Don't wanna dance

Плющ начинает разрастаться всё быстрее и быстрее, поднимается к солнцу, как те волшебные бобы, которые посадил Джек, только вот этот плющ не приведёт Блейна к великанам, которые давно остались на облаках. Этот плющ не приведет никуда; он остаётся только вечно-зелёным покрывалом, уплывающим вверх-вверх-вверх. Блейн просыпается в девять двадцать от звенящей тишины, Себастиан напряжённо вслушивается в едва различимое щебетание птиц, и Блейн сжимает его руку (дотронуться до руки Себастиана сейчас кажется таким правильным, жизненно необходимым). – Мы одни, – говорит Себастиан, его голос гаснет в тишине – напряжённый, ломкий. Блейн сглатывает, скованно улыбается: – Мы со вчерашнего дня остались одни в доме. Никто ещё не успел приехать. Себастиан мотает головой. – Ты не понимаешь, – добавляет Себастиан. – Мы одни. Мы совсем одни. Блейну кажется, что на секунду он отключается и не возвращается в реальный мир. * Они выходят на улицу, всё ещё в пижамах, всё ещё сонные, и Блейн начинает обрывать все телефоны, начинает звонить по всем известным ему номерам в порядке приоритетности: Курт, Купер, мать, отец, скорая помощь, полиция, неотложка. Никто предсказуемо не отвечает. Блейн думает, что это, наверное, какой-то неудачный розыгрыш. Это, наверное, какой-то неудачный дубль из фильма. Они с Себастианом почти потрахались, разрыдались, легли спать в старой комнате Блейна, а когда проснулись, на планете не осталось никого. Но нет ни щелчка, кричащего о завершении дубля, ни камер, нет ни души вокруг, и они с Себастианом вдвоём, и вокруг щебечут эти будущие птицы-убийцы, и Себастиан смотрит на Блейна внимательно, склоняя голову набок. – Нам пиздец, – говорит Себастиан. Размытые черты его лица, внимательный птичий взгляд, упрямый наклон головы, назойливые пятна чёрных зрачков – он начинает приспосабливаться ещё до того, как изменились исходные данные, медленно меняет себя, чтобы вписаться в новый мир. Блейну кажется, что они в фильмы про зомби. Себастиан будет тем парнем, стреляющим очень правдивыми фразочками и вечно знающим, что делать, а Блейн будет всплескивать руками и кричать о том, что они всё это не заслужили. Потому что, правда, они не заслужили. Потому что, правда, никто из них не подходит на роль Уилла Смита в фильме «Я, легенда». У них нет собаки, рядом нет зомби, рядом нет никого. И Блейну кажется, что сейчас он был бы рад даже зомби. Хотя бы одному-единственному никчёмному зомби. Просто чтобы знать, что раньше эти люди были живыми, потому что сейчас от миллионов людей осталась только звенящая тупая пустота. * Электричество отключается на четвёртый день, на седьмой – Блейн грязнет в обычных бытовых делах. Они с Себастианом прячут долгохранящиеся продукты в подвале дома родителей Блейна. Блейн переворачивает все фотографии лицами к стенам: смотреть на своё улыбающееся детское лицо – неловко до выворачивающихся наизнанку лёгких, на родителей и брата – до такой же степени больно. Постоянная внутренняя тоска время от время накрывает приливной волной, сметает всё вокруг и самого Блейна, и Блейну остаётся только судорожно хватать губами воздух, пытаться отдышаться после очередного цунами. Себастиан сидит на его кровати, вертя в руках их фотографию с Куртом с выпускного, на которой им обоим очень неловко, и на фоне до сих пор играют песни ABBA, и Курт улыбается, и Блейн выхватывает фотографию из рук Себастиана так быстро, как позволяют руки, сведённые тремором, мышцы, охваченные подступающим обезвоживанием и постоянным стрессом. – Я всё жду, когда коты начнут захватывать планету, – как ни в чём не бывало говорит Себастиан. Будто они только о котах и говорят днями напролёт. Будто он только что не залез своими грязными руками в первую любовь Блейна. Будто они плывут по морю в яхте, а Себастиан