие, в тон форме, короткие шорты. Свою личную одежду солдаты подписывают и сдают взамен полученной. Потом все идут стричься. Армейский парикмахер ловко орудует тяжёлой машинкой, ровняя затылки. Джон провожает глазами японцев, с трёхминутным интервалом выходящих из «парикмахерской». Причёски у всех одинаковые — прямые, иссиня-чёрные волосы коротко острижены с затылка и висков, — но, кажется, гитлерюгенд подходит всем. С Джоном, правда, он работает чуть дольше. Очевидно, как нравятся японцу светлые, немного вьющиеся волосы англичанина. В итоге стрижка Джона выходит лучше всех, а сам он получает торопливые и преувеличенно строгие советы о том, как укладывать чёлку. Ниото, везде и всюду неотступно следующий за Джоном, садится в кресло после него и брезгливо смахивает состриженные светлые волосы с подлокотников. Вечером солдатам выдают Устав и утверждают их в маленькие группы по четыре человека. В группе Джона Тори Косима, смешливый и шумный парень с родинкой над верхней губой, Ямато Джиу, здоровый, почти на две головы выше всех японец с плоским, «лунным» лицом и, конечно, Ниото Мацуки. Их селят в самую дальнюю казарму, рассчитанную на десять человек. Как только ребята заходят в помещение, Ниото занимает кровать у окна, открывает прямоугольную кожаную сумку, извлекает чёрный блокнот и, скрестив ноги, начинает писать. Позже он скажет, что ведёт военный дневник, записывая каждый прожитый день в армии. Тори и Ямато, подружившиеся ещё в очереди добровольцев, сдвигают узкие койки рядом, а Джон садится на кровать у стены возле двери. Ямато, переглянувшись с Тори, заводит разговор. — Как ты здесь оказался, англичанин? — Так же, как и ты: откликнулся на призыв своего императора, — чуть усмехается Джон. Тори, хихикая, толкает Ямато в бок. — Он имел в виду, как ты оказался в стране? Ты здорово говоришь, но акцент всё равно слышен. — Это было давно, — отвечает Джон. — Я почти ничего не помню. Мой отец сказал, что нашёл меня на диком пляже. Мне тогда было девять. Он говорил, я был в лихорадке несколько месяцев и чуть не умер, но потом пришёл в себя. — Ничего себе, — улыбается Ямато. — Ты счастливчик, да? — Возможно. — Как зовут твоего отца? — оторвавшись от блокнота, внезапно спрашивает Ниото. — Игуро Кин, — говорит Уотсон. — Почему же ты не носишь его фамилию? — голос Ниото звучит удивительно строго. — Ты против японских имён, англичанин? Или, что вероятнее всего, идёшь наперекор воле старших? Почему ты — Джон Уотсон? — Потому что отец так назвал меня, — с вызовом отвечает Джон. Ниото и все остальные могут болтать про него всё, что вздумается, но они должны знать, что оскорблений в адрес Игуро Джон не спустит. Ниото, скривив пухлые губы, отворачивается. Тори и Ямато молча улыбаются Джону: молодец. В следующие четыре дня Джон дважды жалеет о вступлении в армию. Он легко привыкает к режиму, к армейской еде, довольно скудной, но богатой протеинами, даже к бесконечным крикам на плацу во время муштры. Но сейчас весна, неожиданно тёплая и приветливая, а вокруг Джона только неприязнь. По вечерам он ужасно скучает по отцу, его тихому голосу и волшебным историям про драконов и рыцарей. Джон скучает по тёплой и мягкой шёрстке Курочки и стрекоту кузнечиков в маленьком саду за домом, скучает даже по английской грамматике, которой отец заставлял заниматься каждый день. Игуро часто говорил, что однажды Джон вернётся в Англию, поэтому он обязан уметь говорить на своём языке. После изнурительных тренировок, где Джон всегда оказывается самым последним — прибежавшим, сделавшим или выполнившим, — он подолгу сидит на подоконнике второго окна в дальней части казармы и складывает бумажных журавлей. Он слышит смех и шутливую ругань Тори и Ямато, приказы Ниото, когда они играют в нарды. Ямато часто жалуется, что им не хватает четвёртого игрока, но Ниото только хмурится, и Джона никто не зовёт. Это обидно: знать, что такой здоровяк слушается дохлого Ниото. Джон пробует выходить в город, но затея оказывается неудачной. В родной деревне Джону знакома каждая тропинка и куст, а на улицах Токио он теряется через пять минут. В результате он получает выговор за опоздание на ужин и дополнительную работу на кухне. Будущий лётчик-истребитель среди глиняных плошек — незавидная участь. Больше Джон не экспериментирует. Однако когда на очередном построении полковник Хисуми объявляет список книг, необходимых для чтения солдатам, Джон слышит, как Ниото и ребята договариваются пойти в магазин после обеда. Джон решительно настроен идти вместе с ними, готов напроситься, в конце концов. К тому же, в последние дни он, кажется, чуть-чуть поладил с Ниото. После учений солдат всё чаще водят на лётное поле, издали показывая их будущие самолёты. Пока их только шестнадцать — выкрашенные синей краской, они глянцевито блестят в лучах утреннего солнца. Джон уже облюбовал один: в отличие от остальных синих, его самолёт цвета молодой листвы. Джон не знает, что этот самолёт собирается в большой спешке, а молодой японец, что возится сейчас с двигателем, не завинтил две гайки внутри него. Для начинающего авиаконструктора этот зелёный самолёт первый и последний. Для кого-то из новобранцев, к несчастью, тоже. Позади импровизированного аэродрома простирается большое поле, засеянное дикой рожью. В полдень, когда солнце в своей высшей точке, Джон с другими ребятами прячутся на этом поле от жары. Солдаты ложатся на землю; кто-то тайком курит или пьёт саке, а Джон, подложив руки под голову, сонно смотрит в небо, мечтая о полёте. Когда же Ниото, закончив писать в блокноте, подходит к нему и глядит с вызовом, Джон встаёт и, вытянув обе руки в стороны, носится за товарищем по полю. Джон — британский «Уайлдкэт», а Ниото — новенький «Мессершмитт». Они борются, по очереди «сбивая» друг друга, валят на тёплую влажную землю, но ни один не может победить. Одинаково сильные и юные, они вечно равны, и Джон понимает это сразу, а Ниото не согласен. Он бьётся до седьмого пота, до одышки, до тех пор, пока офицер не зовёт солдат звучным голосом в строй. Японец сплёвывает себе под ноги и буравит тяжёлым взглядом спину товарища. Однако приглашение пойти в магазин поступает от самого Ниото, и вечером юноши вчетвером идут по городу. Тори и Ямато без остановки болтают, подначивая друг друга, и широкими улыбками провожают встречающихся на пути девушек, что смотрят на солдат украдкой. Ниото шагает с прямой спиной, глядя только вперёд, а Джон держится чуть позади, стараясь не отставать. Он видит кошек почти у каждого дома — полосатых и серых, домашних и уличных, худых и ободранных, — и каждую из них ему хочется погладить, накормить или выкупать и причесать. Ребята проходят мимо дома Ниото, и, подойдя, он стучится. На порог выходит его мать — маленькая миловидная женщина. Она угощает всех чаем, и после короткой беседы самураи идут дальше. Ниото всё время петляет и сворачивает, пока наконец не выходит на небольшую улицу в районе «Маленького Лондона». Они останавливаются напротив двухэтажного дома из зелёных кирпичей с двумя большими витринами с книгами и стеклянной дверью посередине. Джон смотрит на вывеску лавки: «Умные книги», и солдаты друг за другом входят внутрь. В просторном помещении магазина пахнет книгами и немного — ароматическим маслом. Вдоль двух стен стеллажи, а перед третьей прилавок, за которым на полках миниатюрные книжки, вероятно, сувенирные, в переплётах с золотым тиснением, географические атласы, большие и маленькие статуэтки, изящные веера из слоновой кости с вышитыми на них традиционными японскими сюжетами. Продавца нигде не видно, но солдаты и не зовут его — почти все книги в лавке на английском языке. — Настоящий рай для тебя, да? — усмехнувшись, бросает Ниото Джону. Тот кивает в ответ, даже не расслышав слов. Осознав, что никакие слова на свете не способны сейчас оторвать товарища от созерцания фарфорового «чуда», Ниото, махнув рукой, отворачивается. Но не один только Джон поглощён созерцанием. В тени подсобного помещения за ним наблюдает пара внимательных серых глаз, принадлежащих хозяину лавки. Мужчина смотрит на аккуратно подстриженный затылок юноши. Светло-русые