1.
Вечером двадцатого октября две тысячи восемнадцатого года[1] она встретила его на пороге его собственного дома. – Твой друг кое-что должен мне. Сузаку потребовалось девять секунд, чтобы узнать её. Ещё девять – чтобы к нему вернулась способность хоть что-нибудь говорить. И, наконец, девять – чтобы заставить себя посмотреть ей в глаза. – Катись к чёрту.____________________
Она не уходит, и Сузаку хочется задушить её собственными руками, о чём он и говорит ей практически сразу же. – Попробуй, – подзадоривает она. – Давай, сделай это. – Прости, на сегодня мой лимит убийств исчерпан, – смеётся он, и смех застревает осколками в горле. – Ты можешь остаться до завтра, и тогда я исполню твою просьбу. Теперь смеётся уже она.____________________
Она не спит ночью, и мешает спать ему тоже – на самом деле, Сузаку только говорит, что мешает, но стоит ему закрыть глаза, как красная дорожка темнеет, и с рук капает чужая кровь. – Хочешь, я расскажу тебе, что такое гиасс? – Нет. Шицу всё равно рассказывает.____________________
– Он соврал мне только один раз, а сколько раз он врал тебе? Сузаку приходится есть, спать, а ещё – как-то жить дальше; не потому, что на него действует приказ Лелуша, ведь никакая сила не может работать после того, как умер её обладатель; но потому, что рядом с ним – живое напоминание об этой силе, она ходит по квартире, расчёсывает волосы и смотрит на него, когда думает, что он этого не видит. Лучше бы Сузаку не видел, потому что такой взгляд надо прятать за тёмными очками. – Девять раз, кажется, – с сомнением отвечает он.____________________
Мир Сузаку замыкается на девятке. – Первый круг ада – Лимб, – она сидит, поджав под себя ноги. – Туда попадают некрещёные младенцы и добродетельные нехристиане. Что забавно, Юлий Цезарь тоже считается добродетельным нехристианином, так что Лелуш вполне мог попасть туда. Сузаку понимает, о чём она говорит – хотя он пропустил эту тему по литературе, будучи в академии, но это стало именно тем разом, когда его заставили отрабатывать. Он читал «Божественную комедию» несколько раз, силясь понять, что там вообще происходит, но всё-таки провалил экзамен. А теперь вместо Беатриче ему представлялось лицо Юфи, которая смогла бы спасти его. – Девятый круг ада – предатели, – голос Шицу невыразительный и больше похож на шелест. – Как ты думаешь, чьё ты место займёшь – Иуды, Брута или Кассия? «Предатель величества земного и небесного» звучит так, как будто он хоть чего-то добился.____________________
– А знаешь, что Гиас – это имя сына Атланта и Плейоны, который погиб от когтей льва или укуса змеи? Его сёстры так скорбели по нему, что умерли сами. Сузаку впервые задумывается о Нанали, а ещё – о том, что она может чувствовать сейчас. Что может чувствовать человек, который сказал «ненавижу» тому, кто перевернул ради него весь мир? Сузаку смотрит на свои руки, и они кажутся красными. Наверное, практически то же самое, что чувствует тот, кто уничтожил последнее, что было ему дорого, своими руками. – Если я после смерти буду на девятом круге ада, то Лелуш должен был попасть на десятое небо, – Сузаку говорит это, когда Шицу моет посуду – тарелка выскальзывает у неё из рук практически в нескольких сантиметрах от посудного шкафчика, и падает в раковину. Вода течёт, а она давится своими словами, выискивая те самые. – Не думаю, – получается глухо и почти неслышно. – Лжецы никогда не попадают в рай. Гиас – это укус змеи, который разрушает всё сущее.____________________
