Недостойный объект

В эту пятницу он не смог удержаться от шныряния в сети с самого утра, хотя и знал, что интервью не появится там раньше вечера, а может даже, только на следующий день. – Что ты так серьезно выискиваешь? – поинтересовалась Каролина, взлохмачивая ему волосы по пути из гардеробной в гостиную. – Кое-что по роли, – отозвался Бенхамин, рассеянно целуя ее руку. От Каролины приятно пахло, и он почувствовал укол вины из-за того, что этот запах не волновал его больше. Вина усугублялась тем, что вместо этого его волновал другой запах, интенсивный и крепкий, и с этим уже второй год ничего нельзя было поделать. Он шел за этим запахом, как ребенок за дудочкой крысолова, не имея воли и, что греха таить, вовсе не желая ему сопротивляться. В тот день он едва дождался темноты. Хулио был рассеян, немного устал и достаточно скован. Бенхамин не знал, куда девать руки, с чего начинать и как после этого жить. Бывают же такие дурацкие моменты – когда ты понимаешь, что по-старому уже нельзя, и вроде даже есть новое и важное, ты видишь его, но ухватить никак не получается. А получается только пребывать в состоянии полной растерянности. Может быть, важность этого нового мешает? Хулио, кажется, знал, как себя вести, немногим лучше. Он держал бокал вина – обеими руками сразу, и все будто не решался выпить, и то и дело наступало молчание, а когда прекращалось, то, наверное, каждый из них думал, что лучше бы и не прекращалось. У Бенхамина потели ладони, и он то и дело – ага, незаметно, конечно же, – вытирал их о джинсы. И, наверное, он все-таки не выдержал бы и ушел домой, если бы Хулио вдруг не накрыл его ладонь своей и, внимательно глядя ему прямо в глаза, не сказал серьезно и спокойно: «Не волнуйся. Не надо волноваться так. Здесь все свои». И это, конечно, – до поры до времени, – подействовало успокаивающе. Не от того, что Хулио говорил, а от того, как. А Хулио добавил: «Если тебе так будет удобнее, пойдем сразу туда». И ладони отчего-то потеть сразу перестали. В спальне в окошко светила луна, и Хулио поколебался, прежде чем задернуть шторы и зажечь ночник. Постельное белье было идеальным, двух оттенков белого, и это отчего-то показалось тогда хорошим знаком, Бенхамин сам не знал, почему. Обнимая Хулио, он не испытывал никакой неловкости. Он почти мурлыкал, когда Хулио, взяв его за подбородок, прошелся губами по шее к самому вырезу майки. Но когда майка была уже на полу и Хулио стал расстегивать его ремень, вздрогнул. – Что такое? – спросил тогда Хулио, мгновенно убирая руки. Бенхамин закрыл лицо ладонью. – Ничего, продолжай, продолжай, – сказал он, возвращая руки Хулио к молнии на своих джинсах. И выдохнул: – Просто… у меня никогда не было такого опыта. – У меня тоже никогда не было такого опыта, – отозвался вдруг тот. – Что? – Бенхамин даже отступил от неожиданности. – Нет, с мужчинами нет, – спокойно подтвердил Хулио. – Ты разочарован? – Хм, я похож на человека, которого может волновать отсутствие опыта? – возмущенно воскликнул Бенхамин. Хулио посмотрел на него очень внимательно: – Да. – Вообще-то да, волнует, – признался Бенхамин. – Я бы не хотел, чтобы остались какие-то следы или чтобы это было как-то заметно... Он вздрогнул. Тогда, представляя, что будет, если Каролина заподозрит что-то, он испытывал настоящий ужас. Тогда – не теперь. Но, кажется, то, что он сказал это тогда, и определило их дальнейшие отношения. Потому что в следующую секунду Хулио Чавес сделал то, что меньше всего можно было от него ожидать. – Ты хочешь, чтобы я?.. – спросил он, и прежде чем Бенхамин успел ответить, продолжил. – Хорошо. – И, сбросив тапки, невозмутимо принялся стаскивать брюки и трусы. С тех пор Бенхамин всегда был сверху. Хотя, если говорить правду, постоянно мечтал о другой роли. А в тот первый раз он вообще чувствовал себя полным придурком. Хулио Чавес, господи, сам Хулио Чавес лежал перед ним с разведенными ногами, предоставив свою задницу в его полное распоряжение. Пусть немного дряблую и бледную, но какую же желанную, такую, что