волосы немного отливают рыжиной в закатных лучах, льющихся сквозь окно витрины. В окружении трёх японцев, таких же детей по виду, юноша словно бельмо: его так легко увидеть в толпе. Светлые волосы всегда притягивают взгляд. Японцы по одному выходят из магазинчика, а юноша с мечтательной улыбкой засмотрелся на верхнюю полку. Мужчина наконец выходит из своего укрытия и встаёт за прилавком. Оказывается, солдат смотрит на фарфоровую, белую с рыжими пятнами кошку — безделушка, грубо сделанная и почти некрасивая. — Привет. Желаешь купить кошку? — спрашивает продавец, и юноша вздрагивает и смотрит. Глаза солдата тёмно-синие, словно продолжение его кителя. — Н-нет. Извините, — бормочет Джон и пятится к выходу. Наощупь он находит дверь и, споткнувшись, почти вываливается из магазина. Его друзья на улице смеются над ним, но тот, кажется, не слышит их. Прихрамывая, он быстро догоняет товарищей, продолжая оглядываться снова и снова. И даже когда Джон сворачивает за угол, кажется, что продавец в лавке смотрит ему вслед. Джон затылком ощущает незабываемый прозрачно-серый взгляд мужчины. А ночью, лёжа на кровати, Джон видит его глаза, когда закрывает свои. Утром на построении Джон шёпотом спрашивает у Ниото названия всех улиц, по которым они шли к лавке. Он повторяет их про себя, загибая пальцы, почти забывшись, и не слышит короткого рявканья приказов на плацу, шумных вздохов новобранцев, по цепочке начинающих бег вокруг площадки. Яркое солнце припекает затылки двух сотен юношей, и ласточки низко летают в небе, предвещая дождливый май. Джон бежит последним, замыкая тёмно-синюю вереницу, как всегда безнадёжно отставая из-за хромоты, но замечает это лишь на двадцатой минуте бега: левая нога болит сильнее обычного. После учений Джон идёт в казарму и, наскоро умывшись, отправляется к коменданту и просит увольнительную и недельное жалованье, и затем спешит на почту. Обычно Джон отправляет все деньги Игуро, прикрепляя к переводу короткое сообщение c пожеланием здоровья и привет Курочке. Но мысли о книжном магазине не покидают голову самурая. Стоя перед окошком кассира, Джон попеременно краснеет и бледнеет. Оставшиеся, спрятанные, пять монет в кармане, кажется, вот-вот прожгут ткань формы. — Есть ли у вас сообщение? — спрашивает пожилой кассир, почти лысый японец. Джон отрицательно качает головой, чувствуя стыд. По дороге к магазину, Джон сначала решает, что купит фигурку кошки: ведь именно за ней он идёт. Но, чем ближе Джон к нужной улице, тем яснее понимает, что фарфоровая кошка, так похожая на Курочку, — всего лишь предлог. Джон просто хочет снова увидеть того мужчину — продавца книжной лавки. И когда он приходит на узкую улочку Риксу-Рё, то неловко топчется у дома напротив лавки, сжимая пять йен в дрожащем кулаке. Кажется, что, как только он войдёт в стеклянную дверь, продавец сразу поймёт истинную причину визита. И маленький самурай Джон Уотсон теперь не в силах даже сделать шаг, не то что перейти дорогу. Спустя несколько долгих мучительных минут он видит продавца, подошедшего к витрине, и замирает: высокий, красивый и пленительный мужчина протирает стекло медленными, завораживающими движениями длинных рук. Вдруг, остановившись, он замечает Джона. Коротко выдохнув задержанный в лёгких воздух, Джон поспешно уходит, и даже поднявшийся холодный ветер не может остудить его пылающие щёки. Джон приходит на другой день, затем на следующий за ним, и на следующий за третьим. Пять монет в кармане бессердечно звякают, стукаясь друг о дружку при каждом шаге. За неделю Джон успел их возненавидеть. Кажется, если бы их было хотя бы в два раза больше, то он чувствовал бы себя увереннее. Однако, даже если бы их было пятьдесят, а не пять, Джон всё равно не может придумать причину, благодаря которой смог бы преодолеть тридцать шагов на другую сторону дороги. А ещё Джон больше не видит продавца, потому что тёплое апрельское солнце светит в эти дни как в первый раз, и всё, что достаётся ему — собственное отражение в витрине. Но вчера стало известно имя хозяина лавки — Шерлок Холмс. Ниото, единственный горожанин из всех в группе, рассказал, что Шерлок англичанин. Он появился в городе незадолго до начала войны. Брат Шерлока, Майкрофт Холмс, был одним из английских дипломатов, прибывших в Японию вести переговоры. Ниото сказал, что видел обоих братьев собственными глазами. В тот памятный день англичан встречал весь город. Однако договориться с японцами дипломатам не удалось, и всей делегации пришлось поспешно убираться с острова. По неизвестным причинам Шерлок Холмс остался. Какое-то время его считали шпионом, он даже скрывался в горах, но через пару лет он объявился в Токио и открыл книжный магазин. Отношение горожан к Шерлоку было, скорее, негативным, но его никто не преследовал. Когда Ниото рассказывает о Шерлоке, в его голосе — привычное презрение, но Джону не впервой слышать подобный тон: Ниото считает людьми только японцев. Словно опомнившись, он удивлённо смотрит и резко прерывает рассказ. Хотя Джон был бы счастлив узнать о Шерлоке что-нибудь ещё, он не искушает судьбу, донимая товарища расспросами. Зато теперь каждый день, что Джон проживает, принадлежит Шерлоку. Дорога к его магазину — самые лучшие минуты, когда сердце Джона сладко замирает в надежде увидеть Шерлока Холмса, и мучительно сжимается при мысли о необходимом побеге, как только Шерлок его заметит. По дороге к Шерлоку Джон только прихрамывает. Обратно же почти бежит, ужасно подволакивая больную ногу, если, забывшись, задерживается дольше положенных трёх часов. Или, когда отчаяние будто скручивает внутренности, если Шерлок так и не появился. Например, как сегодня, в этот дождливый день в начале мая. Тяжёлые капли стекают по вискам чуть вздрагивающего Джона, уродливые тяжёлые ботинки медленно разбухают от воды. Холодный ветер задувает под мокрый воротник форменной рубашки. Джон тоскливо вздыхает: в лавке Шерлока не горит свет, хотя дверь не заперта. — Пусть бы он появился на мгновение, хоть на одну секундочку, — шепчет Джон. — И я бы сразу... «Ушёл? — звучит в голове Джона. — Испугался бы и убежал, как всегда?» Щёки вспыхивают от стыда. «Ты — самурай. Ты ничего и никогда не должен бояться. У самураев нет права на страх», — так говорил Игуро. Джон вздёргивает подбородок: сейчас или никогда. Он опускает замёрзшую руку в карман, делая шаг с тротуара, и распахивает глаза от ужаса: его карман пуст. Чуть пошатнувшись, Джон запускает правую руку в другой карман, но и там нет денег. Неужели Джон их потерял? Когда это случилось и, как такое могло произойти? Потрясённый, Джон по инерции сжимает и разжимает одеревеневшие от холода пальцы в карманах своих насквозь промокших брюк, беспомощно глядит на тротуар под ногами. Спустя несколько секунд, когда Джон осознаёт, что, вместе с монетами, исчезла призрачная надежда переступить порог магазина хотя бы когда-нибудь, Шерлок Холмс появляется перед ним. В его руке раскрытый зонт, изящные длинные пальцы обхватили ручку из слоновой кости. Он протягивает зонт оторопевшему Джону и, не дождавшись ответного движения, обнимает его холодный кулачок своей горячей ладонью. Лицо Шерлока, узкое и скуластое, оказывается прямо перед Джоном — он видит собственное отражение в его серых глазах. — Если бы я знал, что ты никогда не зайдёшь, вышел бы к тебе сразу, — голос Шерлока, низкий и сочный, мгновенно заглушает шум дождя, улицы, биение сердца Джона. — Сейчас меня ждёт безотлагательное дело, но я хочу, чтобы ты пришёл завтра. Шерлок мягко сжимает руку Джона, согревая, кажется, до костей. Его внимательный взгляд скользит по лицу застывшего самурая. — Ты придёшь? Джон наконец находит в себе силы кивнуть. — Как тебя зовут? — Д-Джон, — еле слышно отвечает он, и, спохватившись, чуть выпрямляется: — Джон Уотсон. Меня зовут Джон Уотсон. Меня зовут... — Я услышал, — мягко улыбается Шерлок. — А я — Шерлок Холмс. Джон ошеломлённо улыбается в ответ. — Я буду ждать тебя, Джон Уотсон. Завтра и всегда. Шерлок отпускает его руку и, подняв воротник чёрного пальто, уходит в дождь. Джон смотрит на него до тех пор, пока Шерлок не исчезает за поворотом. До следующего