Искажение тебя

      Ночью снилась какая-то муть. Почти ничего не было видно, запомнились только ощущения — дикий страх, боль… и смазавшийся автомобильный салон, будто на карусели крутишься. Потом ещё долго желудок скручивался, будто не успевая за прочим телом, вертящимся в этой жуткой карусели. В ушах то ли стекло хрустело, брызнувшее мелким крошевом, то ли собственные кости.       Поднял правую руку — в просвете окна она казалась рукой утопленника — белая, жилистая… целая. Пальцы левой осторожно ощупали запястье, рванувшее во сне болью. Правая ладонь сжалась в кулак — ничего не ноет.       Матвей провёл по глазам пальцами, избавляясь от липкой паутины сна, смахнул облепившую покрытый испариной лоб чёлку и сел. Часы в гостиной как раз отстучали пять утра.       Матвею было не по себе. Ему редко снились сны, чаще он закрывал глаза, проваливался в темноту и открывал их уже утром — сам по себе, словно внутри срабатывал будильник. Может, потому непривычное к подобному тело ломит, будто и правда в машине перевернулся?       Мотнул гудящей головой, тут же раскаялся — в ушах зазвенело ещё настойчивее. Подошёл к столу и включил компьютер. Не сказать, чтоб он был так уж от него зависим или вообще любил эту гудящую, действующую на нервы, коробку. Сзади на мягких лапах подкралась потревоженная ранней побудкой собака, ткнулась мокрым носом в руки хозяина. Однажды из вольера в зоопарке, где подрабатывал Матвей, удрал молодой волк. Недалеко и ненадолго — его нашли уже к вечеру и отконвоировали обратно. А ближе к лету Матвей нашёл в парке сучку со странным взъерошенным зеленоглазым щенком, норовящим тяпнуть за пальцы любого, кто тянул к нему свои руки. А Матвея не стал. Не стала. Отец дома появлялся нечасто, поэтому когда он обнаружил нового постояльца, Барселона уже прижилась в квартире и на злобное «Кыш отсюда, псина поганая», внушительно рыкнула и очень недвусмысленно облизнулась. К тому времени она уже вытянулась до размеров молодого овчара, поэтому отец предпочёл впредь махать руками как можно осмотрительнее, чтобы не лишиться пальцев.       Барселона заскулила. Пальцы бесстрашно потрепали вздыбленный загривок. Ни собака, ни волк — повадки у неё тоже были какой-то странной смесью. Хвостом она никогда не виляла, как собака, но и не держала его опущенным, как волк — он помахивал из стороны в сторону; если Барселона была в настроении, то вместе с хвостом виляла задняя часть тела, Матвей тогда не мог удержаться от смешка. Ещё псина никогда не гавкала — только рычала. А вот привычка вывалить язык и задумчиво склонить морду, прижав одно ухо, наверняка досталась от собачьих предков. А ещё мохнатая подружка любила встать на задние лапы, положить передние ему на плечи и лизнуть в лицо. Правда, делала она это не часто, только если ему было плохо. Вот как сейчас.       Мягко легли на спинку кресла лапы, зажав его между ними. Барселона потопталась, пытаясь поудобнее устроиться перед сидящим человеком — всё же обычно он стоял — провела шершавым языком по щеке и опять заскулила. Матвей не выдержал и улыбнулся. Он всегда находил общий язык с животными, потому и в зоопарке прижился, хотя никто его туда, несовершеннолетнего, разумеется, официально не пускал. А вот неофициально он там подвизался с пятнадцати лет.       Монитор пыхнул, включился, засветилась знакомая фотография на заставке. Это была первая фотография, которую когда-то прислала мама. Матвей тогда едва ли не по потолку прыгал от счастья. Ходил весь день в каком-то приподнятом настроении и даже не сообразил, как огрызнулся с не вовремя объявившимся отцом. Это был первый раз, когда тот поколотил его до состояния отключения от действительности — на спине с тех пор осталось несколько шрамов, а общение с родителем вообще свелось к нулю.       