Сузаку хочется закричать и проснуться. – Почему ты не можешь умереть? – с интересом спрашивает Шицу, стирая пальцами его слёзы. – Я бы так и поступила. – Я обещал, – руки дрожат так сильно, что он не может её оттолкнуть; каждое прикосновение отдаётся жжением, как при сильном обморожении. Шицу – не серая ведьма, а ледяная. – Да чего стоят твои обещания? – смеётся. Теперь она уже точно никого не жалеет.____________________
– Если существуют три самых страшных зверя, то один из нас уже умер. Она любит молчать целый день, а потом внезапно сказать что-то эдакое. Сузаку слизывает кровь с разбитых костяшек и совсем не хочет слушать, но голос её, как и взгляд – всепроникающий. Сузаку ненавидит смотреть ей в глаза, но не может отвести взгляда и опустить голову. – Рысь – сладострастие, – продолжает. – Оно живёт сотни лет, а мой гиасс был заключён в умении заставлять других любить меня. Я ненавижу тебя, повторяет Сузаку, я ненавижу тебя, дай мне спокойно жить дальше, уйди, оставь меня, не смотри так, как будто я отнял у тебя всё. – А что значит сладострастие без жадности? – Шицу рисует чёрным маркером на стене. – Скажи мне, моя гордыня, мне интересно, что ты об этом думаешь. Сузаку хочется снова послать её к чёрту.____________________
– Карфаген должен быть разрушен. Ему хочется засунуть ей в рот салфетку или грязный носок, но вместо этого он засовывает свой язык. Получается жадно, грубо и отвратительно, и Шицу смеётся ему в губы. Получается больно, и она царапает его плечи. – Никогда больше так не делай, – предупреждает. И тогда Сузаку делает с точностью до наоборот.____________________
– Это психологический трюк, – Шицу лежит, свесившись с дивана почти наполовину. – Если не можете избежать изнасилования – расслабьтесь и получайте удовольствие. А вот одежду жалко. Она, в отличие от всего остального, не восстанавливается. Сузаку хочется крикнуть ей: заткнись! – но он не может выговорить ни звука. Она сводит с ума одним своим существованием. Одним напоминанием о том, что он отнял у них обоих.____________________
Она приходит к Нанали всего один раз – конечно, если бы Сузаку знал, что она это сделает, он бы попытался всеми силами ей помешать. Но Шицу не говорит, когда, куда и зачем уходит, а он сам – никогда не захочет спрашивать. – Знаешь же, что ты сделала? – она появляется бесшумно, так, как и исчезает; время научило её быть незаметной, оно же и пыталось научить не испытывать больше боли, но Шицу была действительно плохой ученицей. Она – само воплощение ровной непрекращающейся боли. Она – само воплощение своего собственного проклятия. – Кто ты? – Нанали тянется к кнопке вызова охраны, но чужая рука мягко ложится поверх её собственной. Кожа у Шицу серая и будто наждачная. – Знаешь? – повторяет она настойчиво.____________________
«Ты сказала ему «ненавижу», когда он отрёкся от самого себя ради того, чтобы ты смогла быть счастлива; ты сказала ему «ненавижу», и это было последним, что он слышал». «Только твои слова были весомыми для него, и только ты смогла сделать ему так больно». – Те, кто умирают счастливыми – как думаешь, что их ждёт дальше? – она сжимает руку, и ногти впиваются в пальцы Нанали. – Ты не узнаешь, потому что ты себе этого никогда не простишь. Нанали плачет слишком громко и навзрыд, чтобы заметить, как на неё смотрит Шицу. – Ну что же, маленькая волчица[2], – шепчет она. – Ненавидь себя до самой смерти, хорошо? Нанали сжимает её руку двумя.____________________
– Я хочу уйти, – говорит Сузаку, дрожа от ярости. – Ты же понимаешь, что я уйду вместе с тобой? К сожалению, в отличие от Нанали, они просто не могут умереть.2.