утра на лице самурая почти блаженная улыбка, а сам день, довольно пасмурный и унылый, кажется Джону самым лучшим на свете. Он весь будто озарён мерцающим светом синих глаз солдата. После учений Джон как никогда торопится уйти из штаба. Его спешку замечает Ниото и провожает хмурым взором, но Джону наплевать: упругими шагами он ступает по тротуарам, глядя на оживающий, зелёный мир взволнованно и весело. Джон воображает, как уверенно войдёт в магазин и улыбнётся, но Шерлок неожиданно встречает его на пороге. На секунду Джон теряется, обычно пустующая лавка сегодня полна покупателей — в помещении с десяток человек странного вида, сильно смахивающих на бродяг. Шерлок кладёт свою тёплую руку на спину Джона, мягко подталкивая внутрь. — Я скоро освобожусь и закрою магазин, — говорит он и ведёт Джона через коридор на маленькую кухню с круглым европейским столом и двумя стульями, приглашает сесть и ставит перед ним чашку с горячим чаем. — Побудь здесь, хорошо? Джон обнимает ладонями чашку и благодарно улыбается. Шерлок исчезает в коридоре, а Джон с любопытством оглядывает кухню: у стены напротив стоит плита, а чуть дальше серый низкий холодильник образца тридцатых, тёмно-коричневый буфет и высокая корзина с красно-зелёными яблоками. Вместо четвёртой стены слева от стола огромное окно. За ним разбит небольшой садик с цветными клумбами, расставленными по периметру, в центре — дерево сакуры, с чёрным блестящим от дождя стволом и распустившимися светло-розовыми цветами. В дальнем углу — белая круглая беседка с двумя скамьями и столом. Джон подходит к окну: даже сейчас, когда идёт дождь, картина снаружи завораживает. Джон любуется высокой изумрудной травой и не слышит, как голоса в магазине стихают, но буквально ощущает появление Шерлока в кухне. Он оборачивается, широко улыбаясь. Шерлок стоит, прислонившись к дверному косяку, взгляд его немного рассеянный и тёплый. — Нравится? — спрашивает он, указывая на сад за окном. — Да, — кивает Джон. — Очень красиво. Ты сам всё это сделал? — Да, с большим удовольствием. С недавних пор я полюбил цветы и даже эту «возню», — Шерлок забавно морщит нос. — Пожалуй, самое лучшее в этой стране — цветы. Вздохнув, Шерлок жестом приглашает Джона за стол и садится сам. — Ну, а ты, Джон Уотсон, как очутился в Японии? — Отец говорит, что меня принёс океан, — улыбается Джон, внезапно вспомнив старую присказку Игуро. — Мне было девять, когда он нашёл меня на берегу залива Ходзю. Он спас меня от лихорадки и воспитал. — Твой отец — хороший человек. Джон кивает. — Он научил меня кодексу самураев, чтению и письму. И английский я знаю только благодаря его стараниям. Конечно, я мог бы лучше учиться, но теперь уже поздно... — вздыхает Джон и рассказывает о своём отце, о рисе, о кошке Курочке. Шерлок, медленно отпивая чай, с интересом слушает бесхитростную болтовню юноши, почти против воли улыбается, глядя в его светлые искренние глаза. — Ну, а сейчас я в армии императора, — заканчивает Джон. — Я выращивал рис, а теперь буду лётчиком. Надеюсь, очень хорошим. — Неужели? — подняв бровь, шутливо уточняет Шерлок. Его пухлые розовые губы изгибаются в усмешке. Джон глядит на эти губы не отрываясь. Однако, услышав иронию в голосе Холмса, он хочет сказать что-нибудь в том же духе в ответ, но колкие слова застревают в горле, и вместо них он почти шепчет: — Ты очень красивый... Шерлок поднимает на него поражённый взгляд. — Что? — Ты... Красивый, — еле слышно повторяет Джон, до ушей заливаясь краской. Шерлок смущён не меньше. Правда, в отличие от Джона, мечтающего провалиться сквозь землю, в его груди разливается незнакомое тепло. — Ерунда, — наконец отвечает он, и, порывисто встав из-за стола, подходит к плите, ставит на огонь чайник и скрещивает руки на груди. Джон смотрит на его худую спину в белой рубашке: пробившиеся из-за туч лучи заходящего солнца окрашивают её в розовый цвет. — Прости, — говорит Джон. — Не знаю, что на меня нашло. Обычно я так не говорю. То есть, я всегда говорю, но про себя, а тут... Вырвалось. — Всё в порядке, — отвечает Шерлок, но это ложь. С тех пор, как он увидел этого англичанина в своём магазине, внутри родилось и крепло странное чувство дежавю, словно Шерлок видел Джона раньше, словно он должен был видеть его всегда. Когда же мальчишка убегал, едва Шерлок показывал, что видит его, в душе появлялась неприятная пустота. Все эти не поддающиеся объяснению ощущения были не знакомы Шерлоку раньше. Логичный и довольно флегматичный по характеру, он почти потерял покой, ожидая новый день, когда англичанин снова придёт, и гадая, почему он больше не заходит в лавку. — Зачем ты вступил в армию, Джон? — спрашивает Шерлок, желая сменить тему. Джон кажется почти ребёнком, что он забыл на войне? — Ну... — с готовностью начинает Джон и тут же замолкает. Он хочет ответить, что любой самурай должен отправиться на войну, но в последнее время до него долетают приглушенные разговоры других солдат о том, что исход войны очевиден и он не в пользу союзников Германии. Говорят, что война проиграна, а отряды камикадзе — фикция. Джон не хочет думать о том, что его каждодневные усилия напрасны, не хочет думать, что воевать теперь бессмысленно, но он и сам видел, что самолётов для будущих лётчиков по-прежнему мало, а сборка, хоть и происходит у всех на глазах, еле движется. Джон старается не прислушиваться, особенно к откровенным глупостям, вроде того, что камикадзе отправляются на верную смерть. В конце концов, на войне может умереть каждый, не так ли? Настоящий самурай встретит смерть с достоинством — так говорил Джону Игуро, об этом же с горячкой твердит Ниото, когда цитирует свои записи. Вот только отец Джона всегда прибавлял: «Береги себя, сынок. Не позволяй смерти заполучить твою душу слишком рано...» — Я не знаю, — наконец, признаётся Джон, и Шерлок смотрит на него со смесью удивления и печали. — Ну, что же... По крайней мере, ты обладаешь самым необходимым для воина качеством, — говорит Шерлок, хитро прищурившись. — Храбростью? — Глупостью, — поправляет Шерлок и, увидев обескураженное выражение на лице Джона, фыркает от смеха. Через несколько секунд Джон присоединяется к нему.***
Пожалуй, трудно не согласиться с утверждением, что в жизни каждого человека бывают плохие и хорошие дни. Наверное, чаще наша жизнь больше наполнена именно плохими, но Джон Уотсон не помнит плохого. Утром он просыпается с улыбкой и чуть не летит на построение. С улыбкой он отжимается положенную сотню раз, с улыбкой вскакивает на бревно и быстрее прежнего гоняет Ниото по взлётному полю. Его «Уайлдкэт» теперь развивает скорость с лёгкостью обгоняющую «Мессершмитт». Ниото щурится от ярости, но ему следовало бы больше тренироваться вместо того, чтобы злиться. Он придумывает новые правила, запрещая подсечки и налёт в спину, сам же их нарушает, но ничего не помогает. На влюблённых нет управы. Джон приходит к Шерлоку после обеда и засиживается до темноты. Ямато рассказал ему, что если приплатить дежурному и часовому у главного входа в штаб, отсутствие Джона до самого отбоя никто не заметит. И Джон готов платить, но необходимость отпадает сама собой при первом обращении. — Иди уже к своей красавице, — словно сговорившись, снисходительно говорят все проверяющие, они смотрят на маленького камикадзе с улыбками и необъяснимой жалостью. Ниото, узнав об этом, скрипит зубами от бессильной злобы; со своей нареченной Кетарой он может видеться только по выходным, да и то не всегда, в то время, как ненавистный англичанин шляется непонятно где до поздней ночи. А Джон часами сидит с Шерлоком в саду, пьёт зелёный чай и слушает его волшебные рассказы об Англии и во всём ему помогает. Вместе они сажают цветы, готовят ужин, иногда слушают музыку: у Шерлока есть граммофон и целое море пластинок. Давно заметив проскакивающие ошибки в речи Джона, Шерлок начинает учить его английскому языку, и, к неудовольствию Джона, внезапно оказывается весьма строгим преподавателем. Часто, сболтнув глупость, Джон съёживается под неодобрительным взглядом, а иногда и вовсе чувствует себя последним идиотом. Шерлок, словно читая его мысли, говорит, что