Ничего такого, чего бы Матвей не пережил — он с детства привык молчать и прятать эмоции, чтобы вечно раздражённый отец не наорал или не замахнулся. Не сказать, чтобы он его так сильно лупил — просто не давал спуску и вообще придерживался позиции, что настоящего мужчину можно воспитать одним кнутом, без всяких пряников. Потом Матвей подрос и в нём стали воспитывать ещё и самостоятельность — отец завёл кого-то на стороне и теперь сутками пропадал в чужой квартире, оставляя сына одного. Матвей не жаловался, даже наоборот — в полной тишине ему было намного спокойнее. Тогда же он набрёл на зоопарк и понял, что вполне может прожить и без отца, во всяком случае в этом году пару раз пришлось самому оплачивать квартирные счета и это не стало для него такой уж трагедией, хотя на еду после этого не оставалось и подкармливала его отбитая от нескольких придурков девушка.       Матвей щёлкнул по значку браузера, включил почту и тут же пожалел, что не входил сюда всю последнюю неделю — мать прислала новое письмо. Написала, что Ярик извечная Бацилла и с утра опять бессовестно пытался удрать в школу с температурой. Сейчас куксится и отказывается есть — придётся готовить любимые гренки и сварить шоколад, чтоб совсем не отощал. К письму была прикреплена фотография. На ней Яр завернулся в одеяло и недовольно кривился в объектив, явно из последних сил сдерживаясь, чтобы не показать матери язык. Почему-то Матвей был в этом уверен. Когда-то в детстве на лице его брата было именно такое выражение всякий раз перед тем, как он показывал язык.       Обычное описание того, чем занимался сегодня его брат. Обычный день, обычная жизнь, обычные проблемы. Матвей усмехнулся. Сам он никогда не болел, разве только после воспитательных экзекуций папочки. И в школу он ходил по настроению. Как только отец сменил телефонный номер и учителя перестали до него дозваниваться, он забросил учёбу подальше. Школа его раздражала — вокруг было слишком много людей, пытающихся сунуть нос в его личное пространство. Учителя на уроках рассказывали то, что он знал и без них, а ребята интуитивно чувствовали силу и либо отгребали подальше, либо — чаще — пытались показать, что сильнее, получали по носу и вот тут было два варианта — о драке становилось известно учителям и его отчитывали по кабинетам или же «униженные и оскорблённые» начинали докапываться с удвоенной страстью. Нудно, не интересно, раздражает, лучше уйти в любимый зоопарк к животным. Они куда понятливее и живут без подлости — сильные не полезут к слабому просто так, а хищники убивают только чтобы выжить, а не потому, что нравится унижать и растаптывать.       А ещё внизу был написан номер телефона. Предательски вспотели ладони. Они общались уже почти два года, но никогда не созванивались. Мама предлагала, но молчаливый Матвей толком не представлял, как можно общаться вживую, когда он и письменно-то не всегда отвечает. В основном писала мать, Матвей отбрехивался скупыми короткими отписками — о себе он мог рассказать разве что, как они гуляли с Барселоной у водохранилища. Всё остальное маме знать ни к чему. Каким может быть её бывший муж, она отлично знает, а то, что Матвей не ходит в школу, а ходит на работу, ей точно не понравится. Она расстроится, напишет, чтобы немедленно прекращал губить свою жизнь… но всё равно не сможет помочь. Она сюда не приедет и его не заберёт. Отец очень громко орал на этот счёт, когда обнаружил переписку бывшей жены и сына и опять поднял на него руку. Хм… за тот раз Матвей ему даже благодарен — через полмесяца в школе был внеплановый медосмотр, и он неожиданно решил, что было бы неплохо, чтобы кто-то из взрослых увидел его увечья. Может, тогда отца лишат родительских прав, а он сможет уехать к матери и брату.       Даже смешно, что он верил в подобную сказку. Матвей скривился, непроизвольно повёл плечами, разминая затёкшие мышцы. Да, в школе подняли скандал и с родителем связались соответствующие инстанции… которые моментом приглохли, едва он напомнил кем работает. За это Матвей тоже не любил школу — взрослые жалеют, стараются помочь, и даже вполне себе искренне… но всё равно не помогут, а жалость унижает.       