накурился травы и сейчас рассуждает о том, как коты будут порабощать человечество. – Я всё жду, – отвечает Блейн, – когда свиньи начнут есть друг друга. Себастиан заливается сухим смехом, похожим на чириканье. Блейну интересно, почему именно они. Почему именно он, куда делись все, куда могли исчезнуть миллиарды людей. – Просто пшик, – говорит Себастиан, – и совсем никого нет. Блейн кивает. «Просто пшик» – это почти научное объяснение. Легче почему-то не становится. Внезапно, но совсем ничего от этого не меняется. * На четырнадцатый день Себастиан начинает делать крепость из одеял и подушек, чтобы хоть что-то могло защитить его от воображаемых монстров несуществующего пустого мира, чтобы он на секунду мог представить, что тут есть хоть кто-то, кроме него и Блейна, что можно бояться кого-то больше, чем уже боишься самого себя. Блейн боится перестать быть собой. Блейн немного боится перестать быть человеком. Они с Себастианом разговаривают до хрипоты, осипших, низких голосов, медленно и лениво перебирающих слова. Медленно истекает срок годности на таблетках от кашля; Блейн распевается по утрам, вторя маленьким птицам со злыми глазами и ангельским щебетаньем. Себастиан склоняет голову, блестят зрачки, это похоже на то, как питон интересуется своим сегодняшним обедом, мельтешащим перед глазами. Себастиан откидывается на подушки, зарываясь в одеяла, и Блейн ложится рядом. Вокруг душно и пыльно, пахнет старой тканью и Себастианом. Пахнет так, будто они всё ещё не одни в целом мире. – Мне неловко говорить, – начинает Себастиан, – но мне немного страшно. – Мне неловко говорить, – продолжает Блейн, – но мне пиздец как страшно, если честно. Блейн прикасается к щеке Себастиана (оглаживает проступающую щетину, обводит линии лица, так слепые узнают и запоминают чьё-то лицо, самыми кончиками пальцев), и в голове только: «Живой-живой-живой», и все движения Блейна – неловкие, дурацкие, и Себастиан двигается ближе. Они засыпают вместе впервые за четырнадцать дней, и Блейн думает, что если крепость из одеял не сможет их защитить, то, может быть, револьвер у изголовья хотя бы попытается. * Они с Себастианом идут гулять: одевают свои лучшие костюмы, нахлобучивают свои лучшие шляпы. По улицам ходят бездомные коты, ластясь у ног; посреди тротуара пробивается трава: сквозь камни, гравий и тонны асфальта, быстрее к солнцу, выше-выше-выше, и Блейн ловит её голыми руками с привычным детским восторгом. На крыше Себастиан кричит: «Я не хочу танцевать, я не хочу ни с кем танцевать, я не хочу ни с кем танцевать!». Себастиан босиком пляшет у самого края крыши, и Блейн щурится, чтобы Себастиан был похож на одно аморфное движущееся пятно в воздухе, расплывался прямо перед глазами. Его рваные неловкие движения, неуклюжие длинные руки, мятая рубашка, идиотская улыбка, голые пятки, которым наверняка горячо плясать по нагретой солнцем крыше, – Себастиан приспосабливается. Себастиан учится стрелять. Это, в принципе, не нужно. У них есть еда, у них есть запасы, им не нужно добывать мясо самим. По крайней мере, сейчас. По крайней мере, не так. Себастиан протягивает Блейну руку, тянет его на себе, поёт: «Я не хочу танцевать ни с кем, кроме тебя. Не хочу танцевать ни с кем, кроме тебя», и Блейн смотрит за его плечо. Там, чуть дальше заката, нет ни единой живой души. Солнце греет бока крыш, по улицам ходят бездомные коты, из лесов выходят лисы и волки, плющ тянется выше и выше, выше и выше, ветра становятся сильнее, реки поворачиваются обратно, возвращаются в своё русло. Осознание ударяет Блейна быстро и остро, он почти задыхается, сжимает руку Себастиана. – Мы одни, – говорит Блейн. Себастиан кивает. – Ты не понимаешь, – повторяет Блейн. – Мы совсем, совсем одни. На самом деле, Себастиан всё понимает, он повторяет эхом: – Мы совсем