чувствовать себя идиотом — совершенно нормально. — В большинстве своём, все люди — идиоты, — авторитетно добавляет он. Тон его серьёзен, но глаза смеются, и Джон несмело улыбается, а потом хихикает вслед за Шерлоком. Джон по-прежнему каждую неделю отправляет отцу деньги, но, кроме приветов, пишет о том, что обрёл друга. Впрочем, некоторое время назад Джон понял, что лукавит, называя Шерлока так. У него никогда не было друзей, но не нужно обладать выдающимся умом, чтобы понять, что Шерлок не вмещается в это простое понятие «друг». Он, словно вспышка сверхновой, самой яркой звезды, он, словно космос, которого Джон никогда не видел, но достаточно лишь взглянуть в его глаза, и становится ясно: Шерлок — это целая Вселенная. А ещё есть прикосновения. В темноте казармы, с головой укрывшись одеялом, Джон вспоминает каждое случайное прикосновение Шерлока и краснеет, задыхаясь от горячей, невыносимо сладкой истомы. Он кладёт ладонь на свой пах, чувствуя, что становится твёрдым. Он пытается успокоить себя рукой, но выходит только хуже. Воспоминания каждой минуты, проведённой с Шерлоком, в деталях встают перед глазами. Вот Шерлок передаёт ему кружку с чаем, кончики пальцев свободной руки осторожно обхватывают запястье Джона. Шерлок всего лишь хочет помочь взять кружку крепче — рядом с ним у Джона часто случается лёгкий тремор, он уже не раз опрокидывал горячий чай на себя. Но от этого мимолётного касания Джону становится не по себе (хотя и очень приятно). Никогда не знавшее ни женщин, ни, тем более, мужчин, тело Джона трепещет. Он бросает голодный взгляд на губы Шерлока, низко склонившегося над ним и указывающего на ошибку в диктанте, затем смотрит на шею мужчины, и в голове камикадзе становятся горячо и пусто. И, в отличие от Джона, едва осознающего, каким взглядом он смотрит, Шерлок замечает всё. Стремительно отстранившись, он разрывает контакт, меняет тему разговора, стараясь отвлечь Джона от себя, стараясь привести в порядок собственные разбушевавшиеся эмоции. Он провожает Джона до двери, жмёт его маленькую крепкую ладонь: в этот миг тела обоих отвечают друг другу взаимностью. Шерлока влечёт к Джону, словно магнитом, также сильно и безудержно. Он лежит в своей постели, анализируя и осмысливая, раскладывая по полочкам хаос эмоций, даёт каждой название. Нежность, желание заботиться и беречь, тепло, радость, искренняя привязанность, беспокойство, глубокое сочувствие... Чего-то не хватает. Шерлок снова перебирает в голове все эти положительные чувства, эти человеческие эмоции, к коим он долгое время считал себя не склонным, аккуратно снимает с полки каждую, рассматривает и, «промаркировав», ставит галочку в воображаемом списке. Он делает это десятки раз, но название для последнего чувства так и не находится. И в тот момент, когда Шерлок почти отчаивается разгадать секрет своей «тяги» к Джону, когда он понимает, что близости с ним желает до дрожи, и этой близости не избежать, если только Шерлок не оттолкнёт Джона — но ведь он в своём уме, не желать Джона просто невозможно, — именно тогда, в полном раздрае, до боли сжав виски, Шерлок натыкается на слово «Любовь». И, неровно выдохнув, он улыбается в темноту: безумно и счастливо.***
Легенда гласит, что жизнь самурая невозможна без любви: к своим родителям, к своей земле, к своей родине. И без любви к прекрасной и чистой деве. Джон Уотсон предан своим товарищам (пусть они и не считают Джона другом), своему приёмному отцу Игуро. Джон боготворит Японию и каждый клочок плодоносящего грунта в деревне Акуто, где он вырос. Джон Уотсон влюблён в мужчину... «Господи, с этими англичанами всегда что-то не так!» — сказал бы Ниото, но он ещё не знает. Пока ещё никто не знает, что Джон Уотсон любит Шерлока Холмса. Джон лежит на узкой казарменной кровати без сна, которую ночь подряд. Когда Джон думает о Шерлоке, в душе маленького камикадзе распускаются цветы сакуры. Нежные бледно-розовые лепестки осыпаются на чёрную землю. Джон собирает их горстями и подносит к лицу, вдыхает тонкий сладковатый аромат. «Шерлок... Шерлок», — повторяет про себя Джон. Что за чудное имя?.. Джон мало что помнит из своего «английского» детства, но правильное произношение Шерлока и его красивый голос будят в солдате едва ощутимую тревогу, что-то давно утраченное. Джон забывается в полудрёме перед рассветом, и впервые за последние десять лет ему мерещатся мать в синем платье и улыбчивый отец на палубе. И океан. Джону всё время снится океан. Горячие у берегов и ледяные на глубине волны омывают его лицо, и Джон видит, что ему снова девять, он один в открытом океане и поёт песенку про Вилли, чтобы не было так страшно, а потом воды становится так много, кроме неё ничего не видно, и Джон перестаёт плыть. Джон говорит с Шерлоком только на английском, потому что японский язык звучит слишком резко: он подходит для приказов и отчаянных криков на плацу. Он идеально подходит капралу Митори, который за всю жизнь не сказал ни одного доброго слова. Когда Шерлок впервые заговорил с Джоном, он сказал «Hello», и юноша почувствовал такую свободу, что едва смог ответить. Тогда он понял, что обожает английский язык и не забыл ни слова. Так вот, когда Шерлок говорит, Джон смотрит на его губы: резную верхнюю, полную нижнюю. Смотрит на его тонкие пальцы, они всегда в воздухе, описывают идеальные дуги сквозь солнечные пылинки. Джон смотрит на прямую широкую спину и едва удерживается от того, чтобы прижаться к мужчине. Всё дело в языке, не так ли? Проснувшись как-то под утро, Джон встаёт с постели, быстро одевается, и через пятнадцать минут его ботинки отбивают мелкую дробь по мостовой. Не глядя по сторонам, не различая предрассветного пения птиц, Джон спешит к Шерлоку. Дверь его магазина всегда открыта, но когда Джон оказывается перед ней, то замирает: сейчас четыре утра, вокруг ни души, наверху у Шерлока выключен свет. Зачем Джон пришёл?.. Он решает, что нужно вернуться, снова лечь в постель и не проспать построение, но стоит, словно пригвождённый к месту. На языке нет ни слова, Джон просто смотрит на стеклянную дверь и машинально одёргивает край кителя, а потом на его затылок падает первый луч солнца, горячий и нежный, прекрасный. И Джон наконец понимает: нет для него никакой загадки или таинства Вселенной. Нет для него мужества и страха, ненависти и войны. Есть только любовь. Всепоглощающая, бесконечная и живая любовь. Ошеломлённый, Джон садится на ступеньки перед дверью магазина Шерлока и сидит без движения несколько часов. Любовь накрыла его с головой. Навсегда.***
— Ты видел её вчера? — спрашивает Тори. — Нет. Мать не отпускает её вечером, — нахмурившись, отвечает Ниото. Он трижды подчёркивает последнее слово в своём блокноте. Затем поворачивается к Джону и, как всегда, спрашивает в лоб. — А ты, Уотсон, влюблён? — Тебе-то какое дело? — Джон чуть смущённо опускает взор, не зная, что ответить. Тема «влюблённости» впервые поднимается между солдатами. Глаза Ниото смешно округляются, а на лице ухмылка: — Кажется, наша английская роза влюбилась... — Кто она, скажи? Джон, ну, скажи нам! — Тори и Ямато весело улыбаются. — Отстаньте, — покраснев, Джон отворачивается. — Скажи, иначе мы сами узнаем, — шутливо угрожает Ямато. Поднявшись со своих кроватей, трое солдат обступают Джона. — Хорошо, — улыбается он. На самом деле он будет рад поделиться. Три пары чёрных глаз с ожиданием смотрят в его синие. Ребята с удивлением отмечают, как преображается лицо Джона. — Я влюблён, да. В Шерлока Холмса. Ниото, нахмурив брови, молчит. Ямато чуть отступает на шаг: — Неужели ты влюблён в англичанку?.. Ну, конечно, избранником истинного самурая может быть только японец. — Англичанку? Ну, почти, — Джон, хихикая, кивает, глядя на озадаченные лица товарищей. Ямато и Тори по очереди слегка толкают его в плечо, как бы говоря: «Никакого из тебя толку, Уотсон». — Он влюблён в мужчину, — безжалостно поясняет Ниото, и, спустя долгую секунду, все трое, словно по команде, отходят от Джона. Он с удивлением поднимает брови: — Что такое? На лицах Ямато и Тори выражение презрения, какого Джон никогда не видел. Он запоздало понимает, что сказал нечто, чего не должен был говорить. — Да что с вами? — нахмурившись, пытает Джон. Он встаёт, делая шаг к ребятам, они синхронно отступают. Когда же Джон видит на лице Ниото боль, он хочет его уверить, что всё в порядке: — Я не... Кто?.. Джон не знает, но больше с ним никто не разговаривает.***