Цифры гипнотизировали взгляд. Возможно, потому что был непривычно взбудоражен странным сном, Матвей потянулся к мобильнику. Вспомнил, что расколотил его ещё позапрошлой осенью, когда нарвался на троих громил в подворотне, да так и не купил новый. Лиса, чувствуя себя виноватой — её спасал, предлагала купить, но он им, как и прочей техникой, почти не пользовался, поэтому предпочёл остаться вне доступа, тем более, девчонка его и вживую доставала.       Прошёл в гостиную, набрал нужные цифры, совсем забыв, что сейчас, вообще-то, ранее утро и нормальные люди спят. Это только добираться до матери с братом далеко, но всё же часовой пояс у них один.       Длинный гудок, ещё один. Щёлкнул переключатель и уставший, но совершенно не заспанный голос поднял трубку.       — Алло?       «Мужской», — мимоходом отметил Матвей и уже собирался повесить трубку, но в мозгу мелькнула шальная мысль, что это может быть его брат, и не удержался от соблазна.       — Я… ммм… можно Светлану Берстеневу?       Секундная заминка. Матвей всей кожей почувствовал, что на том конце провода у невидимого собеседника перехватило горло. Нет, не Яр — слишком голос взрослый. Матвею почему-то казалось, что у его близнеца голос звонкий и смеющиеся нотки вплетены. Наверно потому, что на всех фотографиях, которые присылала мать, он смеялся, искренне и чисто. Хмурился только там, где болел, и то норовил язык показать. Полная его противоположность — Матвей хмурился всегда и везде.       — Она погибла…- хрипло выдохнул мужчина в трубку. — Вчера вечером они с сыном попали в аварию. Светлана погибла мгновенно.       — А Яр? — не услышав собственного голоса, выдавил Матвей, чувствуя, как обрываются внутри все воздушные шарики, родившиеся много месяцев назад, когда на почту пришло первое письмо с той самой фотографией, которая сейчас стояла на заставке рабочего стола. Теперь незачем ждать совершеннолетия, чтобы удрать от отца — некуда удирать.       — Яр в больнице. У него перелом руки и сильное сотрясение. — Жуткое, вытягивающее жилы молчание.- Он до сих пор без сознания.       — Я… я приеду. В какой он больнице?       Мужчина назвал.       — А кто вы? — неожиданно очнулся он, но Матвей уже положил трубку.              Лиса мрачно скосила глаза на ворвавшегося в квартиру Матвея. Запахнулась в красивый шёлковый халат. Настоящий, дорогой. С недавних пор у неё стали появляться подобные вещи. Матвей не разбирался в моде, но он отлично разбирался в качестве одежды, к тому же глаза ему никто не отнимал — многие наряды знакомой мозолили глаза на витринах местных бутиков. А несколько раз он видел дорогую иномарку, в которую садилась Лиса. Нет, она себя не продавала — если учесть, что он отбил её от насильников, девчонка к себе мужчин вообще подпускать перестала, только за ним таскается, как мартовская кошка. Но эта дурёха связалась с местным авторитетом, тем самым, чьих парней он от неё отрывал в подворотне, и теперь активно зазывала в ту же мышеловку и его самого. Нет уж, спасибо — он отлично помнил тех гопников и не хотел становиться таким же.       — Ты вообще в курсе, сколько сейчас времени? — сонно уточнила Лиса.       — Мне деньги нужны.       Девушка чуть округлила глаза, но не стала задавать глупых вопросов: «зачем», «почему» и так далее. Он к ней в первый раз пришёл, уже ясно, что не просто так. Хотя, надо отдать ей должное, с порога прыгать Матвею на шею и вообще фантазировать, что он пришёл именно к ней, Лиса не стала. Голова у неё на плечах есть, используется только не по назначению.       — Сколько и когда? — кротко вздохнула хозяйка квартиры.       — Сегодня. Двадцать тысяч, — навскидку прикинул Матвей. На самолётах он не летал, расценок не знал, а трястись сутки в поезде он не мог — ему, во что бы то ни стало, надо было попасть к брату сегодня.       