Чего только не встретишь в поле с подсолнухами

«Чего только не встретишь в поле с подсолнухами!» — говорил своим ученикам Ёшида Шоё. В такие моменты он всегда сидел на энгава, пил мятный чай и хитро улыбался. Улыбался так, словно намекал — фразу не стоит воспринимать буквально. Небо, земля и подсолнухи — если мыслить логически, то ничего, кроме этих трех вещей, в поле с подсолнухами ты не встретишь. Может еще аманто. Аманто в их время можно было встретить даже в чашке мятного чая. Это Шоё тоже говорил ученикам. С тех пор те перестали пить мятный чай — в силу своего возраста они то как раз еще многое воспринимали буквально. А на север от школы Ёшиды Шоё, на множество миль, простилалось поле с подсолнухами. И в нем действительно можно было найти много интересного. Скажем, если в начале третьей недели знойного лета, по времени где-то ближе к закату, пройти по нему триста шагов в северо-восточном направлении, а потом свернуть налево и описать три зигзага, то можно услышать что-то вроде: «Давай, Зура, ты первый». Вместе с этим можно учуять сладковатый дымок диковинного сорта табака, а также колебание воздуха, вызванное усиленной мыслительной деятельностью троицы детских умов. Они сидели на пыльной подсохшей земле, укрывшись под желто-зелеными зарослями от настырных солнечных лучей. Шинске смотрел вверх. Он мастерски делал вид, что кусочки уже красноватого неба, кое-где просматриваемые сквозь растительность, заслуживали как минимум научного интереса. Гинтоки переводил взгляд с Шинске на Кацуру и наоборот. Весь его образ можно было описать характерной улыбкой азартного игрока и взлохмаченной больше обычного копной серебристых волос. А Кацура — это Кацура. — Я не буду этого делать, — Кацура все еще продолжал быть Кацурой. — Это вредно. — Да ладно тебе, Зура, — за эти слова Гинтоки получил негодующий взгляд вовсе-не-Зуры. — Разве тебе не интересно? — Нет. Учитель говорил, что если это сделает человек, не прошедший особый обряд, то его живот раздуется, а потом лопнет. Он говорил, что такая смерть недостойна самурая. — Это всё сказочки, чтобы запугать наивных девочек вроде тебя, — добавил Шинске. — Я не девочка, я самурай! — Так докажи. — Самурай не обязан доказывать кому-то, что он самурай. Гинтоки и Шинске одновременно вздохнули. Им уже не впервые подбивать Кацуру на различные антисамурайские подвиги. Тот всегда соглашался, но перед этим каждый раз проходил стандартную схему одной отговорки, которую повторял в различных вариациях, в первую очередь убеждая самого себя. Обычно это занимало от пары часов до пары недель. Обычно, но сегодня Кацура был на удивление сговорчив. — Если только один раз, — пробормотал он себе под нос. — И... когда я лопну... — Не лопнешь, — заверил его Шинске, — В крайнем случае, у тебя повыпадают глаза — мне так учитель говорил. Кацура на это только важно кивнул — видимо, в его восприятии это в корне меняло дело. Дымящая трубка лежала на сырой земле слишком вызывающе. Кацура сглотнул и осторожно взял её двумя пальцами, словно та сделана из стекла, и осторожно поднес к губам. Его пальцы слегка задрожали от волнения. — А мне учитель говорил, что если это сделать слишком рано, то ты станешь похожим на Зуру, — едва слышно прошептал Гинтоки, всё это время пятясь подальше от Кацуры — вдруг тот и правда лопнет. — Жуть какая, — Шинске заметно содрогнулся от ужаса. Или от того, что шершавые листья подсолнухов щекотали его шею и плечи. Сам Гинтоки едва сдерживал себя, чтобы не почесаться. Кацура тем временем сделал первый затяг — его глаза распахнулись до невозможного, словно вот-вот вылетят из орбит. Теперь уже ни Шинске, ни Гинтоки не могли пошевелиться — по правде, они даже не дышали. Всего доли секунды, и вот Кацура уже лежал на земле, не двигался. — Я так и знал, — прохрипел он, вытягивая руку к небесам. Перед тем, как окончательно замолчать и обмякнуть. Волна ветра пронеслась по полю, закрутилась вихрем вокруг ребят, через пятки проникая к самому сердцу каждого — то удвоило свой темп. Или это просто испуг, а