хотелось ее всю расцеловать, а у Бенхамина руки тряслись так, что он не мог попасть пальцами между ягодиц. И мутило так, что эта самая задница прыгала у него перед глазами. И пальцы упрямо скользили мимо. И он помнил этот строгий окрик Хулио: – Бенха! – Что? – спросил он беспомощно, ощущая, как начинают потеть ладони. Как же он ненавидел это чувство с детских лет. И как было страшно, что кто-то заметит… – Посмотри на меня! – приказал Хулио. Бенхамин ослушаться не посмел. – Ты, правда, думаешь, что если у тебя сейчас ничего не получится, я тебя выставлю? И еще что-нибудь в этом духе? – спокойно спросил Хулио. – Ты правда такого низкого мнения обо мне? – И добавил тихо и ласково: – Поцелуй меня. И как-то сразу отлегло, и ладони потеть перестали. Правда, два презерватива он все-таки испортил потом. И Хулио было очень больно, когда он в него входил, и простата нашлась не то чтобы не сразу, но, наверное, с тридесятого раза. Но это совершенно не помешало им продолжать. И в тот вечер, и на следующий день. И потом, когда они встречались – сначала раз в месяц, а потом все чаще и чаще, потому что так вот оно просто случалось и потому что порой не было никаких сил терпеть. Уроки. Конечно же, это был самый простой предлог. И Каролина была довольна. И это мучило Бенхамина особенно сильно. Потому что в тот момент, когда он, по ее мнению, совершенствовал свои актерские навыки, Бенхамин гладил бесстыдно раскинутые ноги Хулио Чавеса и надевал презерватив. Презервативы, кстати, были отдельной темой. Даже самые крепкие, суперанальные, какого бы то ни было производства, у них почему-то постоянно рвались. В любой позиции. И не то чтобы Бенхамин был особенно резок и быстр… Только чуть ли не при каждой встрече он в очередной раз со стоном досады стаскивал со все еще напряженного члена бесполезную, лопнувшую резинку, а Хулио смеялся, принимаясь ласкать его член рукой: – Ты, наверное, инопланетянин, солнышко. У тебя там совершенное оружие, которое никогда никто не найдет. Да, в принципе, что и имело значение в этот момент, так это Хулио и его смеющиеся глаза. От этого взгляда делалось тепло-тепло, в груди, во всем теле, и если Бенхамину становилось где-нибудь когда-нибудь плохо, он вспоминал этот взгляд. С презервативами была и другая история. Как-то Бенхамин торопился, ошибся и накупил резинок с разными вкусами. При соединении с нейтральным запахом смазки и крепким, устойчивым запахом кое-чего еще во время секса они издавали сногсшибательный аромат. В итоге они оба катались по постели от смеха и Хулио бил по простыне рукой и стонал: – О-о-о, запах клубники больше никогда не будет для меня прежним. Но мороженое с тех пор они почти всегда ели только клубничное… – Я вернусь в десять, не раньше, – закричала Каролина из прихожей. – Хорошо! Удачи, ми амор. Дверь за женой захлопнулось, и Бенхамин, засунув руки между коленей, опустил голову и вздохнул. Сколько же еще он сможет ей врать? Сколько еще… Он вернулся к ноутбуку и в который, должно быть, тысячный раз, обновил страницу. Ничего нового. Бенхамин вздохнул. Проще, конечно, позвонить Хулио и спросить у него. Ведь ему должны сообщить, что интервью повесили, и все же… Все же, несмотря на все прелести секса, было между ними из раза в раз что-то недоговоренное. И Бенхамин больше всего на свете боялся… это договорить. Кто он на самом деле для Хулио? Всего лишь развлечение на старости лет? Или все-таки больше? Он никогда не знал ответа на этот вопрос и каждый раз словно что-то останавливало его задать. А что если Хулио так и скажет, что он для него – «каникулы», как говорил его герой Грациани пару лет назад. Бенхамин чувствовал, что этого ему не перенести. Только не в глаза, лучше уж притвориться, что ничего не знаешь, тогда все не сразу и закончится. Собственно, поэтому и не пропускал ни одного интервью – пытался понять. Кто-то бы, возможно, сказал «дает – значит, любит». Только Бенхамин еще в первые месяцы столь близкого знакомства обнаружил, что Хулио Чавес может спокойно дать себя