Сегодня… в груди предательски заколотилось сердце. Матвей никогда не нервничал, Матвей никогда не переживал, Матвей никогда не дёргался и не совершал глупостей. До сегодняшнего дня. Он отлично знал, что у Лисы не будет таких денег, но деньги она достанет по первой же просьбе — стоит только заикнуться начальнику, что для него. Проклятый Никифоров, директор недавно построенного спортивного комплекса и по совместительству тот самый авторитет, хозяин тотализатора, воспылал к Матвею страстью, после того, как тот поколотил его бойцов в подворотне, и решил заполучить Матвеевы кулаки себе. Свободолюбивый и независимый Матвей чхать хотел на это желание с высокой колокольни и чхать собирался дальше, тем более интересы их никак не совпадали и Матвею от Никифорова ничего не надо было. До сегодняшнего дня.       Успокаивал себя Матвей только тем, что сумма не самая запредельная и её он быстро отдаст.       — Значит так, — сказала Лиса, вернувшись из спальни, где разговаривала по телефону, — деньги тебе будут. Но в «Кедр», как я понимаю, ты соваться не собираешься?       Матвей кивнул головой. Лиса потёрла виски.       — Отлично, тогда топаем на Кировское кольцо, там ещё постройка была заброшенная, помнишь?       — Угу.       — Там сегодня бои без правил намечаются. Общак туда закинули. Никифоров сказал, что позвонит распорядителю, тот тебе нужную сумму отстегнёт.       Матвей нахмурился. Лезть в эту грязь ему не хотелось. Лиса неуверенно кусала губы, настороженно зыркая на него из-под рыжих кудрей — согласится или нет. Можно подумать, выбор есть — Матвей даже переступил гордость и позвонил отцу, рассказал про аварию, но в ответ услышал только циничное: «Оклемается и без тебя, всё равно ничем не поможешь». Денег, конечно же, тоже не дал.       …О том, что Никифоров позвонил, Матвей понял сразу же, как увидел довольно скалящуюся рожу распорядителя, обрюзгшего типа с намечающейся лысиной.       — Ну здравствуй, чемпион, — хитро оскалился дядька.       — Я за деньгами, — мрачно буркнул Матвей.       — Раз за деньгами — отрабатывай, — тип остался невозмутим к демонической ауре гостя. Обычно люди от Матвея шарахались, как от чумного, интуитивно чувствуя опасность. Даже Лиса, не спаси он её от тех уродов, удрала бы на край света — до сих пор вздрагивает, если резко дёрнется в её присутствии. Распорядитель же был толстокож, и вообще здесь постоянно ошивалась куча брутальных жутких мужиков, с мускулами даже там, где их от природы не запланировано. Один такой бычок как раз протопал мимо, скрывшись в одной из смежных комнат. Следом за ним суетился хилый экземпляр с ведром опилок, из которых будут высыпать границу круга для боёв.       Матвей окинул взглядом комнату, в которой стоял — здание возводили во времена перестройки и, как многие подобные, оставили, не закончив. Успели возвести четыре этажа — строили какое-то административное здание, поэтому сделано было более-менее качественно — за двадцать лет разобрать успели разве что верхний этаж. Потом здесь завелись наркоманы да мелкая шушера типа гопников, устроившая едва ли не отдельные «кабинеты» для «команды». Теперь здесь же устраивались любимые уличные развлечения всего азартного отребья от алкашей до гопоты — бои без правил. Под ногами хрустнул гравий, в щель между плитами стены задувал прохладный весенний ветер.       — Вам подмести пол или покрасить стены?       Распорядитель оскалился, продемонстрировав внушительный свистун между передними зубами.       — Шутник. Хочешь бабок — отстой хотя бы один раунд.       Лиса за спиной виновато шмыгнула носом — наверняка заранее знала, что просто так Никифоров не отстегнёт. Ну да, он же только знает, что Матвей хорошо дерётся. Но поколотить кого-то в подворотне это немножко не то, что стоять один на один с противником в узком круге пространства под свист и улюлюканье брызжущей слюнями толпы.       — Когда начало? — раздумывать не было времени, после обеда нужный рейс.       