одни. Внезапно у Блейна не остаётся больше совсем никаких слов. Весь тот словарный запас, который он берег, все те предложения, что он строил в голове, их с лихвой хватило бы на книгу, Блейн всё думал и думал, и думал, и решал, что было бы лучше и уместнее произнести, но сейчас Блейну совсем нечего сказать. Он стоит на крыше посреди пустого города, и воздух ещё звенит отголосками этих воплей Себастиана о том, что он ни капли не хочет танцевать ни с кем, кроме Блейна. – Мы одни, – повторяет Блейн, и ему кажется, что кроме этого нет больше ничего важного, что всё вокруг строится только на том, как Блейн повторяет эту фразу. – Мы одни, и я не вижу рядом никакого Бога. Я не вижу рядом никого. Себастиан обхватывает его руками, будто пытается защитить от наступающей истерики, и Блейн забывает предупредить о том, что это ни за что не поможет. Забывает предупредить о том, что ему, Блейну, кажется, уже совсем-совсем ничего не поможет. – Я отведу тебя домой, – говорит Себастиан. Блейн забывает сказать, что у них больше нет никакого дома. Его раз за разом накрывает приливной волной. * На тридцать первый день становится невыносимо скучно. Себастиан стреляет по бутылкам с водой и ни разу не попадает в цель. Блейн выбивает четыре бутылки из пяти. Себастиан заряжает револьвер одним патроном и прокручивает. Если барабан смазан, думает Блейн, то пуля почти со стопроцентной вероятностью окажется в нижней каморе. Если нет, то вероятность дожить до пятого выстрела около сорока процентов. Себастиан поёт: – Я не хочу танцевать ни с кем, ни с кем, кроме тебя. Блейн по привычке укладывает волосы гелем, делая ровный пробор, и Себастиан предлагает побрить Блейна налысо, потому что так «веселее» и «естественнее». Тишина бьёт Блейну по ушам, и он стреляет по бутылкам. На пятом выстреле стекло разбивается на части, пуля в режиме замедленной съемки пробивает горлышко бутылки, расплёскивая воду. Посреди крепости из одеял и подушек Блейн прислоняет револьвер к виску и думает о том, что вероятность умереть – один к пяти. Всего лишь один к пяти. Строго говоря, это всего двадцать процентов к восьмидесяти. Блейн думает, что Себастиан ни за что не отстирает кровь и размазанные мозги с одеял. Они с Себастианом похожи на потерявшихся детей, которые никак не могу дойти до дома, на подростков, которых оставили без присмотра родителей, с руками, полными спичек, пуль и гвоздей, которым не объяснили, как выключать газ. Которым забыли рассказать, что пуля в голове может привести к трагической и преждевременной кончине. Себастиан держит его свободную руку и говорит: – Если что, то я следующий. Себастиан говорит: – Если что, то я буду пытаться, пока не выйдет. – Если что, – улыбается Блейн, – то я не хочу танцевать ни с кем, кроме тебя. У них есть запасы долгохранящихся продуктов в подвале, сорок три перевернутые к стене лицами фотографии, постепенно холодеющий воздух, отключенное отопление, отсутствие электричества, водохранилище, которое совсем скоро начнёт замерзать, всё ещё действующая система водоснабжения и исключительно холодная вода, двадцать подушек, один револьвер и ещё пятнадцать стеклянных бутылок. У них есть всё население Земли, состоящее из двух человек. Плющ начинает сохнуть, скукоживаться прямо на телефонных проводах, и Блейн знает, что после долгой зимы старые побеги будут служить опорой и почвой для новых молодых листьев. Блейн закрывает глаза, чтобы не смотреть на Себастиана, не видеть изгиб его шеи, хищный и печальный наклон головы, по-птичьи заинтересованные в добыче и печальные глаза. Когда Себастиан крепче сжимает пальцы Блейна, Блейну кажется, что он чувствует острые когти на своей руке. Блейн закрывает глаза и готовится услышать щелчок. Блейну кажется, что на секунду он отключается и не возвращается в реальный мир.