оттрахать в задницу или, например, дать обозвать себя во время траха какими угодно грязными словами, но при этом вне секса с трудом выносит простые нежные прикосновения. Правда, в последнее время стало казаться, что Хулио немного привык. И во время уроков, которые все-таки были, уже не так ворчал и отталкивал, если Бенхамину вдруг вздумывалось просто так залезть ему руками под майку или в штаны. А иногда и сам ни с того ни с сего обнимал, тихонько вел ладонью по спине: «Давай-ка устроим перерыв». Бенхамин обновил страницу в очередной раз и оцепенел. Прямо на него смотрел с фотографии Хулио, а под ней значился большой заголовок: «Я по-прежнему не влюблен». Экран перед глазами поплыл. Руки задергались, и Бенхамин не сразу попал по клавиатуре, а когда попал, то открыл не ту ссылку и вообще ушел на рекламный сайт. Вернулся, нашел наконец нужную страницу, но буквы прыгали перед глазами, никак не желая складываться в слова. Какие клавиши означают поиск, он тоже забыл. Но строчки, конечно же, нашлись -такие проклятые вещи всегда находятся. – Ты уже давно не отвечал на личные вопросы… Последний раз примерно два года назад. – Потому что с тех пор, как отвечал, ничего нового и не произошло. – Два года назад ты говорил, что не влюблен. – Правильно, я и сейчас не влюблен тоже. И, честно говоря, не вижу вокруг ни одного подходящего для этого объекта… Каждое слово будто пощечиной хлестало по лицу. Он будто слышал этот резковатый, хриплый – после недавней простуды, насмешливый голос. Слезы потекли из глаз, и Бенхамин не видел никакого смысла их удерживать. Такой боли он не испытывал, наверное, с тех пор, как умерла Бланка. Он лег на постель, ощущая полную бессмысленность своего существования, и пролежал без движения несколько часов подряд. И все это время насмешливый голос Хулио звенел в его голове. Голова была пустой и невероятно огромной, как многокилометровая комната, и голос возникал где-то в ее середине и потом бесконечным, наслаивающимся друг на друга эхом летал по стенам. Конечно же, он пропустил и обед, и ужин, и заставил себя встать только тогда, когда вспомнил, что через час или два придет Каролина, а она в любом случае не заслуживает, чтобы он ей показывал такое лицо. Она вообще не заслуживала ничего из того, что он своей отвратительной интрижкой делал с ней. Бенхамин доплелся до кухни, сжимая руками пульсирующие виски. Прислонился к оконному стеклу, пережидая головокружение. Нет, он неправ, конечно же, неправ. Все это не может быть грязным, просто потому что это было хорошо, и было удовольствие, и он… любил. А то, что в этом не было ничего для Хулио, даже как-то неважно. Главное, что в этом было что-то для него самого. Он вжался лбом в холодную раму, чувствуя, как вновь подступают слезы. Было, но ничего уже не будет. Мобильник, валявшийся на столе, затрезвонил и завибрировал изо всех сил. – Ты не хочешь сегодня прийти? – спросил в трубке обманчиво-теплый голос Хулио. – Нет, спасибо, я уже видел твое интервью, – тихо, но твердо, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не было слышно слез, ответил Бенхамин. – Спасибо, что дал мне понять хотя бы таким образом, что я на самом деле значу для тебя. «Правильно, я и сейчас не влюблен тоже. И, честно говоря, не вижу вокруг ни одного подходящего для этого объекта…», – процитировал он. – Уфф, – протянул Хулио. – Бенха, честно слово, иногда ты ставишь меня в тупик, – сказал он. – То ты переживаешь из-за царапины, которую я тебе оставил, распинаясь, какие ужасы свалятся на твою голову, если о нас узнает твоя жена, а когда я делаю что-то, чтобы уберечь нас, начинаешь обвинять меня… алло? – Уберечь нас? Ты сказал «уберечь нас»? – переспросил Бенхамин. Он медленно стукнулся головой о раму. Господи, какой же он дурак. Конечно же, разве могло быть иначе? После этих вот двух лет – иначе? – И он засмеялся, всхлипывая и вытирая слезы, бегущие по лицу, и ему было все равно, что подумает об этом Хулио: – Ты хочешь, чтобы я пришел сейчас, да? Я иду! Господи, конечно же, я иду!