***
- Мегуми! Мегуми-чан, солнышко! Я понимаю, что этот мальчик много значил для тебя и тебе больно свыкнуться с тем, что ты потеряла его, но голодать, запершись в комнате, и пропускать школу - не выход. Котик, прошу, открой маме дверь... Этот монолог продолжался изо дня в день. Мегуми молчала. Понимает... Люди часто бросаются этим словом, и в большинстве случаев они врут. Он значил для неё... больше, чем много, и сердце застывает от таких мыслей, но Мегуми уже нечем плакать и нечем истерить на четвертый день. А школа... Ну неужели мать забыла, что такое юная любовь и как больно пережить её? Или может, она никогда и не была влюблена? Оградиться от всех – не выход, говорят ей. А где же его найти?! Нет, мать не понимает. Уже исполнилась неделя с начала её самопроизвольного заточения. Семь дней, как отзвонили колокола по парню её грёз, а Мегуми все так же сидит на кровати, поджав ноги к подбородку, и розовый цвет, окружающий её, кажется ей отвратительным. Мать всячески пыталась выманить её: сначала ласковыми словами, потом любимым яствами и под конец модным косметическим набором. Даже доктора пару раз приводила, и Каори тоже часто навещала их дом. Но все было зря. Мегуми оставалась безутешна, и ни один доктор мира не смог бы подсказать ей лекарство от израненного сердца. Непроходящая апатия захватила её, словно шопоголика шопинг. Нахлынувшая депрессия была столь же ужасна, как и смерть Юки-куна, что породила её. Раньше, много сотен пролитых слез назад, Мегуми считала депрессию романтичным атрибутом мелодрам, ведь переживания и тоска экранных героинь были в некотором роде прекрасны, престижны и пахли взрослой жизнью большого города. Но только сейчас, сидя на опостылелых розовых простынях, она поняла, какой же это, черт возьми, жуткий кошмар. Самое страшное было в том, что Мегуми не находила выхода из этой западни, и очень часто ей казалось, что она сходит с ума. Она много думала о жизни в эти дни, о том, что было, что будет, и что могло бы быть, от груза усталости не замечая, что последнее превращалось в печальные, унылые мечтания. Что было бы, если бы не умер Юки-кун? Был бы у неё шанс хоть чуточку понравиться ему как девушка или, хотя бы, как человек?.. Он всегда воротил от неё нос, отворачивал милое сердцу лицо и прятал взгляд глубоких темных глаз, но Мегуми приказывала себе иметь терпение и лелеяла надежду – небеспочвенную, как ей, по глупости, казалось, - на близкое знакомство. Ведь у них была общая, несокрушимая мечта – вырваться из цепких терновых лап Сотобы и сбежать в какой-нибудь мегаполис, чтобы встать на ноги, выбиться в люди! А теперь... Будь он только жив – большего ей и не надо. Помнится, тысячи отравленных болью минут назад, когда известие о смерти Юки-куна достигло их порога, Мегуми отказывалась в это верить. Нескончаемая истерика не покидала её весь день. Поверить все-таки пришлось, а после это стало правдой. Теперь же она ничего не чувствовала, кроме привкуса праха на языке и злой тоски. Не было и часа, чтобы она не задумывалась о самоубийстве. Решилась, правда, только на восьмой день. Ей думалось в тот момент, что не было ничего проще в мире, чем организовать собственное убийство. Руки у неё дрожали, пальцы были влажными и холодными – пришлось осуществлять это в комнате, в ванной её могли спасти. Мегуми мяла лезвие папиной бритвы подушечками пальцев, испарина покрывала лоб. Смелее, твердила она сама себе, но смогла сделать лишь небольшой надрез да вскрикнуть от боли, едва не перебудив спящих родителей, о которых и думать забыла. Разбухавшая темная линия выступившей крови отупляла взгляд. Неожиданный стук в окно чуть было не отправил Мегуми на тот свет. Она задрожала от резкого страха перед неведомым, но быстро успокоилась, решив, что глупо бояться кого-либо на пороге самоубийства. Вялое любопытство на время охватило её, словно безумие, стоило звуку повториться. Три быстрых