У самураев не принято драться: они слишком брезгливы, чтобы пачкать руки чужой кровью. Однако, когда игнорирование Джона проваливается, Ниото решает наказать англичанина, выбить счастье из его синих глаз. И, возможно, именно сегодня Провидение на их стороне. Ребята находят Джона на заброшенном футбольном поле: он возится с чёрно-белым щенком, привязанном к старому забору у стены. Джон шёл с вечерней тренировки на лётном поле и увидел собаку. Они поздоровались, и юноша хотел идти своей дорогой, но щенок увязался за ним, провожал и рассказывал свои щенячьи истории весёлым тявканьем. На перекрёстке перед Джоном встал нелёгкий выбор: конечно, он не планировал заводить собаку, более того, даже не был уверен, что ему позволят оставить животное в казарме, но Ямато часто повторял: «Мы — камикадзе, нам можно всё», и Джон рискнул. Он снял верёвку со своей сумки и, соорудив что-то вроде шлейки, привязал щенка, пообещав скоро вернуться за ним. Солдаты набрасываются на Джона все сразу. Тори и, призванный «в помощь» камикадзе второго отряда, Кайоши держат Джона за руки, а Ямато бьёт его по лицу. Следующий удар ногой в живот он уступает Ниото, но тот почти сразу отступает и просто смотрит. Джон, немного слабый после недельного бронхита, с призраком улыбки на губах при виде товарищей, даже не думает сопротивляться, только слабо машет рукой, приказывая щенку не лаять так громко. Джону не приходит в голову, что нужно защищаться, но Ямато свирепеет на глазах. Джон получает удар за ударом, в конце концов, он кричит, потому что его никогда не били, потому что не может понять, почему его бьют теперь, после стольких дней молчания. Джон чувствует, что это как-то связано с Шерлоком и признанием, но разве можно бить одного человека за то, что он любит другого?.. Однако, иных причин, кажется, нет, и осознание этого приносит гораздо большую боль, нежели кулаки. Джон ревёт. Из его разбитого носа хлещет кровь. Ямато в десятый раз заносит руку над его лицом и бьёт в глаз, затем левой рукой в висок, а потом удары сыплются градом: в челюсть, по ушам, снова в виски, по затылку. Тонкий лай чёрно-белого щенка разносится по всему полю, но никто не обращает на это внимания. Джон обмякает в руках Кайоши и Тори, и Ямато, забывшись, поднимает ногу над свесившейся головой Джона, но Ниото отшвыривает здоровяка в сторону. — Довольно, — глухо говорит он покрасневшему от ярости товарищу. — Уходим прямо сейчас. Кайоши и Тори разжимают руки, и Джон падает на землю. Ниото, оглядываясь, последним уходит с поля. Поднявшийся ветер размазывает горячие слёзы по скуластому лицу японца. Проклятый ветер.***
Джон приходит в себя через полчаса. Он с усилием поднимается, отвязывает скулящего рядом щенка и берёт его на руки. Наверное, вся эта сцена напугала животное: пузико собаки тёплое и мокрое. Негнущимися пальцами Джон расстёгивает китель, прячет щенка за пазуху и, пошатываясь, медленно бредёт прочь с поля. Джон не знает, как быть. Он не может пойти в казарму: если его увидит караульный, весь отряд будет распущен. С другой стороны, появиться в таком виде перед Шерлоком немыслимо. Сейчас на лице Джона нет живого места — левый глаз заплыл и почти не видит, нос, кажется, сломан, нижняя губа разорвана, на скулах и подбородке — фиолетовые синяки. Джон кривится, глядя в витрину: чёртов Ямато хорошо владеет своими кулачищами, отлупил, словно грушу. Джон тут же хочет вернуться и зарезать Ямато, а Ниото вырвать руки. В эту минуту он, кажется, ненавидит товарищей, но ветер с моря немного остужает горящее огнём лицо. Джон кружит по центру ещё четверть часа, но, в конце концов, ноги сами приводят его к магазину Шерлока. Он поднимает голову и видит светящиеся окна над магазином: Шерлок не спит. Джон поднимает небольшой камешек с земли и бросает в стекло. Шерлок появляется в окне и исчезает, увидев Джона, и через минуту открывает дверь, впуская друга. Они поднимаются по лестнице. Шерлок проходит в комнату, Джон заходит следом, закрывая за собой дверь. Он стоит, замерев и не поворачиваясь, бессмысленно оттягивая неприятный момент. — Что случилось, Джон? — спрашивает Шерлок. Он, конечно же, видит, что форма Джона в грязи, он видит кровь за его ушами и на затылке. — Я подрался, — тихо отвечает Джон, в упор глядя на коричневое полотно двери. — Повернись. — Нет, — качает головой Джон. — Мне нужно умыться, а ты выключи свет. — Джон. — Пожалуйста... Шерлок в два шага пересекает комнату и, положив ладони на плечи Джона, мягко разворачивает к себе. — Боже... — выдыхает Шерлок. Джон опускает голову, пытаясь спрятать растерзанное лицо. Шерлок до боли сжимает кулаки. — Джон. О, Джон... И Джону вдруг хочется заплакать, словно он — маленький мальчик, громко, навзрыд. Он хочет опустить свою разбитую голову Шерлоку на плечо, но если сделает это, испачкает его рубашку. Шерлок осторожно поднимает его лицо за подбородок, и Джон видит в его глазах столько боли, что слёзы мгновенно отступают. — Я не сопротивлялся, — быстро выпаливает он. — Я сам позволил им, клянусь! Я слишком долго соображал, пытаясь понять, почему они меня бьют и не защищался, я вовсе не слабый. Я поддавался... Шерлок смотрит так, словно всё понимает. Среди нескольких сотен людей, что за свою жизнь видел Джон, только у Шерлока такой понимающий взгляд. — В следующий раз дай сдачи, — шёпотом говорит он и за руку ведёт Джона в ванную. Он медленно раздевает своего солдата, осторожно принимая из его рук спящего щенка, а затем набирает тёплую воду в ванну. Пока Шерлок осматривает худое крепкое тело Джона, тот дрожащим пальцем чешет за ухом пёсика. — Можно, Рида поживёт у тебя? — спрашивает Джон. Джон уже успел дать имя собаке. — Конечно. — Спасибо, Шерлок, — тихо говорит Джон и за эти полчаса впервые улыбается. Аккуратно, стараясь не запачкать кровью, он снимает майку, затем трусы и складывает бельё на широкий уголок ванны. Повернувшийся к Джону в этот момент, Шерлок так и застывает с полотенцем в руках. — Я... Кхм... Оставлю это здесь, — по лицу Шерлока разливается предательский румянец, но Джон, кажется, ничего не замечает. Без тени смущения он кивает, забирается в ванну, вытягивает ноги и раз за разом с головой погружается под воду, смывая кровь с лица. Шерлок молча выходит и возвращается через несколько минут, встаёт на колени рядом с ванной. В руке у него фарфоровая пиала, содержимое которой представляет собой зеленоватую кашицу, остро пахнущую мятой. Он окунает в неё свои пальцы и осторожно смазывает лицо Джона, затем смотрит на часы. Маска немного стягивает и пощипывает повреждённую кожу, но Джон послушно терпит. — За что тебя били, Джон? — негромко спрашивает Шерлок. Он просит Джона сесть и, намылив пухлую мочалку, ведёт ею вдоль груди камикадзе. Движения медленные и почти ласковые, — это совсем не похоже на мытьё, но Шерлоку плевать. Он клянётся себе, что больше никто не ударит его Джона. Шерлок опускает мочалку под воду и намыливает камикадзе живот. На поверхность поднимаются сотни пузырьков, а Джон, зажмурившись, только сейчас осознаёт, что сидит перед своим возлюбленным совершенно обнажённый. Он коротко вздыхает и открывает глаза. Внимательный взгляд Шерлока скользит по его телу: по-детски круглые пальцы на ногах, мускулистые икры, широкие коленки, крепкие бёдра... Резко выдохнув, Шерлок фокусируется на лице солдата. — Ты не ответил. — Я не знаю, — тихо говорит Джон. — Это неправда, — прижавшись щекой к мокрому плечу, Шерлок нежно трёт его лопатки, медленно спускаясь к пояснице. — Зачем ты лжёшь мне? — Я не лгу, — шепчет Джон, а потом чувствует, что мочалку заменили пальцы Холмса. — Что ты сделал? Тяжело вздохнув, Джон мягко отстраняет Шерлока и, опустив голову, быстро смывает засохшую мазь с лица, а потом смотрит с отчаянием и надеждой. — Я сказал им, что люблю тебя.***
