***
И вот выпускной, практически у всех глаза на мокром месте, носовой платок Шайри можно выжимать, Кастиэль злобно скалится на всех, пытаясь вместо грустного выглядеть злым, Мелоди и Ирис рыдают хором и обнявшись, и даже в компании троицы долбодятлов… то есть, простите, Амбер, Шарлотты и Ли первое место заняли сопливые прощания. Я не то чтобы была твёрдо уверена в том, что всё это – бред сивой кобылы, потому что никто не помешает нам видеться и дальше, всё зависит от желания и всего подобного, однако никто не застрахован от исчезновения желания, а ещё существует множество всяких «если» и «но», и, понимая это, все выпускники прощаются как в последний раз. Вон Мелоди обнимает Натаниэля, едва ли не виснет на нём, а я даже не собираюсь отпускать язвительные шуточки по поводу того, что не прошло и столетия, как она решилась хоть как-то к нему приблизиться снова, вон Кас пожимает старосте руку, вон ревёт Капусин, обнимая Амбер, и даже Ким, приблизившись бочком, осторожно и не очень охотно прощается то ли со старостой, то ли с его невыносимой сестричкой. А я, как в старом стихотворении Шайри, точнее, в паре его строчек, «из-за волненья сижу, как дебил я, ни выпить, ни плакать, ни сесть и ни встать», стою, скромно подпирая занавесочку под сценой, которую сама же и цепляла, и не знаю, куда мне ткнуться. То, что семья Натаниэля и Амбер с новым учебным годом переезжает к чёрту на кулички, мы узнали ещё зимой; посетовали, погрустили, поузнавали, сколько стоит билет и чем туда можно доехать, и порешили на том, что от старосты просто так не отвяжемся. Поговорили об этом и благополучно забыли до поры до времени. Только у него уже чемоданы собраны, экзамены сданы, и уезжает он завтра утром. И я – подкалывая Мелоди, которую уже один раз отвергли, недостатком храбрости – не могу набраться сил и подойти к нему сама. Пышное платье вишнёвого цвета и бант, за который удобно хватать. А ещё – отвратительно уложенные и закрученные волосы. Мы размахиваем босоножками в руках, шагая по ночной мостовой босиком, едва поспеваем за куда более предусмотрительными парнями. И поём песни. Как придурки. А что, выпускной только раз в жизни бывает. Я, взвыв, закидываю босоножки в журчащую реку. – Босиком во взрослую жизнь, – объясняю всем недоумённым взглядам. Тошнотворно взрослую, хочется добавить мне. Кастиэль вроде как понимающе улыбается.***
До восемнадцати – меньше трёх месяцев, на улице невероятно пушистый снег, а первая сессия сдана на трояки, но без пересдач, что позволяет потратить неделю перед новым годом на саму себя. В начале января должен приехать Натаниэль, и это будет первый раз за пять месяцев, когда мы увидимся, потому что не сложилось у меня, не вышло, даже на тех, кто здесь остался, не всегда времени хватало, на Лисандра и Шайри с Армином иногда – нет, а вот на Кастиэля – всегда, потому что мы поступили не только в один вуз, но и на один факультет, слава богу, выбрав разные кафедры. К уже-не-старосте в середине сентября смогла съездить Шайри, в октябре и декабре его навестил Кас, где-то в середине ноября к нему даже Мелоди наведалась, а я с ним и по телефону разговаривать не могла – перекидывались редкими дежурными смс-сообщениями, да и только. Мне, конечно, хотелось завопить: «люби меня, мать твою за ногу», но вот какого чёрта меня стал бы любить человек, который меня едва терпит? В общем, печаль одна, да и только. Не вышло у меня, как в сериале – шагнуть к нему, покраснеть и сказать, что я буду скучать, потому что язык к нёбу прилип, потому что да, мы были друзьями друзей, иногда творили вместе какую-то идиотскую фигню, иногда поддерживали друг друга в чём-то, но я всё ещё была невыносимой рыжей бестолочью, которая не могла сказать старосте и слова хорошего. Да и он сам – ни к кому так не цеплялся, как ко мне. А это вроде как… больно. Уехал, и слава богу, казалось бы. …даже если приедет – у меня все равно не хватит духу сказать, что я скучала.***
– Но сегодня Рождество! – робко заявила я в телефонной конференции, состоящей из меня, Лисандра, Шайри и Кастиэля. Все трое вздохнули с максимальной синхронизацией, то есть, одновременно. Кас уехал ещё вчера, у Лисандра внезапно наметились дохрена романтичные планы, которые удивили всех практически так же, как и его самого, а Шайри, оказывается, пообещала крёстной, что проведёт этот праздник с ней. Ну и как следствие – едва ли не единственный свободный день я оставалась проводить в не очень гордом одиночестве. – Прости, – буркнул Кас, извиняясь за всех троих разом. Я вздохнула и отсоединилась.***
