Obsession

Мыльная вода жемчужными бусинками бьется о края алюминевой раковины. Мерзкий хлюпающий звук — все, что сейчас волнует Эрику. И эта вонь, исходящая от еды. Ей холодно. Окно распахнуто настежь, и ледяной ветер свободно проникает под легкую ночнушку. Даже упругие и мягкие складки на животе не спасают. Сейчас их уже меньше, чем было раньше. С этой идиоткой еда в рот лезет с ужасной неохотой. Кайла ворвалась в ее жизнь прошлогодним теплым осенним рыжим ветром. Конечно, она была и раньше. Огрызалась, ворчала, но неизменно участвовала во всех затеях друзей. И Картман вдруг подумалось, что все делалось ради Стэна. Брофловски нещадно вторглась в ее уютный наивный мирок своими солеными слезами и холодом кафеля школьного туалета. Эта дура горевала навзрыд, молчаливо грозясь отморозить задницу на полу. Эрика помнит, как застыла на пороге. Помнит свой странный восторг. О, как она была… прекрасна, Кайла, в тот момент. Красные глаза, мокрые щеки и руки, что не знают, куда себя деть. Эрика помнит, что едва удержалась от соблазнительной перспективы отыметь одноклассницу прямо там. Ей было наплевать, что довело девчонку до такого состояния. Стэн со своей блядской Венди, учитель, поставивший несправедливую оценку… Плевать, хотя некоторая зависть в ней родилась. Еврейка никогда не рыдала так из-за нее. Картман было восемнадцать. Не за горами выпуск, а может, даже двенадцатый класс. Кайла оставалась готовиться к поступлению. Картман не знала, кем хочет стать. Она бегло говорила по-немецки, отдав языку все свободное время. Разбиралась в истории Рейха. Могла в три часа ночи пересказать узкий перечень законов и сроки, даваемые за их нарушение. Тяга к приключениям не покинула жирную задницу старшеклассницы даже сейчас. Вода нежно поглаживала ладони Эрики. Вонючие резиновые перчатки пылились где-то в шкафу. Она не брезгует, нет. Не боится испортить кожу. Она же не какая-нибудь еврейка, которую волнует эстетическое состояние лучшего друга, когда он будет брать ее за руку. Когда он не таскается со своей девушкой. В такие моменты они со Стэном отлично ладят. Конечно, былого понимания они уже не сыщут. Возраст отдалил их настолько, что диалекты мыслей почти эволюционировали в полноценные языки. Мыльная капля скатывается по шее, заставляя вспоминать последнее свидание. Мерзко-влажные губы потливого недомерка, которого она видела впервые в жизни. Картман восемнадцать, и она все еще жирная. Убивает вечера в дешевых клубах, курит дешевые сигареты. В детстве — из пафоса, сейчас — уже привычка. Трахается с первыми встречными, которые навсегда ими и останутся. Эрика не дает свой номер никому. Кайле не нужен. Картман не любит эту суку, что каждый день смотрит на нее из зеркала. Ненавидит свой мерзкий нос, доставшийся от папаши, хомячьи щеки. Ненавидит третий размер доек, половина из которых почти наверняка набралась жиром; три выпирающие складки под ночнушкой на животе; крысино-мелкие глазки. У Картман, кажется, всего три. Складки на животе, друзья мужского пола. Кайла одна. И это бесит. Эрика провожает взглядом тарелку, которую кладет в шкафчик. Ей четко представляется, как мраморная посудина самостоятельно левитирует. Как в детстве. Картман уже не верит в магию, Кайла — тоже. Их волшебные свистопляски за победу в перетягивании каната — палки, которую они считали волшебной — остались где-то далеко в прошлом, под пыльным слоем взрослых проблем. Эрика не забыла. Еврейская эльфийка перестала верить вслед за Стэном. Она стала скучная, правда. Ее волнуют всего две вещи: учеба и Стэн. И если в первом есть некое подобие отдачи, то во втором все глухо. Марш клюет больше на шлюховатый прикид своей девушки, нежели на строгую Кайлу. Она плачет, часто. Запирается в девчачьем туалете и воет всякий раз, когда у нее что-то не получается. Картман ржет без намека на жалость. Брофловски завидует ее стойкости и пофигизму, она знает. Этой дурацкой еврейке невдомек, что Эрика тоже может выть от скопившихся эмоций. Просто этого никто и никогда не увидит. Разве что Баттерс. Баттерс… он идиот. Но хороший. Стотч педик, знают все. Кенни похуй. Маккормик часто тусуется с чмом, имени которого никто не знает. Чмо и Чмо — нормальное имя. Чмо почти не разговаривает и смотрит на остальных как на говно. Разве что Кенни уважает. По старой «дружбе», наверное. Когда остатки воды омерзительно хлюпают, втягиваясь в трубу, Эрика вытирает капельки пота с прыщавого лба. Она страшная и жирная. Парни клюют, они ей не нужны особенно. Кайле не до выебонов одноклассницы, она готовится к поступлению. Иногда Картман думается, что в ипостаси парня у нее было бы больше шансов. Даже несколько больше, чем у Брофловски — привлечь внимание Стэна. От мыслей ее отрывает противно визжащий звонок, а откуда-то со второго этажа доносится истошный вопль кошки. Эрика открывает недоуменно, потому что кроме матери прийти некому, а мамаша в очередной раз впала в кризис среднего возраста, посему тусуется в каком-то говняном клубе. Ее губы сами растягиваются в подрагивающей улыбке, когда на пороге появляется зареванная еврейка. Возможно, Эрика слегка не рассчитала собственные шансы, ведь однажды праздник осенним ветром пронесется по ее улице, сбивая с ног. — Заходи, идиотка, мамки дома нет. Коньяк будешь? — Угу. У осени блестящие глаза Кайлы.