Плешивый довольно хмыкнул:       — Для тебя прямо сейчас. Ты у нас несовершеннолетний — мы тебя быстренько раскрасим и отправим с богами, куда там тебе надо.       Их провели по коридорам в достаточно просторный зал. Был бы просторным, если бы не десяток самых нетерпеливых, начавших стягиваться к месту проведения за полдня до начала основного события. Конечно, бои шли и сейчас — одна пара уже вступила в едва насыпанный круг, хрустнула кулаками. И словно в невидимый гонг ударили — сорвались с места и едва ли не с рычанием бросились друг на друга под свист и улюлюканье довольной толпы. Два крепких шкафчика слиплись в одну кучу малу. Один из бойцов, повыше и повнушительнее, подло подсёк ноги противнику. Шлёп — мужчина упал на спину, утаскивая за собой не успевшего вывернуться из хватки вредителя. Тот коротко матюгнулся, но шлёпнулся сверху, закрепив успех тычком локтя в грудь. Нижний охнул, скорчился, взбрыкнул ногами. Подумал и плюнул в бородатую рожу над собой.       — Ах ты урод патлатый! — обиженно взревел оплёванный под дружный гогот людей.       Матвей скривился. Ни правил, ни изящества. Могут плюнуть, а могут и «вилку» в глаза ткнуть. Да и вообще что это за бой, когда два придурка изо всех сил месят друг друга, а прочее стадо возбуждённо брызжет слюной. Арена цирка и клоуны на ней!       — Нравится? — подкатил распорядитель.       В это время прижатый к полу вытянул руку, сгрёб пригоршню устлавшего пол песка и кинул в противника. И без того оплёванный, тот взвыл племенным быком. И тут же потерял контроль — нижний сгруппировался, бацнул кулаком по почкам, выкатился из-под него и, примерившись, пнул, выбивая за пределы круга.       — Нет, — искренне сказал Матвей. Молча прошёл сквозь редкую толпу, зашёл в круг, равнодушно посмотрел на предыдущего победителя, всё ещё переживающего победу со вскинутым вверх кулаком, обвёл взглядом зрителей — точно волк на псарне, даже гарчание услыхал. И спокойно объяснил притихшим псам:       — Я следующий.       — Кто этот задохлик? — выкрикнули из толпы.       — Пускай валит к чертям собачьим, — поддержал кто-то ещё.       — Малыш, шёл бы ты, а? — даже как-то с жалостью предложил мужик, рассматривая парня.       Матвей спокойно стоял. Отдал ветровку протолкавшейся следом Лисе, размял до хруста плечи.       — Ну как хошь, — благодушно позволил противник, показушно хрустнул костяшками пальцев.       Мир за пределами круга словно отрезало глухой стеной — звуки стихли, краски поблёкли, смазались искажённые хищной кровожадной радостью лица. Мужчина прищурился, как бы случайно чуть отступил в сторону, нащупывая, откуда бы ударить. Матвей так же «случайно» сместился в сторону, спокойно взглянул в сощуренные от презрения глаза стоящего напротив человека. Ох нельзя смотреть на незнакомого противника так презрительно. Противник всегда по умолчанию должен считаться равным тебе по силе, чтобы не вышло осечки.       Матвей даже не дёрнулся, когда мужчина по старому примеру рванул навстречу, широко раскрывая руки, чтобы сжать парня в замок. Выскользнул, плавно увернувшись от хватки, развернулся и вдогонку коротко тюкнул по позвоночнику не успевшего развернуться противника сцепленными в замок руками. Тот сломал движение, неловко споткнулся, но не полетел на землю, как Матвей рассчитывал — вывернулся почти так же умело, как он сам, одновременно носком кеда зачерпнув песок, и повторил любимый приём — послал в лицо замешкавшегося Матвея. По глазам резануло пылинками. И тут же в лицо впечатался вражеский кулак, правую руку сжали, словно тисками, крутанули, выворачивая ладонью вверх и на себя. Ломающееся запястье затрещало, как во сне.       На миг за отделявшую круг и зрителей стену прорвалось несколько судорожных вздохов. Где-то приглушенно пискнула Лиса.       