Рано или поздно это должно было случиться. Шерлок не привык себя обманывать: он хочет, чтобы это случилось как можно раньше. Он стоит сзади, намереваясь вытереть Джона, но вместо этого прижимается губами к шее, слизывает прозрачные капельки с плеча. А потом, уронив полотенце, сжимает Джона в объятьях, его ладони опускаются на соски, и юноша вздрагивает сильнее и стонет громче. Тело его дрожит от напряжения: ничего подобного Джон раньше не испытывал. В объятьях Шерлока горячо и сладко. Он обещает Джону любить его всю ночь, пока не останется сил. Прерывистый шёпот будто проникает прямо в мозг, взгляд потемневших серых глаз гипнотизирует. И Джон трепещет, следуя за Шерлоком в спальню, дрожит, раздвигая ноги, всхлипывает, прижимаясь влажным от смазки животом к его бледной, словно мраморной коже, кричит, содрогаясь от первого оргазма. Он прячет потрясённое и заплаканное лицо, уткнувшись в шею Шерлока, и клянётся ему в вечной любви.***
Джон просыпается от громкого стука. Он пытается пошевелиться, но сильная рука Шерлока лишь крепче сжимает его плечо, призывая спать дальше — за окном едва светает. Однако стук повторяется, и Шерлок, с досадой вздохнув, встаёт с постели. Накинув только старое шёлковое кимоно, он спускается вниз и открывает дверь. Увидев на пороге Ниото, Шерлок втаскивает его в магазин, а затем наотмашь бьёт по лицу. Джон, поспешивший за Шерлоком, на ходу натягивает бельё и замирает в коридоре. Вопреки сотне раз данной клятве совершить харакири, если в его жизни произойдёт «подобное унижение», получив пощёчину, Ниото стоит, опустив голову. Он начинает говорить о том, что Джона хватились в штабе, но Шерлок жестом прерывает его. — Джон останется здесь до понедельника, а ты объяснишь его отсутствие коменданту. Ниото поднимает голову. — Мне плевать, как ты будешь это делать, — добавляет Шерлок. — Убирайся. Быстро кивнув, Ниото поспешно выходит из лавки. Джон, прислонившись к стене, держит на руках прибежавшего на шум щенка. — Я бы и сам мог с ним поговорить. — О, не сомневаюсь, — отвечает Шерлок и наконец запахивает полы кимоно. — А варить кофе ты умеешь? Хмурое выражение лица Джона сменяется широкой улыбкой.***
Их встречи по-прежнему происходят каждый день. Только теперь Джон расстаётся с Шерлоком ранним утром, возвращаясь в штаб счастливым и усталым. И эта по-настоящему приятная усталость не идёт ни в какое сравнение с той, что Джон собирает за весь день опостылевшей службы. Да, опостылевшей, ибо в последние недели любой отданный приказ воспринимается с внутренним несогласием. Джон чувствует необъяснимую свободу и, откровенно говоря, в глубине души ожидает окончания войны, слухи о котором множатся изо дня в день. Шерлок рассказал Джону, что оказался в Токио из-за упрямства, а остался — по глупости. Когда делегация английских дипломатов покинула остров, Шерлоку пришлось бежать из города. Он жил у полубезумного старика в дикой глуши и совершенствовал японский язык в ожидании, когда старший брат Майкрофт пришлёт за ним своих людей. И они действительно скоро объявились, но вывезти Шерлока из страны не смогли. Единственной возможной помощью были деньги. Так Шерлок стал содержать свой магазинчик. Но у него ничего не покупали. Наоборот, это Шерлок платил людям, приносившим редкие и не очень книги на английском языке. Он также собирал всевозможные «предметы культуры». Японцы называли их откровенным хламом, а Шерлоку они казались едва ли не «реликвиями». Он планировал забрать все эти вещи в Англию после войны. А однажды ночью, сжимая Джона в объятьях и влажно целуя, он позвал юношу с собой. Джон, ни секунды не раздумывая, согласился, и, лёжа в поле после изнуряющих тренировок «имитации полёта», часами грезил о жизни с Шерлоком в Лондоне. Мечты Джона рухнули в один день. Трудно поверить, что ни один из двух сотен солдат даже не догадывался, какая миссия возложена на их юные плечи. Никому и в голову не пришло проанализировать слово, состоящее из двух частей, чтобы понять его истинный смысл*. Им говорили, что они станут лётчиками и будут сбивать американские самолёты. Им говорили, что пятьдесят их маленьких отрядов были созданы, чтобы уничтожить вражеские корабли. И, в сущности, именно это камикадзе и должны были делать, и полковник Хисуми до хрипоты повторял, что их самолёты поднимутся вверх, обнаружат цель и будут бить на поражение. О том, что их самолёты не смогут вернуться он сказал только теперь. Впрочем, и одного слова было достаточно всем тем юношам, «посмевшим возмутиться подобной славной участи, дерзнувшим усомниться в своей божественной миссии на святой императорской земле». Через час сто восемьдесят четыре солдата были расстреляны (Тори и Ямато были в их числе). Джон и оставшиеся пятнадцать камикадзе снова подписали бумаги о неразглашении и поклялись исполнить свой долг перед родиной. Вспоминая те минуты в канцелярии, Джон осознаёт, что в отличие от товарищей, что были напуганы мгновенной казнью, ставил подпись машинально. Сейчас в казарме стоит звенящая тишина. Через двадцать минут Джон и Ниото получат увольнительные: им разрешили проститься с родителями. Перо Ниото раздражающе скрипит, пока он, обливаясь слезами, пишет прощальное письмо матери. Он решил написать его заранее, так как не собирается встречаться с ней и отцом, разумно полагая, что, глядя в лица родителей, не сможет сдержать слово, данное армии. Закончив, он лежит ничком на кровати, закрыв глаза. Джон застыл, сидя на широком подоконнике. Когда дежурный приносит увольнительные, камикадзе даже не смотрят в его сторону, и тот оставляет листы на столе. Через час Ниото погружается в тяжёлый сон, а Джон, умывшись, выходит из казармы и направляется к Шерлоку. По дороге он спотыкается на каждом шагу, бормочет проклятья, но не замечает этого. Он подходит к лавке и видит Шерлока, сидящего на ступеньках. Рядом с ним небольшой, но яркий фонарик: Шерлок читает французскую газету, прихлёбывая чай из белой кружки без ручки. Он настолько погружен в чтение, что не сразу откликается. — Привет, Шерлок, — Джон опускается перед ним на колени. — О, Джон, — улыбается Шерлок, откладывая газету. — Ты опоздал, и твой безобразный щенок уже спит... Он внимательно смотрит на юношу несколько секунд, и его улыбка медленно тает. Затем раздвигает ноги шире, приглашая Джона сесть между ними, и обхватывает его плечи, мягко целует волосы на затылке. Они долго молчат прежде, чем Джон сообщает: — Мой первый полёт через неделю. — Хорошо, — отвечает Шерлок. — Ты готов к нему? — Да, — говорит Джон. — Мы много тренировались, и будем ещё. Шерлок кивает, прижавшись к виску Джона. Тот опускает голову на руки Холмса, и Шерлок чувствует горячую влагу. — Полковник Хисуми сказал, что я — настоящий самурай, — шепчет Джон, — что я — особенный, и совсем не похож на тех трусов, которых расстреляли сегодня, когда они отказались лететь. Полковник Хисуми назвал меня божественным ветром... — Всё правильно, — хрипло отвечает Шерлок, крепче сжимая Джона. Ставший безжизненным, его взгляд застывает на сложенной вдвое газете: в первой колонке сообщается о том, что русские взяли Берлин. Джон, вздрогнув, выпутывается из рук Шерлока, и, повернувшись и зажмурившись, целует мокрыми солёными губами. Джону тяжело смотреть Шерлоку в глаза: в них совершенно необъяснимое выражение. От него хочется разрезать себе живот. Он утыкается отёкшим от слёз носом в тёплую кожу под ухом Шерлока. — У меня увольнительная на сорок восемь часов, чтобы попрощаться с отцом, — отерев лицо ладонью, говорит Джон. — Можно я останусь с тобой? Шерлок, встрепенувшись, смотрит с удивлением: — Мы можем поехать вдвоём к твоему отцу. — Нет. Я хочу быть только с тобой, Шерлок. — Тогда идём в дом. Ночью Джон всхлипывает во сне, и Шерлок целует широкий лоб юноши, пока тот не затихает, а следующим утром они едут к океану. Шерлок равнодушно глядит на скользящий за окном пейзаж, а Джон всю дорогу играет с Рида. Океан, тёмно-серый и бушующий, встречает их в полдень. Джон, как это часто бывает, когда он рядом с Шерлоком, напрочь забывает про больную ногу и вместе со щенком несётся по песку к линии прибоя. Шерлок, мягко усмехаясь, медленно бредёт следом. Добежав до