шага, вздернутые занавески, и она зажала ладонью вскрик – там был ОН. Желанный возлюбленный, её воплощенный сладкий сон... И она не думала ни секунды. Просто распахнула окно, безмолвно моля войти. И он вошел. Легко перемахнув через подоконник, выпрямился во всей своей красе – статный, притягательный, родной... Отчаянное в своей безумной радости счастье сгладило тот легкий укол страха, что был в начале. Мегуми секунду жадно разглядывала его, а потом кинулась ему на шею, крепко обнимая и шепча что-то неразборчивое. От куртки Юки-куна пахло лесом, свежестью и ночью, был и тот слабый запах шампуня, что она чувствовала раньше от его волос. Все было на месте, исчезло только тепло человеческого тела. Он мягко отстранил её, и Мегуми, наконец, смогла осознать, что это не сон и не марево. Это он, её любимый – те же темные волосы, тот же мрачный пронзительный взгляд и холод такой же привычный. Что-то, правда, было в нем чуждым, но это абсолютно неважно. Запоздало пришла мысль, что она ужасно выглядит, но Мегуми нашла в себе силы промолвить в конце концов: - Это... это правда ты, Юки-кун... Потом она поняла, что плачет. От горя, что вымотало её, превратив в выжатую тряпку, и от безграничной радости, что послали ей небеса вместе с Юки-куном. Она знала, знала, что все будет хорошо, что он её не бросит... Её возлюбленный казался ей сейчас призраком какого-то средневекового принца, спустившегося с поднебесного замка. Пьянея от смелости, Мегуми протянула к своему принцу окровавленную ладонь. Ещё раз ощутить под пальцами шелковую кожу – это желание казалось непреодолимым. Если первая любовь настолько безумна, что начинаешь боготворить возлюбленного, Мегуми можно только посочувствовать, хотя она пошлет всякое сочувствие к черту... Юки-кун перехватывает изрезанное запястье, подносит ладонь к своим красивым бледным губам и пробует кровь на вкус. Она замерла, завороженная этой опасной грацией и слепым ярким счастьем сбывшейся надежды. Потом ощутила острые, словно недавняя бритва, иглы, оцарапавшие кожу, но боли не заметила. Внезапно отстранившись, Юки-кун пронзил её своими темными фиалковыми глазами, и на миг Мегуми стало жутко. Всего на миг, ведь пелена радости затмевала любой призыв разума одуматься. Юки-кун, не отпуская её руки, слизал кровь с нижней губы, и Мегуми увидела темные очертания клыков. Вот что изменилось в парне её желаний. Она улыбнулась счастливой улыбкой – так он стал вампиром! Не было никакого страха, наоборот, вихрь грёз вскружил измученное её воображение. Всё точно как в фильмах: Юки-кун, её принц, обрел бессмертие и теперь пришел за ней, чтобы поделиться им. Да, Господи, да! Их любовь будет вечной! - Я... – зачем-то вырывается с пересохших девичьих губ, - я верила, что ты жив. Я ждала. Очень, очень сильно!.. Всхлипы прерывают её, слезы не желают высыхать, но она, с любовью и надеждой глядя на Юки-куна, все же отваживается спросить: - Ты читал мою открытку?.. И замирает, ожидая его ответа, словно приговора, что решит её судьбу. Отдавая всю себя в его руки. А когда видит, что Юки-кун с улыбкой делает шаг к ней, сердце её готово разорваться в неудержимом экстазе от исполнения всех её мечтаний. И тем сильнее непонимание, что приходит после того, как ледяные ладони цепко обхватывают её голову. - Нацуно? Противный щелчок шейных позвонков, и тело девушки повалилось на пол. Только пара розовых волосков осталась на пальцах.***
Хорошо, что в последний момент он удержался и не стал кусать Шимизу. Что бы там Тацуми ни говорил, но терпеть надоедливую дуру ещё целую вечность не входило в планы Нацуно. Он отвернулся к окну. Лучше выбрать другую, менее противную особу для обращения. И Нацуно уже подметил кое-кого. Оборотень перепрыгнул через окно и пошел в лесную тень. Было тихо. Звери спали, деревья безмолвствовали. Лишь иногда парню казалось, что он слышит слабый отзвук в сонных ветвях – «Нацуно?..»