Матвей скинул покалечившие его руки, отступил на шаг, смутно вспоминая, что где-то тут уже проведена черта, за которую переступать нельзя ни в коем случае. Зрение почти отказало, запорошенные веки жгло слезами. Поломанная кисть наливалась свинцовой тяжестью, шевеление пальцам отзывалось тупой вязкой болью — не сильной, но раздражающей.       Вот только никто не знает, что Матвей левша, и то, что правая рука болтается дохлой змеёй, его не сильно трогает. Внутренне злорадно ухмыльнулся, позволяя противнику уже безбоязненно подскочить ближе. Даже позволил ударить себя в живот, не отказав себе в удовольствии полюбоваться скривившейся рожей — зря он, что ли, в зоопарке тюки с кормами разгружает да на перекладине, там же специально для бездельничающих работников (и ими же) сваренной, подтягивается? Размахнулся и ударил в лицо. Брезгливо скривился — под костяшками хрустнул нос — баш на баш, чтоб зарёкся без дела калечить людей. Оглушённый болью, мужик скорчился и попятился. Матвей не любил грубость, хотя если распускал кулаки, делал это без жалости; подошёл к уже побеждённому, властно запустил пальцы в его заросшую шевелюру и выпнул за пределы круга.       Толпа взвыла. Где-то свистели и улюлюкали, надрывно орал какой-то забулдыга, проигравшийся в пух и прах, кто-то громко что-то кому-то доказывал. Матвею это было не интересно. Он подошёл к распорядителю.       — Деньги, — коротко напомнил парень.       Тот поцокал языком, с каким-то сожалением разглядывая нависшего над ним вымогателя.       — Ты должен вернуться в круг, — сказал он.- Ты выиграл — значит, бьёшься со следующим. Выиграешь его — и я буду доволен.       — Я сейчас двину тебя и буду доволен куда больше, — тихо и страшно прошептал Матвей, выразительно сжимая кулаки. Оба — и здоровый, и покалеченный. Распорядитель побледнел, кротко кивнул помощнику, и тот побежал за нужной суммой.       — Жаль, всё-таки, — искренне сказал он, — из тебя вышел бы отличный боец.       — Только через мой труп, — мрачно отрезал Матвей.              …Из самолёта Матвей почти вывалился, вконец разбитый и уставший после выматывающего дня. Рука отекла и ныла тупой выматывающей болью. Но на требования Лисы отправиться в поликлинику и наложить гипс он только отмахивался — некогда, на самолёт опоздаем. А в самолёте просто перемотал чёртову конечность курткой и на время о ней забыл, пока самолёт не пошёл на посадку, и его не вдавило в кресло. Тут уже и здоровые кости из суставов чуть не выкрутились. Тогда он впервые согласился, что идея разрешить Лисе лететь вместе с ним (естественно, за свои личные, отдельно для себя выбитые из Никифорова деньги) была не лишена смысла. Девчонка мягко подкатила под руку и практически сволокла его с трапа, хотя и сама выглядела краше в гроб кладут — зелёная, с запавшими глазами, но довольная, как добравшаяся до крынки со сметаной кошка.       Матвей никогда не понимал её увлечения им. Ну спас от уродов, ну промолчал, когда она одному из них кислород в больнице перекрыла — он бы и сам перекрыл, окажись на её месте, но больше в нём не было ничего такого, за что такая, как она, могла обратить внимание на такого, как он. Матвей не был общительным, он даже не был сколько-нибудь дружелюбным — наоборот, распугивал всех вокруг, включая бродячих собак. Не было ни одного человека, кто бы посмотрел на него в первый раз и улыбнулся — только вздрагивали, даже Лиса. Ему было плевать на мир, и вообще он хотел забиться куда-нибудь подальше от людей и жить спокойной, никому не обязанной жизнью… ещё вчера он хотел жить с матерью и братом…        — У тебя лицо скривилось, — настороженно сообщила Лиса, когда они словили такси и уже ехали в больницу.       О том, что это у него такая улыбка, Матвей предпочёл промолчать.       