А за окном даже снега не было – только серая и скучная дорога, по которой изредка проезжали автомобили. Я достала бутылку вина, мёд, корицу, собираясь сделать если не глинтвейн, то что-то отдалёно на него похожее, а потом – напиться в дрова, и, считая овец, начиная с Шайри, Лиса и Каса, уснуть, свернувшись калачиком и жалея себя любимую. Но не тут-то было – мне, неудачнице, даже пострадать нормально не дали, потому что раздался звонок в дверь, и я, босая и завернутая в простыню с синими мишками (купленную на распродаже на последние деньги, а потому не особо приглядную), пошлёпала открывать дверь, сетуя на службы, которые даже в праздничные дни не прекращают бдеть и мешать людям уходить в рождественскую депрессию. – Мамы дома нет, открыть не могу, квитанцию оставьте в двери, – оттарабанила я преувеличенно бодрым тоном давно заученную фразу, даже не пытаясь имитировать детский голос, потому что нынче такие дети пошли, что у них голоса прокуренней моего собственного. – Но у меня нет квитанции, – растерянно и всё-таки как-то весело сообщили мне, и я, ругаясь на дверь, в которой не было глазка, рванула её на себя. И не ошиблась. Натаниэль в синем шарфе и с раскрасневшимися щеками мою рождественскую простыню явно заценил, потому что цокнул языком, что могло значить как понимание, так и «ты совсем долбанулась?». Я стояла, вглядываясь в его лицо, и что-то казалось мне таким неуловимо изменившимся; я не могла сказать, что именно стало не так, но черты его лица приобрели какую-то отсутствовавшую раньше жёсткость, скулы стали острее, а взгляд – проницательней, и он смотрел на меня так же цепко и не отводя глаз, как и я пыталась разглядеть мельчайшие изменившиеся детали. Я не двигалась с места, не отходила, чтобы пропустить; мой бывший одноклассник стоял на лестничной площадке, тоже не шевелясь. – Все сказали, что их не будет, только когда я уже выехал, – словно оправдываясь, произнёс он. – Поворачивать обратно было глупо и слишком затратно. – А Мелоди? – спросила я отвлечённо, выхватив взглядом тонкий белый шрамик на правой руке между указательным и большим пальцем. Интересно, где он его получил. – Зачем мне идти к Мелоди, если я мог пойти к тебе? – пожал плечами Натаниэль, и я опасливо и осторожно сделала всего один шаг назад – чтобы пройти в квартиру, ему пришлось бы протиснуться мимо меня. Натаниэль слишком устал с дороги и слишком замёрз, чтобы вспомнить, как я реагирую на чужие прикосновения; он боком продвинулся мимо меня, и шарфом мазнул по носу, я почти чихнула, вскинула руку и задела материал его коричневой куртки, подняла глаза… …и меня, видимо, накрыло. Или с ума я сошла. Или ещё что произошло, что может оправдать моё поведение. Но, обвивая руки вокруг шеи Натаниэля, который в свою очередь подхватил меня, я запоздало вспомнила о так и не сделанном глинтвейне.***
– Больно? – Натаниэль перевернулся на бок, и мне пришлось свернуться калачиком, чтобы он не заметил, как медленно и мучительно я краснею, с непростительным запозданием осознав, что вообще произошло. – Скорее неожиданно, – буркнула я неохотно. Объясняться было как-то неловко, а может, и вовсе лень, поэтому вместо слов Натаниэль привлёк меня к себе, и меня впервые за полгода посетила гениальная мысль о том, что не только я, но и он мог быть дебилом, который просто боялся, что его пошлют ко всем чертям. Нам бы силу духа Мелоди, серьёзно. Хоть немного раньше. – Ты останешься на ночь? – выпрямляясь в его руках, спросила я. Натаниэль вместо ответа поцеловал меня в нос.***
Мы почти целый день валялись в кровати, обнимаясь и разговаривая обо всякой ерунде; Натаниэль беззлобно подтрунивал надо мной, я праведно оскорблялась и огрызалась, и – исследовала его кожу пальцами, щупая все шрамы, родинки и всё остальное, что могло меня заинтересовать; правда, когда я наклонилась к его груди, уделив внимание сначала кадыку, затем ключицам, а позже ещё и соскам, Натаниэль не выдержал, ссадил меня с пояса и послал делать кофе. – Ну и ладно, – обиделась я, подпоясывая пододеяльник поясом от халата; где был сам халат, я понятия не имела уже полгода как. До чайника я не дошла, потому что одновременно зазвонил телефон и забарабанили в дверь – так могла делать только Шайри, уяснившая, что если я сплю, то разбудить меня можно только пушкой или толпой слонов, скачущих по дивану; и мне, и Натаниэлю пришлось метаться по залу, который был сразу и прихожей, и кухней, собирая одежду и довольно неэлегантно облачаясь в неё; я затолкала уже-не-старосту в ванную, а сама, встрепав волосы и одёрнув футболку (о господи, откуда я её взяла?), направилась открывать дверь. – Я спала, – в жесте «хайль Шайри» вскинула я руку, предупреждая все её вопросы. – У меня Натаниэль, он в ванной, собирался ткнуться к Кастиэлю, но тот засранец, и пришлось ночевать у меня. Вопросы? – Еда есть? – фыркнула Шайри, протискиваясь мимо меня в квартиру. – Я закажу пиццу, – обречённо пообещала я.***