не ветер? — Зура, ты умер? — голос Гинтоки был бодрым, но слегка дрожал — как у человека, который усиленно пытается скрыть свой страх. — Да жив он — притворяется, — из Шинске же актер получше. Или он действительно был спокоен. — Но он же самурай — самураи не используют такие уловки. — Гинтоки, не говори ерунды. А то ты не знаешь, какой из Зуры самурай. — Да-а-а... тогда я сейчас его десять раз подряд назову Зурой, и он не выдержит, и вскочит, и... Этот план был хорош. Этот план был бы хорош, но Кацура действительно умер. Ни один Кацура не смог бы проигнорировать три десятка «Зур» подряд. — Я сдаюсь, — Гинтоки разочарованно плюхнулся на сырую землю. — А может проверить его дыхание? — предложил Шинске. Этот план оказался еще лучше. Этот план оказался бы еще лучше, но Кацура не дышал. — И все-таки он умер, — окончательно подвел итог Гинтоки. — Можно еще проверить, бьется ли сердце, — Шинске подкинул еще одну идею. Этот план был превосходен. Этот план был бы превосходен, но... — Такасуги-кун, а с какой стороны сердце? — С правой. — Ты уверен? — Да. Гинтоки приложил ухо к животу Кацуры. — Такасуги-кун? — Да? — А с какой стороны «право»? Ни стука. Кацура умер, окончательно и бесповоротно. Теперь это ясно, как и то, что их окружали подсолнухи. — Думаю, его нужно похоронить, — последнее слово Гинтоки прошептал — ему стало действительно страшно. — Да. — Но сначала его нужно расчленить. — Да. У меня здесь где-то была спрятана палка — подойдет? Точнее... зачем?! — Такасуги кричал уже откуда-то из-за подсолнухов — у каждого из них здесь был свой тайник. — Ну... Знаешь, на целого Зуру пришлось бы копать одну большую яму — долго и скучно. А так... Кусочек Зуры туда, кусочек Зуры сюда... Так хватит и несколько небольших. Шинске прокричал что-то одобрительное, и только потом появился с палкой. Та была толстой и зеленой, с белыми пятнами по краям — там, где содрана кожица. Не самая лучшая палка — у Гинтоки гораздо круче. Круче хотя бы потому, что у Гинтоки катана, которую он по неосмотрительности забыл в школе. С ней все было бы куда проще. — Ты расчленяешь, — Шинске сказал это так, словно все давно решено. И протянул палку. — Стой-стой-стой! Чего это я? Твоя палка, ты и делай! — Моя палка — мои правила. Волей-неволей, но пришлось согласиться. Гинтоки был совершенно не уверен, что обычной палкой можно разрубить человека. Но он то постарается — а что еще оставалось делать? Он замахнулся и... — Эй, Зура, не вертись, — он сказал это прежде того, как сообразил, что именно он только что сказал. И что Зура прямо сейчас незаметно полз боком — подальше от Гинтоки. А тот тем временем медленно отпустил палку, медленно вытаращил глаза, медленно осел на колени и едва слышно прошептал: — Воскрес... Силуэт Кацуры темным пятном выделялся на фоне красного солнечного диска. На миг Гинтоки показалось, что свет исходит вовсе не от солнца, а именно от этого силуэта. — Да он и не умирал, по моему, — недовольно протянул Шинске — его голос становился все громче. — Я же говорил, что это розыгрыш. Но на минуту даже мне показалось, что... — Так это розыгрыш? — Гинтоки посмотрел на Кацуру в оба глаза — тот деловито поправлял волосы и отряхивал одежду. В общем, вел себя не совсем свойственно для мертвеца. Уж Гинтоки то знал, как ведут себя мертвецы. — Я знал! Да, я все знал с самого начала. Утверждение Гинтоки звучало не очень убедительно, но смех Кацуры оказался убедителен куда меньше. Тот стоял перед ними, живой и невредимый, с скрещенными на груди руками, и победно смеялся. — В этот раз я не позволю вам меня обмануть, — сказал он, закончив смеяться. — Учитель говорил, что курить плохо, значит курить плохо. Кацура еще говорил что-то нравоучительное, словно чужими словами, и смеялся, а потом еще говорил, но ни Гинтоки, ни Шинске его не слушали. — Такасуги-кун, а может все таки его расчленим? — медленно протянул Гинтоки, грозно сверкая красными глазами. Шинске только кивнул — в его голове сейчас были те же мысли. А Кацура все продолжал смеяться. А потом закричал.