На город, в котором ещё прошлым утром жила его семья, опускались сумерки. Загорались фонари, резали глаз яркие неоновые вывески, теряющиеся в такой же непривычно яркой южной зелени. Люди здесь напоминали муравьёв — такие же деловитые и вечно куда-то спешащие. Здесь жизнь не останавливалась с приходом темноты, улицы начинали гудеть, как потревоженный улей. Может, так даже лучше — нет тёмных подворотен, где обязательно притаился забулдыга или насильник, и недостроенных заброшенных зданий, полных озверевших от ничегонеделания мужиков, тут тоже нет. Мать говорила, Яр любит рисовать. Это и не удивительно — в утопающем от зелени и красок приморском городке наверняка найдётся много красивых пейзажей. Возможно, живи Матвей здесь, а не в своём «элитном» кусочке пространства, где от природы осталась разве что клякса водохранилища да заросший одичавший парк вокруг, он бы тоже рисовал, мог видеть красоту, а не только уродство окружающего его мира. Яр рисовал русалок и дриад, Яр до сих пор верил в сказки. А Матвей учился драться, чтобы не давать себя в обиду уличной шпане. Яр любил горячий шоколад. Матвей ел всё, что было, если было что — не раз и не два он оставался без денег в кармане и куска хлеба на столе. Просто потому, что отец завеялся на дольше, чем планировал. Может, он потому так отчаянно жаждал увидеть свою вторую половинку, вживую убедиться, что есть в мире человек — его внешняя копия — живущий обычной жизнью, умеющий улыбаться и нормально общаться. Когда-то давно они были неразлучны. Матвей смутно помнил то время, но из писем матери точно знал, что характер Яра не сильно изменился. Его брат по-прежнему был весёлым и добрым. Да, таких много, но с таким же лицом — нет. Это будто твоё собственное отражение, живущее так, как ты всегда мечтал. Хотя, скорее, это ты отражение, исказившееся и непохожее…       …Палата была небольшая, но светлая и оттого более-менее уютная. Матвей потянул на себя дверь, но кто-то изнутри успел первым. Сухопарый мужчина с высокими залысинами. Увидел Матвея, округлил глаза. Странная реакция, обычно на него иначе реагируют, и тут же понял в чём дело.       — Ты брат Яра, — даже не спросил, а уточнил мужчина. Тот кивнул. Мужчина выдохнул, то ли облегчённо, то ли просто потому, что при взгляде на парня задержал дыхание.       — Как он?       — Он… спит, — мужчина покосился в палату, но всё же из дверей не вышел и Матвея внутрь не пустил.- Так и не приходил в себя, просто обморок перешёл в сон… Отец тоже здесь?       Матвей покачал головой. Собеседник нахмурился, но промолчал, только хмыкнул, будто так и думал.       — Что у тебя с рукой?       Матвей непроизвольно спрятал повреждённую кисть за спину, но за спиной притёрлась Лиса, зыркающая на всех огромными выразительными глазищами. Матвей был в слишком возбуждённом состоянии, чтобы хотя бы просто о ней помнить, поэтому тычок разбитой рукой о плечо спутницы оказался неожиданным и болезненным.       — Пожалуй, нужно отвезти тебя к травматологу, — решил мужчина, взглянув на исказившееся, и без того не слишком дружелюбное, лицо парня.       — Я хочу увидеть Яра.       — Слушай… — собеседник замялся, — твой брат не знает, что у него есть близнец. А сейчас он даже не знает, что у него нет матери. Думаю, ему и так будет тяжело первое время.       — И?..       — Может, он бы мог… у меня?..       Мужчина неуверенно глянул на Матвея, увидел ответ в его глазах и поник.       — Хотя бы первый месяц, — всё же сказал он. — Ему надо выйти из больницы и хоть немножко прийти в себя. Меня он знает с детства, вхож в мой дом, думаю, в знакомой обстановке ему будет легче.       Матвей молчал. Он прекрасно понимал, что собеседник прав и так будет лучше. И всё же чувствовал, как сдувается последний воздушный шарик внутри. Он как гончая мотался по городу, искал способ добраться до брата, увидеть, наконец, свою подаренную небом половинку, а сейчас, стоя всего в пяти шагах от него, он должен был уйти и забыть о нём ещё на месяц. Целый месяц! Смешно, но Матвей опять поверил, как когда-то на медосмотре, что всё будет хорошо и в его жизни что-то изменится. Пусть он ведёт себя как маленький, непременно желая получить желаемое здесь и сейчас — он так устал быть взрослым, он так хочет побыть хоть немножко эгоистом, сделать то, чего действительно хочет.       