Позже подтянулись Кас и Лисандр, после – Армин, Алекси, Мелоди и Ирис, и в моей съёмной квартирке стало непривычно тесно, однако точно так же и весело. Построждественский день прошёл действительно очень здорово. И мне, и Натаниэлю не хватило смелости просто подойти друг к другу.***
Зимние каникулы прошли так насыщенно, что мне после них нужны были ещё одни каникулы – и на катке мы были, и на лыжах тоже, и в зимний лес с какой-то радости ездили, и обошли все пиццерии и фаст-фуды, и задолбали всю округу песнями – мы засыпали в четыре часа утра и просыпались в шесть, не слишком бодрые, но готовые к новым свершениям. Натаниэль уехал в пятницу. На этот раз я даже смогла обнять его на прощание. – Вы вроде стали не так сильно собачиться, – сказала мне Шайри вечером, поджимая ноги и втягивая носом пар, поднимающийся от горячего шоколада. – Здравствуйте, мне семнадцать, и я осознаю потребность контролировать свои эмоции, – ответила я отвлечённо. На экране какому-то чуваку увлечённо отпиливали голову ржавой циркулярной пилой.***
Звонить теперь стало не «вне надобности», а «невыносимо», потому что от голоса Натаниэля я сходила с ума и тихо лезла на стенку; порой он выкраивал выходные, я врала, что уезжаю, и мы проводили их вдвоём, валяясь в постели, смотря фильмы или гуляя по городу с оглядкой на знакомые лица. Меня тошнило от того, насколько он был мне нужен. – Натаниэль? – протянула я вечером субботы с сомнением, сама не зная, что я хочу от него услышать, хотя ответ на вопрос «какого чёрта происходит» меня бы вполне устроил. – Я люблю тебя, – буркнул он неохотно, краснея и отводя глаза. Надо же, ответил. Я расхохоталась и уткнулась носом в его шею.***
– Летняя сессия сдана! – заявила я на уже-год-как-не-старосте, который уже взял в привычку приезжать раньше на пару дней и не говорить никому, кроме меня. На этот раз он обосновался у меня уже неделю как, и собирался пробыть по крайней мере до конца июля; правда, как объяснять это остальным, я понимала весьма смутно. – Ты уже восьмой раз сказала, – напомнил он мне, вытягивая ноги. – Ну и жарища у тебя. – И сидишь ты посреди зала в белых труселях… – пафосно процитировала я одну комедийную группу, поменяв пару деталей оригинального текста. – Прохладнее стало, когда с дивана сбежал? – И ты тоже горячая, – парировал Нат. – Я умру. – Я поплачу над твоей могилкой, – я вытянула руку и чуть сползла вниз, с дивана; мне было сравнительно прохладно, потому что мои трусы, в отличие от его, не напоминали парус корабля, и это в принципе было единственным, что было на мне надето. – Не обманывай, не поплачешь, – вздохнул Натаниэль, сползая на пол полностью. – Напомни, почему мы никому не говорим, что я здесь? А вот сейчас я действительно озадачилась. Полчаса воспоминаний о том, а почему мы, собственно, врём друзьям, не увенчались успехом вообще. – Натаниэль? – позвала я его весело. – Скажи мне это! – Отстань. – Скажи! – Да люблю я тебя, люблю. Ещё полчаса ушло на построение плана о том, как сказать об этом остальным.***
– Нат? – Шайри его сначала обняла, а потом уже удивилась. – Ты тут откуда? – Да я тут уже неделю, на самом деле, – пожал плечами Натаниэль, встряхивая мокрыми волосами; я, сидящая за барной стойкой, которая успешно заменяла мне стол, стала потихоньку сползать под неё. – Вы, которые собачатся по поводу и без повода, провели вдвоём неделю? – брови Шайри вежливо и недоумённо поползли на лоб. – Чем же вы занимались? – Ну, мы смотрели фильмы, – Натаниэль улыбнулся так непосредственно, что у меня засосало под ложечкой. – Разговаривали. Гуляли. Целовались. И… – Достаточно! – это мы с Шайри взвыли одновременно, правда она моментально повернулась и наградила меня таким взглядом, что я, только-только высунувшаяся на белый свет, с тихим писком сползла обратно. – Вы что, встречаетесь? – Полгода уже, – сообщил Натаниэль с этой своей безупречной улыбкой пай-мальчика. Если Шайри не залепила ему по морде – то только потому, что не достала.***
Отпаивать её, смертельно обиженную, чаем пришлось мне. Шайри жалобно булькала им, перегоняла льдинки с места на место и косилась на нас таким взглядом, как будто мы съели последнюю конфету или сняли с неё её любимый розовый свитер. – Вот погодите! – заявила она, немного приободрившись. – Вот скажете вы об этом Кастиэлю! Разговаривать с Натаниэлем взглядом – здорово. И сейчас его взгляд спросил у меня, успеем ли мы собрать сумки и купить билет на другой край планеты.