берега, Джон возвращается, на ходу расстёгивая мундир. — Ты всерьёз намерен купаться? — спрашивает Шерлок, бросает дорожную сумку на песок и, открыв её, достаёт плед. — Да, — улыбается Джон, и, очевидно, под влиянием какой-то детской привычки спрашивать разрешение, выражение лица становится немного заискивающим. — Можно? — Конечно, — слегка озадаченно кивает Шерлок. Расстелив плед, он садится, скрестив ноги, и шутливо отгоняет обезумевшего от восторга щенка. — Его можешь взять с собой. Джон, ничуть не смущаясь, раздевается полностью. Шерлок, подавив вздох, опускает голову, делая вид, будто ищет что-то в сумке. — Рида, ко мне! Купаться! — восклицает Джон, и через секунду Шерлок видит его, обнажённого и худого, бегущего навстречу океану. Не отрываясь, он смотрит на Джона, зажавшего под мышкой щенка: они медленно заходят в воду. Шерлок зачарован видом его маленьких, еле тронутых загаром ягодиц, которые ласкают волны. Одна из них, выше прежних, вдруг с силой накатывает на камикадзе, опрокидывая его на спину. Джон и Рида почти одинаково взвизгивают и уходят под воду. Шерлоку смешно и больно. Он обхватывает колени и, сам того не замечая, чуть покачивается из стороны в сторону. Когда Джон плавает уже полчаса, Шерлок, не выдержав, машет ему рукой. Джон, шатаясь от усталости, возвращается. На лице его почти безумная улыбка. Опустив Рида на песок, он падает рядом — мокрый, дрожащий и восторженный. Шерлок быстро растирает его тонким полотенцем, уделяя особое внимание ягодицам. Джон, хихикая, переворачивается на спину и лукаво смотрит. — Здесь я тоже очень мокрый, — шёпотом сообщает он, прижимая горячую ладонь Шерлока к животу, медленно направляет ниже. Шерлок невольно улыбается и мягко гладит нежную кожу между ног. Джон со стоном закатывает глаза, поднимая бёдра, сжимает ласкающие пальцы. И Шерлок вдруг осознаёт, что не сможет прожить без Джона ни дня. Без его обветренных губ, тонкой, почти прозрачной кожи подрагивающих век, скрывающих синие, бездонные глаза. Без его мальчишеского смеха. — Я люблю тебя, Джон, — говорит Шерлок. Джон садится и прижимает Шерлока к себе, прячет его кудрявую голову на своей груди, закрывает от ветра, ласковыми движениями заправляет шелковистые локоны за ухо, едва касается их губами и просит прощения. Потом, успокоившись, Шерлок кормит притихшего, укутанного в его пальто, Джона: очищает большие креветки от панциря своими длинными ловкими пальцами, макает в острый соус и отправляет по очереди себе и камикадзе в рот. Рида провожает каждую креветку немигающим взглядом. Сжалившись, Шерлок разрешает Джону открыть для собаки банку с консервированным тунцом. Затем Джон разливает белое сливовое вино из зеленоватой бутылки в металлические чекушки, — и целует Шерлока после каждого глотка. В конце концов, после очередного поцелуя Шерлок не выпускает его из объятий, и они долго сидят без движений, словно замершие, и бездумно глядят на океан. В последнюю ночь они не спят до утра. Джон покрывает тело Шерлока поцелуями без остановки, без устали, без конца. Он оглядывает его снизу вверх: от узких обнажённых лодыжек до сливочной кожи на шее. Джон знает, какая нежная там кожа. Джон мог бы вылизывать её часами, водить горячим языком вдоль позвоночника — с места под волосами до копчика, затем между гладких ягодиц, дальше вниз до тяжёлой мошонки. Он переворачивает Шерлока на спину и ведёт языком по всей длине розового крепкого члена. Каждый раз Джон хочет продолжить путь, но идеальной формы головка притягивает всё внимание. Джон старается навсегда запомнить каждое мгновение этого утра, каждый изгиб тела Шерлока и не помнит ни секунды. Когда он закрывает глаза, то видит только свой синий самолёт. А когда наступает рассвет, Шерлок стоит на пороге магазина, зацелованный и абсолютно несчастный. Джон не может выдавить из себя ни слова. Он смотрит и смотрит, сжимая пальцы возлюбленного в своих руках. Утренние лучи освещают его тёмные кудри и бледное, невыразимо прекрасное лицо, его распахнутые, почти бесцветные от горя глаза. В конце концов, Шерлок в последний раз прижимает к себе Джона, а затем просит его уйти.***
Каждый день похож на предыдущий. Джон тренируется на плацу, его маленькое тело приобрело необходимую выносливость, и теперь результаты муштры не отличаются от результатов других солдат. Джон — крепкий, выносливый, стальной. Он всей душой верит в это. Он всей душой верит, что справится. Это ведь будет единственный полёт. Четыре кнопки, две педали и штурвал на себя — и всё. Ничего сложного. А потом... «Потом вас не станет. Император будет гордиться вашей смертью. Помните, что вы спасаете свою страну», — повторяет про себя Джон. Каждая ночь похожа на предыдущую. Джон пытается справиться с приступами паники, что охватывают его всё чаще. — Камикадзе — боги земных желаний, — беззвучно шепчет Джон в темноту. — Стоит мне пожелать, и страх уйдёт. Джон натягивает одеяло до подбородка, затравленно дышит в тонкую шерсть. — Мы — самураи небес, — убеждает себя Джон. — Мы не боимся смерти. Мы любим смерть и желаем её всем сердцем... Сердце Джона глухо бьётся в груди, этот бешеный стук выбивает совсем другие слова: «Тебе всего девятнадцать, Джон. Ты не хочешь умирать. У-ми-рать. У-ми-рать» Джон накрывает лицо влажной от пота подушкой, он не даст страху поглотить его. Он промчится над морем, смелый и такой же сильный. Он не закроет глаза, он раскинет руки, словно продолжая крылья своего синего бесколёсного самолёта. Он врежется в палубу — металл и доски тоскливо закричат и сдадутся. И тогда сердце Джона наполнится радостным трепетом перед долгожданной смертью, а душа очистится и вознесётся к вечному свету. Прочь от вспоротого живота и вывалившихся внутренностей, сломанных рук и обгоревшего тела. Подальше от земли, моря и... Шерлока?.. Джон открывает глаза. Он уйдёт, а Шерлок останется один?.. Желудок скручивает от саднящей боли. Шерлока нельзя оставить. «Это невозможно», — вдруг осознаёт Джон. Исполнение «миссии всей жизни», как учил полковник Хисуми, встаёт под угрозу. Джон рывком скидывает одеяло, садясь на узкой постели, и затыкает уши, чтобы не слышать слова полковника в своей голове. Мотает головой из стороны в сторону. Шерлока нельзя оставить. «Всё знают, что война проиграна. Всем известно, что твоя жертва напрасна. Ты хочешь рая, но что будет со мной?..» — Шерлок никогда не говорил ничего подобного, но его глаза... Тяжёлое озарение почти складывает Джона пополам. Словно придавленный, он кое-как встаёт с постели и, шатаясь, выходит из казармы в горячую ночь. Он идёт по тихой улице, и сегодня его ботинки не стучат по тротуару — Джон босой. В конце узкого проспекта четыре красных фонарика: после них нужно дважды повернуть направо, четыре раза налево — и дверь книжного магазина перед побледневшим лицом Джона. Он заносит руку для стука, но она не заперта, опять. Джон делает усилие и, толкнув стеклянную дверь, входит. В лавке темно, однако Джон с закрытыми глазами может пройти этот путь: двенадцать шагов прямо, восемь направо, пятнадцать ступенек вверх. Джон стоит у коричневой двери. Стоит и не может пошевелиться. Без Шерлока Джон почти парализован и не в силах открыть дверь, за которой Шерлок, который вдохнёт в него жизнь. Шерлок, который наполнит его вены кровью, разгонит её лёгкими дуновением из приоткрытых красивых губ. Шерлок, которому достаточно посмотреть на Джона, и тот снова будет дышать. — Шерлок... — едва слышно всхлипывает Джон, прислонившись к двери. Если бы кровь омывала сердца, то сердце Джона Уотсона, маленького и довольно нелепого камикадзе, который не хотел умирать, это небольшое сердце плавало бы в ней. — Шерлок... Шерлок, — Джону кажется, что это говорит не он, а его затихающий пульс. И Шерлок вдруг распахивает дверь, и Джон, белый и полуживой, падает в его объятья. — Джон. Джон. Джон, — Шерлок крепко сжимает его плечи. — Ты меня слышишь? Ну же, посмотри на меня. Джон чувствует мягкие губы Шерлока на виске, на переносице, едва ощутимо — на губах. Секунда-другая, и вены Джона наполняются кровью, пульс ускоряется, он оживает. — Не бойся, Джон, — Шерлок ласково гладит белокурый стриженный затылок. И улыбается отрешённо и счастливо. — Не бойся. Я полечу с тобой. И страх навсегда покидает Джона Уотсона.***