Отодвинул мужчину, прошёл в палату, недвусмысленно захлопнув за собой дверь. Мамин друг хорошо постарался — выхлопотал отдельную палату, наверняка и больница какая-нибудь частная, где оборудование лучше и персонал человечнее. Обязательно надо узнать, сколько он за всё это выложил — и во что бы то ни было отдать! Чтобы ничем не быть ему обязанным. Не потому, что Матвею мужчина не понравился. Обычный человек, возможно, нет — наверняка искренне любил их мать. И всё же у Яра есть Матвей, даже если тот и не знает.       Прошёл к кровати.       И замер.       Кто сказал, что больница — это место боли и скорби? Перед Матвеем лежала его бледная, почти безжизненная копия, с поцарапанным лицом, тощая… живой призрак. Перед Матвеем лежало его искажённое изображение — на заострившемся лице даже сейчас блуждала улыбка, та самая, которая у Матвея всегда напоминала оскал и распугивала тех немногих, кто отваживался пробиться в его тесный угрюмый мирок. Волосы блестящей волной рассыпались по подушке, каштановая прядь легла на глаза. Матвей не удержался, потянулся к ней, убрал с лица, осторожно коснулся бледной кожи.       И в тот же миг полупрозрачные веки дрогнули. Матвей хотел отдёрнуть руку, но прикипел к чистым янтарным глазищам. Даже забыл, как дышать.       Вот Яр сейчас увидит склонившегося над ним человека с собственным лицом и жуткой аурой и вздрогнет.       Яр недоумённо хлопнул густющими ресницами, внимательно посмотрел на него.       — У тебя глаза грустные, — шепнул он пересохшими губами. И улыбнулся.       А Матвей так и остался стоять, протянув руку к его лицу. Оглушённый, растерянный… счастливый.       Словно в отражение смотришься. Искажённое — яркое, чистое.       Обессиленный близнец закрыл глаза и опять заснул. Наверно, он даже не вспомнит этот момент. Наверняка не вспомнит. А вот Матвей не забудет. И золотую корону в янтарных глазах, и улыбку, и защемившее в груди сердце.       Кто сказал, что больница — место боли и скорби? Здесь Матвей нашёл то единственное, чего ему не хватало все эти годы. Когда-то давно, он потерял собственную половинку, своё второе я. Он всегда помнил, что его было двое. Один он смотрел на мир яркими золотыми глазами, а второй он жутко не любил, если кто-то другой пытался хотя бы на миг забрать это чудо себе, отнять у него. О, он отлично помнил тот день, когда из-за ревности столкнул брата в воду, и ненавидел себя за это. Мать говорила, что Яр ничего об этом не помнит. Оно и к лучшему. Эгоистичное детское желание полного обладания своей половинкой отняло у него эту самую половинку. Он научился жить один, и даже решил, что забыл, каково это — желать присвоить себе. Полностью. Без остатка.       И хочется уберечь от окружающей грязи… и нет больше сил держаться на расстоянии. Все хотят быть счастливы, и Матвей не исключение.       Склонился ещё ниже и осторожно коснулся горячих губ, как когда-то безумно давно, едва ли не в прошлой жизни. Правда, раньше именно Яр первым тянулся к нему, целовал и смеялся, когда вспыхнувший Матвей принимался оттирать зудящие после поцелуя губы.       Всё изменилось.       Разве что его любовь осталась прежней.              …Иногда время тянется бесконечно долго. Но минуты ползут за минутами, складываются в часы, часы в дни. День за днём, неделя за неделей.       И однажды на пороге появится с таким нетерпением ожидаемое чудо, взглянет золотыми глазищами, хлопнет ресницами.       И, чувствуя себя законченным дураком, только и выдавишь:       — Ты Ярослав?       Заслужишь презрительный жалостливый взгляд. Ха-ха! Кто б этому чуду намекнул, что нормальная реакция — это страх?..       Скривятся немножко неаккуратные смазанные губы, но даже в презрительной гримасе проскользнёт никогда не исчезающая улыбка.       — А ты Матвей? — бросит в ответ знакомый до дрожи голос.       Родной и любимый…