– Знаешь, как выглядят финикийцы? – Иди к чёрту. – Финикийцы относились к средиземноморской расе, имели высокий рост, узкое лицо, прямой нос и тёмные курчавые волосы. – Иди к чёрту. – Карфаген был финикийским государством. – Иди к чёрту. – Его разрушали три раза. – Иди. К. Чёрту. – Знаешь, – Шицу смеётся. – Я полагаю, что как раз рядом с ним я и нахожусь. Сузаку никому не хотелось сделать так же больно.____________________
– Ты можешь не ломать мне правую руку, она нужна мне, – Шицу не кричит и, уж тем более, не плачет. – Не то чтобы мне не было плевать, что ты мне ломаешь, но всё-таки. Сузаку смыкает руки на её горле и давит, пока она не замолкает.____________________
– За то время, что я нахожусь с тобой, ты убил меня девять раз, – в чёрном платье из полупрозрачной ткани она ещё больше похожа на ночной кошмар. – А толку, если ты всё равно воскресаешь? – Сузаку хочет спихнуть её, но Шицу крепко сжимает ногами его бёдра, и не слишком получается это сделать. Она трогает его лицо, кончиками пальцев ощупывает губы, нос, брови, веки – когда он закрывает глаза, конечно – подбородок и всё, куда дотянется. – Лелуш обещал, что позволит мне умереть, – она ёрзает вперёд-назад. – Ты можешь представить себе, как это здорово – умереть навсегда? Ты столько раз был на волосок от смерти, но никогда не поймёшь, что значит умирать и снова открывать глаза после этого. Сузаку ведёт пальцами по её бёдрам вверх, задирая ткань. – Наша беседа сегодня определённо клеится, – замечает он. – Надо отметить. Шицу чуть подаётся вперёд, усмехаясь. – Расскажи мне о смерти, мой маленький принц, – мурлычет она ему в губы. Он оставляет на её коже синяки и кусает до крови.____________________
Что может знать о смерти тот, кто ни разу не умирал?____________________
– Ты хочешь отдать всё, но этого – мало, – шипит Шицу, когда он поворачивает её лицом к стене и раздвигает ягодицы. – Тебе так хочется слёз, но их не осталось[3], – почти рычит, когда он прокусывает кожу чуть правее её плеча. Она словно мурлычет песенку тогда, когда Сузаку пытается сделать ей как можно больнее. Только у тела Шицу комнатная температура, а кожа – серо-синеватая; только она не кричит, что бы он ни сделал. – В тот день ты убил сразу четверых, Сузаку, – шепчет она. И он, закрывая глаза, толкается в неё последний раз и замирает.____________________
– Слово «никогда» достаточно жестокое, – пара подсолнухов в вазе – худшее, что она в принципе могла принести. – Но ты всё равно не сможешь понять его значение. – Ну почему же, – он встряхивает мокрыми волосами. – Я знаю, что никогда не увижу Лелуша. Только отточенная годами реакция позволяет ему увернуться; стеклянная ваза разлетается на осколки, а подсолнухи после удара и падения выглядят весьма плачевно. – Заткнись, чёртов Данте, ты в состоянии увидеть и Вергилия, и свою Беатриче, – он скорее читает по губам, потому что от ярости Шицу переходит на что-то меньшее, чем шёпот. – А мне остаётся заключать сделку с Сатаной. Её «никогда» куда чернее и совершеннее.____________________
Шицу закрывает глаза и мечтает о том, как она умрёт. – Что бы ни случилось, – говорит она. – Я сделаю всё, чтобы ты жил так долго, как только сможешь. Она ненавидит его почти так же сильно, как и он её.____________________
– Ты – Карфаген, – шепчет в разбитые губы. – Ты уже дважды умирал, но всё ещё стоишь. А когда ты умрёшь в третий раз, никакая сила тебя не вернёт. Сузаку сжимает её плечи до синяков и плачет. На этот раз – от жалости. Шицу противно.____________________
– Как ты, Карфаген? – смеётся она громко. – Старательно разрушаюсь[4]. А чёрта с два ты так просто отделаешься.___________________
– Можно я буду твоим Танатосом?[5] – спрашивает она, выцарапывая на его животе имя Лелуша. Получается без крови, но до мяса. – У олицетворения смерти должно быть железное сердце, Шицу. У олицетворения тьмы не должно быть имени.____________________
Они ненавидят друг друга так, что цепляются изо всех сил.____________________
– Больше всего хочу умереть, – шепчет в его губы. – Представляешь, как бы здорово это было? – продолжает, смеясь. Сузаку жаль её практически до тошноты._____________________
– Расскажи мне о смерти, мой маленький принц, – Шицу почти поёт, когда обнимает его. В ней всё-таки осталась последняя капля сострадания. Капель крови, которые падают на пол, куда больше, в глазах Сузаку медленно угасает солнце, и лежащим в мусорном ведре подсолнухам, равно как и серой ведьме, больше некуда поворачиваться. – Ты обещал жить, – говорит она, ловя его дыхание. – Но я ничего не обещала. Сузаку хочется – впервые – поблагодарить его. Может быть, не мучай она его так, он и счастлив бы настолько не был. – Привет Сатане, Данте, – фыркает Шицу. Теперь ей действительно трудно его удержать.