Возвратившись в штаб, Джон до утра обсуждает с Ниото план, и японец с облегчением и ужасом смотрит на него и не может понять: как вышло, что англичанин, маленький и хромой, предлагает ему жизнь, а взамен просит организовать собственную смерть? И может ли теперь Ниото называть себя самураем? Тем не менее, японец без слов соглашается на сделку. В отличие от Джона, у него не возникает никаких проблем — деньги по-прежнему решают всё. В ночь накануне полёта Джон приходит к Шерлоку с пухлым бумажным пакетом, а потом замирает у него в гостиной, глядя, как возлюбленный надевает парадную форму Ямато — светло-голубые мундир и брюки. Одежда немного великовата, но это мелочи. Шерлок на несколько секунд скрывается в спальне и выходит в гостиную в высоких сапогах. Джон протягивает ему коричневую кожаную куртку. Эти куртки им выдали только сегодня — новые, приятно пахнущие кожей, они выглядят великолепно. Джону и Ниото стоило больших усилий запудрить табельщику мозги, чтобы заполучить «лишнюю» куртку для Шерлока, но вот она на нём, сидит, как влитая (Джон позаботился о нужном размере). Джон достаёт из пакета последний аксессуар пилота-смертника — шлем, и, подойдя к Шерлоку почти вплотную, надевает его. Мягкие тёмные кудри скрываются за кожаными ушами шлема. — Ещё должны быть очки, — выдавливает из себя Джон, опускает голову и, стараясь игнорировать нестерпимый, горячий ком в горле, сглатывает. — Я дам тебе их на поле, когда мы... Джон вскидывает голову: — Господи, Шерлок, что же я наделал? — с ужасом шепчет он. — Ты не должен, боже... Как я мог?! — Прекрати, — Шерлок обхватывает его, но Джон трясущимися руками пытается расстегнуть на нём мундир. — Нет. Сними это. Прямо сейчас. Шерлок слегка встряхивает его, заставив посмотреть в глаза: — Хватит. Я не передумаю. Мне плевать на эту войну, Джон... — Война закончится через месяц! — перебивает Уотсон, хочет продолжить, но осекается, когда Шерлок с силой обхватывает его голову и шепчет. — И плевать на этот мир. Без тебя он мне не нужен, Джон. Конечно, горько признавать подобное, но Джон думает о том же.***
В последнюю ночь Джон один в казарме (Ниото ушёл сразу после ужина) и не может уснуть. Чтобы занять себя чем-то, он пришивает узкие красные полоски на две белые повязки — для себя и Шерлока. Повязки на рукава камикадзе выдали за ужином, но Джону они не нравятся. Однажды услышав, что у Шерлока день рождения в январе, Джон на сэкономленные от жалованья деньги, купил десять фунтов красного шёлка: хотел сшить Шерлоку кимоно. Но теперь идея подарка потеряла всякий смысл, а солнце на повязках штаба почему-то нервирует. Джон аккуратно срезает выцветшие нити и вышивает собственный рисунок. Три ярко-алые полосы, лучами расходящиеся вверх напоминают ему лепестки сакуры. Закончив работу, он прячет повязки в рюкзак с бутафорским парашютом и засыпает перед рассветом. На утреннем построении полковник Хисуми наставляет солдат в последний путь, зачитывая вслух выдержки из Устава для пилотов-камикадзе. День обещает быть жарким, юноши едва заметно утирают пот. Джон чувствует пристальный взгляд стоящего рядом Ниото, и, скосив глаза, с вызовом смотрит в ответ. Тогда японец отворачивается, испустив такой громкий и тяжёлый вздох, что полковник на секунду прерывает торжественную речь. После, во время завтрака, Ниото шепчет товарищу, что тот ещё может отказаться от затеи, но Джон знает — это неправда. Просто Ниото, кажется, почти обезумел от страха. В конце концов, Джон настойчиво просит оставить его в покое. Сжав кулаки, японец уходит. Через час Джон при полном обмундировании и даже в куртке, несмотря на жару, едет с рядовым Вассао на лётное поле. Они делают остановку в середине пути возле небольшой рощи и ждут: через несколько минут Джон видит приближающегося к ним Шерлока. Джон бросает на рядового быстрый взгляд — на лице того полное безразличие — и, поняв, что он «свой», пулей вылетает из машины и бежит навстречу Шерлоку. Он чуть не бросается ему на шею, обнимает и целует, плачет и смеётся. — Я так скучал по тебе! — Я вижу, — Шерлок деланно хмурится, но глаза светятся от счастья, когда он прижимает Джона к себе. Он не может сдержать улыбки и глубоко целует камикадзе в ответ. Резкий звук клаксона заставляет Джона только ослабить объятья. — Ну же, идём скорее, а то у него лопнет терпение, и никуда лететь не понадобится. Они оба наконец садятся в машину. Джон не отрываясь смотрит на Шерлока в форме. Изученная до мельчайших подробностей, неудобная и слишком плотная для жаркой погоды, ненавистная, — на Шерлоке она выглядит невероятно естественной и самой красивой на свете. Через полчаса они проезжают блокпост, и дальше машина не нужна. Рядовой, не глуша мотор, отдаёт честь Джону и Шерлоку, затем разворачивает машину в обратный путь. Джон оглядывается: поле и взлётная полоса, на несколько миль растянувшаяся от тренировочной площадки, непривычно безлюдны. Только чёрная фигурка Ниото выделяется на фоне белой стены дальнего ангара: японец зовёт их, размахивая руками. Подойдя, Джон видит, что на товарище офицерская форма кураторов камикадзе. — Я полечу с вами, да, — кивает Ниото, затем указывает в темноту ангара. — Здесь ваш самолёт. Зайдя внутрь, Джон и Шерлок некоторое время привыкают к полумраку. — Раздобыть самолёт с местом для штурмана не удалось, — виновато говорит японец. — Поэтому мы немного расширили кабину и добавили второе сидение. Это всё, что можно было сделать. — «Мы»? — уточняет Джон, внимательно оглядывая абсолютно новый самолёт. Видимо, сборка закончилась этой ночью, так как вчера камикадзе его не видел. — Я и Кайоши помогали механику, — отвечает Ниото. — У него шасси. Почему? «Особый заказ», — чуть не вырывается у Ниото. Вслух он поясняет: — Пришлось приделать, потому что без них он совсем не сможет разогнаться, — вздохнув, он глядит на Джона. — Нужно лететь прямо сейчас. Джон забирается в самолёт и проверяет приборную панель: лицо его принимает сосредоточенное выражение. Ниото же, набравшись смелости, поднимает глаза на Шерлока и протягивает ему руку для пожатия. Нахмурившись, Шерлок неохотно подаёт руку в ответ, а затем, присмотревшись к беззвучно двигающимся губам японца, различает слова: «Прочти Джону в небе». Ниото разжимает ладонь, и в руке Шерлока остаётся квадратик бумаги. Кивнув, он влезает на второе сиденье позади Джона, а Ниото спешит к своему истребителю. Наступившие за этим несколько минут тишины нарушает треск рации: — На взлётную полосу, Уотсон. Джон закрывает люк самолёта и выезжает из ангара. Яркое солнце ослепляет его и Шерлока: почти синхронно они опускают очки на глаза. И, пока Джон медленно едет вдоль поля, Шерлок достаёт из кармана повязки, что Джон дал ему в машине. С улыбкой он обвязывает сначала свою, затем руку камикадзе. Ниото, поравнявшись с ними, машет им из истребителя, и оба самолёта замирают на старте. Джон ждёт последнюю команду: «Разгон! Взлёт!», но вместо неё из рации слышится тихий, полный раскаяния, голос: — Прощай, Джон.***
А потом они летят: под синим небом, над синим морем, в синем самолёте. И глаза Джона повторяют и отражают синеву бесконечно. Он чувствует тепло ладоней Шерлока на своих плечах, его горячее дыхание на шее. Он снимает шлем и очки, и, потянув штурвал на себя, поднимает самолёт всё выше и выше — к самому солнцу.***
Письмо Ниото Джон! Вероятно, к тому времени, когда тебе прочтут это письмо, ты уже и сам поймёшь, что в самолёте нет двух тонн взрывчатки. Нет самонаводящегося прицела, парашюты настоящие, а шасси не отвалятся при посадке (не должны!). Этот самолёт был собран не для пилота-камикадзе, а для тебя и твоего друга. Понимаю, что вряд ли когда-нибудь смогу искупить вину перед тобой, но я от всего сердца желаю тебе счастья. Ниже указываю точные координаты, где нужно посадить самолёт. Вас будут ждать друзья моего отца, они помогут вам достигнуть берегов Англии в кратчайшие сроки. Искренне надеюсь на твоё прощение хотя бы когда-нибудь. P.S. Я позабочусь о собаке. Ниото Мацуки, 01 августа 1945 год.