Обреченный

Азазелло покинул покои Воланда, и первым, на что обратил он свое внимание, оказался Коровьев, что-то пристально разглядывающий в ростовом зеркале в прихожей. Заметив чужое присутствие, тот метнулся было в сторону, но успокоился, когда понял, что это всего-навсего демон-убийца. – Ах, да это ты… – Я, – коротко подтвердили ему. – Отчего ты не с мессиром? – Время идет, нужно готовиться к приему. Коровьев легким движением достал из внутреннего кармана часы на цепочке, поглядел на циферблат и вскинул брови. – В самом деле, давно пора. Он вновь обратился к зеркалу и дунул на свое отражение. Тотчас фигура его оказалась облачена во фрак, отутюженный и сидящий на нем влитым, потрескавшееся пенсне приобрело подобающий вид, а клоками торчащие в стороны волосы прилизанно улеглись. – Хорош! – восторженно воскликнул Коровьев, поднимаясь на носки сверкающих туфель и подкручивая ус. – Чертовски хорош! Азазелло на это многозначительно хмыкнул. – Ты тут, а где же Бегемот? – оторвавшись от разглядывания себя со всех сторон, Коровьев вновь обратился к нему. – Мессир изволил сыграть с ним партию в шахматы, – усмехнулся тот, щуря здоровый глаз. – Право, и на что же он надеется, сызнова садясь играть с этим плутом? – Чего знать не дано, того не знаю, – сухо ответил убийца. – Что озорник перестанет мошенничать хоть от скуки? – сам предположил тогда Коровьев и сам же ответил, покачивая головой: – Пустое, натурально пустое… И на этом оба замолкли, и никто из них не издал боле ни звука. Какой-то сторонний человек, имевший несчастье видеть этих двоих раз или, может, два, наверняка подумал бы: «Ну что же может быть общего у этих порождений тьмы, о чем им молчать?» А другой, хоть тот же председатель жилищного товарищества дома №302-бис по садовой улице, Никанор Иванович Босой, видавший товарища Коровьева на службе, должно быть, заключил бы, что тяжко приходится тому столь долго молчать, сохраняя на лице торжественное спокойствие. И оба оказались бы решительно неправы. Коровьев опустил глаза. Взгляд Азазелло тоже переместился на паркет, богатый некогда, а теперь затоптанный и обшарпанный, и все же убийце удалось обнаружить ту самую точку, что привлекла внимание Коровьева; он приблизился к ней. Теперь демоны стояли друг против друга настолько близко, что, верно, могли бы ощутить на себе чужое дыхание. Впрочем, что это «верно»? Без сомнений, они могли бы. Коли бы хоть один из них дышал. – Вот, веришь ли, дорогой мой друг, – медленно проговорил Фагот, будто бы пробуя каждое слово на вкус в отдельности, – я уверен: будь у меня сердце, оно бы норовило выскочить из груди. – К нашему обоюдному счастью, – ничуть не удивляясь, отвечал Азазелло, – ты лишен этого человеческого недуга. Так что ни тебе не ощутить этой боли, ни мне не придется возиться с твоим бездыханным телом. – Какая тонкая ирония, – оценил собеседник, изображая вздох. Демоны лишены человеческих страстей, но, к сожалению, та же участь не постигла всех недугов. Демоны спасены от смерти, но можно абсолютно достоверно заявить, что многие из них отдали бы свое проклятие в обмен на способность хоть ненадолго ощутить себя живыми. Демоны не способны любить, но именно оттого скука, гложущая их столетиями, обретает над ними такую власть, окрасившись в тона, неведомые человеку. Так что пусть он, этот человек, благодарит за счастье своего благодушного создателя. Демонам не по силам пылкая страсть – они могут безупречно сыграть ее, но не боле, – однако они способны ощущать свое одиночество. Фагот был убежден: он знал, каково это влюбиться и каков этот нежный трепет страстно одержимой души. И тем тяжелее было ему пытаться вновь пробудить в голове эти воспоминания. Чтобы вам, читатель, было проще понять: это как призрак прекрасного сна, преследующий вас затем весь день, который вы пытаетесь поймать, чтобы вспомнить, что же так возбудило вашу душу. Но как только вам кажется, что вот он, перед вами, и вы вот-вот ухватите подол ночной гостьи – тот дымом, невесомым утренним туманом ускользает меж ваших сомкнутых пальцев. А обворожительная ли юнгфера или верный соратник – так ли это важно, в самом деле, спустя столько лет? Что теперь может смутить, если сотней лет сменяется сотня, а тот сонный фантом все остается таковым. Он лишь злорадно усмехается в лицо вам, распростершемуся в очередном прыжке и вот-вот вновь рухнущему на пыльный пол к разбившимся уж до того надеждам. Губы Азазелло – тонкие, не теплые и не холодные, его клык в очередной раз зацепился за чужую губу. Коровьев отстранился, а сам демон-убийца, вглядевшись, привычно так и не увидел в его глазах ничего, кроме той, уже даже не отчаянной, а просто серой тоски. Древний демон безводной пустыни и не знал, верно, что же это такое «чувствовать». Во всяком случае, он и не пытал себя пустыми попытками вспомнить, потому натурально не понимал младшего собрата, все борющегося с чем-то таким же эфемерным, как для тысяч жителей теперешней Москвы грядущий бал Князя Тьмы. И все-таки что-то вновь и вновь толкало его вперед и что-то неприятно ударяло изнутри, когда он видел этот взгляд, опустошенный очередным разочарованием. Возможно, доведись человеку ощутить что-либо подобное, он был назвал это ощущение похожим на вину, ведь, как ни странно, с этой странной просьбой раз от раза Фагот вверял себя ему, Азазелло, а не Гелле или тому же Бегемоту. – Однако полночь близится, а мы все еще решительно не готовы! – Коровьев распрямился и одернул жилет, возвестив нарочито громко своим прежним дребезжащим голоском. – Светлая королева Марго прибудет с минуты на минуту, а ее не встречают! Не дело, ах, совсем не дело! Поспешим же, Азазелло! Он хлопнул в ладоши, и помещение поглотила тьма. Выдох через вытянутые трубочкой губы прокатился в зале клокочущим эхо, и в руках Коровьева вспыхнул огонек лампады. Не попадая в узкий круг света, тенью скользнул демон-убийца вниз по нескончаемой лестнице. За его спиной уже шелестел плащ, который он вскоре подаст нагой хозяйке сегодняшнего празднества. Из раза в раз повторялся назойливой мелодией пластинки в сломавшемся граммофоне сценарий торжества. И Азазелло знал, что пусть и ненадолго, но подготовка и встреча гостей поднимут истлевший дух его соратника, чтобы потом на много лет остался тот вновь съедаемым тоской и вечными поисками неупокоенной души. Или… в этот раз все пойдет по-иному?