Игры совести

      Темно. Пусто, темно, тихо. Нет, даже не тихо — глухо, не слышно ни собственного дыхания, ни биения сердца. Вокруг одна вопящая тишина, да слепящая темнота.       Где я? Допился? Белочка? Или подох к чертям? Не, не белочка. Знаем, плавали. Это не то совсем. Значит все, коньки отбросил, ласты супер клеем намазал? Так, что ли? А где ваш хваленный свет в конце туннеля? Где черти с вилами или бабы скандинавские на крылатых конях? Почему вокруг одна чертова тишина и темнота?       Виталя, бля! Возьми себя в руки! Башка соображает, значит не все потеряно. Где наша не пропадала? Топаем по классическому басистскому маршруту — вперед, прямо к цели. Что за цель, разберемся по ходу дела, сейчас просто изображаем уверенность и гордо шествуем вперед.       Шаг в пустоту, но ногу встречает надежная твердь. Уже хорошо. Дальше увереннее, руки тяну вперед — и хочу, и боюсь наткнуться на, что-то. В голове сейчас туман, полудрема, грань реальности. А не сошел ли я с ума? Вот так тихо-мирно укопался в темноту? Ха! Э нет! Отечественные басисты так с ума не сходят — тронься я соображалкой, тут был бы массовый заплыв всех безумств разом взятых. А это… Это больше похоже… Да, это больше похоже на тебя — небытие, философская отстраненная тишина, творящая и уничтожающая пустота.       — Вова!!! — кричу, срываясь на хрип. Нет, не зову. Не позовешь — звуков нет, звук в моей голове и хрип там же. Да и кто придет? Кто появится тут, сам не знаю где? Я просто кричу оглушительно беззвучно, его имя словно оберег, — Вова!!!       Уже машинально делаю шаги вперед. Быстрее, увереннее. Не боюсь наткнуться на неведомое и опасное. Все неважно, нужно вперед, нужно выбраться, проснуться, протрезветь, очнуться, выплыть, вынырнуть! Тьма становится привычной. Как можно привыкнуть к пустоте и мраку? Наверное, привыкнуть никак, а слиться можно. Слиться и двигаться дальше вместе. Так и движемся — под ногами надежная твердь, по сторонам великое нечто. Мысли в голове уже не кипят, паника сменилась уверенностью и спокойствием, ощущение нереальности испарилось само собою. Просто жутко и неуютно, но по вискам колотится маятником одна мысль — «Шаг. Еще шаг и точно выйду.» — Я не сам. Меня хранит это имя, его образ, его душа, воспоминания. И ничто не навредит, пока я на пути к нему. Даже в этом отсутствующем ирреальном пространстве ничего не причинит маломальский вред, пока я знаю, что на плече лежит крепкая и надежная рука, подталкивая в правильном направлении. Какого ж черта я дурень не ценил ее наличия раньше?       Что??? Какого хера? Куда? Ну, было ж все нормально! Еще чуть-чуть и я б вышел. Я чувствовал, я знал! Я шел! Матерюсь. Тяжело материться, не имея возможности проораться, высвободить эмоции наружу. Но я изверг весь свой словарный запас из самых потаенных уголков памяти.       Очередной шаг оказался в пустоту. Тьма взорвалась и обратилась в свет, я полетел. Да! Именно полетел вниз, набирая скорость, словно шагнул из распахнутой двери самолета, а парашют так и не прихватил за собой. Не было свиста в ушах, не мелькали краски перед глазами. Но это было падение, жуткий, неконтролируемый полет. Я не видел и не слышал, но явственно ощущал обжигающее касание каждой порой.       Запас матов и прокленов закончился, а полет нет. В голове проскакивает совершенно бесполезная сейчас информация о том, что будь я в пределах земного шара, ощущения от такого полета в атмосфере стали б уже невыносимо болезненные, а значит я где-то очень далеко. Мне страшно так, что имей возможность я слышать, оценивал бы сейчас точность музыкального ритма собственных зубов и бэки сердца.       — Суки! Грохнули? Харе издеваться! — ору. Я ли ору? Хрен его знает. А может и самый всезнающий овощ не знает, но это первый звук, который я тут слышу. На плечи, что-то нестерпимо давит, больно, неприятно, мной трусит.       — Виталя! Виталя! Дуб, мать твою! Очнись! — слышу голос… вроде бы знакомый, но не вспомнить чей. Далекий и забытый.       Что-то обжигает лицо… Пощечина. «Черт! Кто посмел??? » — с этой мыслью я словно выныриваю из глубочайшего омута. Тяжело, из последних сил, без единой капли воздуха, я таки умудряюсь рвануться и вырваться обратно в подлунный мир. Обратно ли?       Надо мной склонилось лицо. Определенно, голос именно этому лицу и принадлежал. И правда, теперь понятно почему он показался знакомый. Это… Это же Теря! Но какого лешего мохнатого он тут делает??? Сидит, что у себя дома, видите ли, и по-свойски трепет меня за плечи! Дергаюсь, пытаюсь встать. Как же голова кружится… Падаю обратно. Машинально осматриваюсь. Студия. Да-да. Это моя родная студия. Вот стоит мой родной бас, беленький с черной шашечкой, аккуратненько опертый об спинку кожаного кресла. Все знакомое, но… что-то необъяснимо не то. Чего-то привычного и примелькавшегося, каких-то мелочей банально не хватает, хотя уставший мозг, не может вычислить своими переплавленными микросхемами, чего именно недостает.       — Виталя, чего за приколы? С чего тебя так приложило? Я уже скорую вызывать собирался. — Теря смотрит на меня так… так странно — с заботой и беспокойством. Искренним! Не поддельным! Буд-то друг закадычный. — Нормально? Попустило? Может в больницу таки? — легко ложит огромную лапищу на плече.       — Себе скорую вызови! Какого черта ты тут делаешь? — отталкиваю Серегу и снова пытаюсь встать. На этот раз принимаю вертикальное положение уже удачно. Все еще шатает, но стараюсь держать марку. Делаю медленные шаги, осматриваюсь… все мое. Мое, да не мое. — Серега, я конечно адекватный. Но бля… Вламываться в мою студию и бить меня спящего по морде? А не охренел ли ты в конец?       На лице гитариста полнейшее замешательство — он явно реально не понимает, с чего вдруг я разорался. Я готов наехать и жестче, но слова застревают в горле. Он смотрит на меня, как на безумного, встал в удобную позу, медленно подходит, явно готов в любую секунду среагировать и скрутить меня.       — Дуб, ты того, не пугай так! Ты перебрал или башкой приложился где-то? Ты ж таблетками веселыми не балуешься. Я б знал. Не разводи меня, Дуб!       — Вот только давай без игр в заботливых экс-коллег! Черти полосатые с тобой! Пришел, говори, что надо и проваливай, — бубню скороговоркой, а в голове только мысль, что мне на все плевать. Я готов спустить этому идиоту шкафистому любую фамильярность, только б поскорее отделаться от него. Вовка… Как же к Вовке хочется. Внутри, как в детстве до сих пор все содрогается от ночного кошмара. Возле Вовки отпустит, я точно знаю. — Ну? Язык проглотил? Чего стоим, дыру у меня во лбу сверлим? Поматерее тебя пробовали, не высверлили. Теря делает несколько неуверенных шагов назад и, совершенно неожиданно для меня вскрикивает:       — Мавр! Быстро сюда! Ему крышу серьезно покосило! Несколько секунда спустя, гремя цепями, в комнату влетел Рыжий. Сказать, что я охренел — значит культурно промолчать. Я был в ауте, в нокауте. Вот это уже правда похоже на начало заплыва безумств — я валяюсь без чувств, а у меня в студии орудуют два экс-гитариста, как у себя дома. Мавр подгребает своей развальной походочкой, и пристально всматривается в меня, словно, в нового питомца. А я? А, что я? Я в ступоре! Я безвольный наблюдатель.       — Да нет… Придуривается, — после осмотра сделал свое заключение доктор-Маврин, — Клоунаду устроил в очередной раз. Взрослый человек, а все студента корчишь, Виталь, не надоело-то, а?       Мавр хлопает меня по щеке. Легко по дружески но… но второй раз я такое стерпеть не могу уже. Рука инстинктивно сжимается в кулак и выстреливает в челюсть наглого гитариста. Тот отлетает, ударяется об стену и, распахнув на меня глаза-блюдца, медленно съезжает на пол. Запоздало приходит сожаление. Понимание того, что Рыжий по сути своей совершенно беззлобное существо. Приползает жалость за компанию с угрызениями совести. Да, что ж я за на человека так бросился. Фиг с ним на Терю — балбес балбесом. На Рыжика то за что? Делаю шаг вперед, точнее пытаюсь, но в моменте оказываюсь зажатым в крепких лапах. Тереньев сумел преодолеть шок и принял меры, а именно заломал меня.       — Ша! Аааа… Серега! Больно же! Спокойно! Я в адеквате. Руки, гад, сломаешь!       — Ага! Я тебе сейчас и руки и ноги повыламываю. Все мозги пропил? — Теря усиливает хватку, а я продолжа дергаться и изворачиваться, хоть это уже и невыносимо больно.       На помощь приходит, поглаживающий челюсть, уже поднявшийся на ноги Мавр.       — Серега, полегче, правда, ж переломаешь. Ты ж медведь — силы своей не чувствуешь. Да трезвый он. Запаха нет. И вряд ли после вчерашнего — с похмелья так не трепыхаются. Полегче, кому сказал? Моим мышцам дают чуть свободы, хоть и не отпускают целиком на волю. Но мне уже нет до этого дела. Это не развод, не бредовое вторжение бывших участников. Это бред. Полнейший мой личный бред, персональное безумие. Я уже не дергаюсь, спокойно поддаюсь сдерживающим рукам.       — Успокоился? — очень спокойно вопрошает Маврин, — Больше буйств не будет? — согласно киваю, мол нет, не будет никаких телодвижений.       Хватка совсем ослабла, я высвобождаюсь и, перейдя комнату на дрожащих ногах, даже не сажусь, а падаю на диван, закрываю глаза. Меня колотит, сердце выскакивает. Как же хочется сейчас той полнейшей пустоты.       — Парни, скажите, что это какой-то развод и сейчас сюда вломятся ржущие Вовка с Пристом. Мы дружно похохочем, как развели тупого басиста, выпьем пивка и разбредемся по домам. Гитаристы только переглянулись.       — Кто вломится, Дуб? Ты сейчас о ком? — голос Рыжего дрожал не хуже моего. Он тоже напуган, в ужасе понял я. А привел его в такое состояние я.       — Как кто? Холст. Володя. Мой Вовка. Ну и Серега. Это ж его идея! Он ведь Вовку подговорил.       Снова игра в гляделки, снова Маврин старательно пытается совладать с собой и продолжает очень аккуратный допрос.       — Виталик, ты ж только не нервничай. Мы добра тебе хотим. В одной группе сколько лет играем. Ты о ком сейчас вообще? — я пропустил слова «В ОДНОЙ ГРУППЕ ИГРАЕМ» мимо ушей. Пропустил, а зря. Не до того было. Слишком надавило все это, слишком взбаламутило и так едва живое сознание.       — Как о ком? Владимир Холстинин и Сергей Попов.       — Я понял о ком он. Понял о ком, но не понял зачем, — подал голос Теря, — Пристом он почему-то называет Сергея Попова. Ну, помнишь, играл такой смазливый с Аликом и Андреем в Мастере. Потом с Артуром спелся, да и за компанию укатили в штаты уж больше десяти лет, как.       — Какие штаты? Вы чего? Прист с нами играет с 2003 года. И Берк с нами играл, ну… до 2011 играл – они ж вместе в Арию пришли. — зло зыркаю на Терентьева, — как ты под юбку к Кипу свалил и нам состав обновлять пришлось, так и пришли.       Маврин смотрит на меня с лицом опытного зоолога, которому повстречался совершенно новый вид примата.       — Виталик, а перечисли ка состав Арии. Нынешний состав.       — Да легко! Я — на басу естественно, Вовка и Серега — гитаристы, Макс — драммер, Мишка — вокалист, юное дарование блин.       — Надеюсь, ты про Удалова сейчас.       — Про него родимого! А про кого ж еще?       — Ну, что ж — разводит руками Рыжик, — в таком случае, учитывая тебя самого, два верных попадания. Кто такой Мишка, я предполагать не берусь, кто такой Вовка тоже. Серег, ты когда-то фамилию Холстинин слышал? — гитарист отрицательно качает головой, — Вот и я не слышал. Ну, хоть место нахождения Попова мы выяснили, и его существование тоже доказали. Так, что можно даже сказать два с половиной попадания. Гитаристы в Арии мы с Терентьевым, а вокалист Кипелов. Был пару лет Лешка, но потом Валера вернулся.       Вот тут меня на самом деле пробил ледяной пот. До дрожи. Дыхание сперло. Я срываюсь, выскакиваю из комнаты, выбегаю в коридор и, дергая все двери подряд, отчаянно кричу имя-оберег. Вова!!!       — Вовка! — нету.       — Вовчик! — тут тоже нет.       — Вова! — снова пусто.       — Вова, хватит! Прекрати! Бля, хватит! — опять никого.       — Володя! Вовчик! — эта дверь закрыта — Ты ж там. — Колочу и ногами, и руками, а на глаза наворачиваются слезы отчаяния. — Вова! Хватит! Не смешно уже.       Маврин мягко отстраняет меня, достает из кармана ключ и молча открывает дверь. Врываюсь и налетаю на хлам. Сломанные усилки, пыльные старые кофры, какая-то мебель — это кладовка. Пустая, давно не открываемая никем кладовка.       Отступаю назад, натыкаюсь на стену и сползаю, как совсем недавно сползал ударенный мною Сережа. Коллеги, да, наверное, их можно уже и так называть, смотрят на меня с ужасом и жалостью.       И тут меня осеняет! Копаюсь в кармане, выуживаю телефон. На экране нет привычного быстрого дозвона на родной номер. Ну и плевать – вечно эти иконки спрыгивают на другие страницы. Не удосуживаясь поиском в телефонной книге, набираю до боли знакомые цифры по памяти. Быстро, точно безошибочно, но оператор сообщает, что набранный номер не существует. Набираю повторно. Еще! Еще! Снова и снова. Прекратить — значит признать. А я не могу. Не могу! Я и Вова — мы ж едины. Нельзя нам друг без друга. Так не бывает. Все устои бытия рухнут.       — Во-о-о-овчик! — после очередного раза телефон запищал, что уровень батареи уже критический. Я не сдерживаюсь и швыряю его об стену.       Поднимаюсь на ноги и бегу! Просто бегу, в след за мной бросаются Мавр и Теря. Кричат, что-то на ходу, зовут. А я не слышу. Зачем? Какого черта? Зачем слышать, видеть, чувствовать. Мир обезумел! Такой мир мне не нужен. Я просто рвусь к выходу. Слышу крик:       — Валера, держи его!       И, слишком поздно замечаю, как навстречу мне движется Кипелов. Вот уж кого мне точно бить не жалко! Это безумный и жестокий мир. Тут нет того, ради кого я стану держать себя в руках. Размахиваюсь и, вложив в удар всю свою дурь, прикладываю ничего не соображающего вокалиста. Смачно прикладываю! От всей широкой басистской души.       Коридор. Хорошо, спокойно, прохладно, бегу вниз, перескакивая по три ступеньки. Сзади по пятам кто-то бежит. Громыхают шаги уже даже не двух человек. Безумие весело овладевает мною! Ха! Погоня? А попробуй возьми! Вихрем пролетаю проходную, перескакивая через терминал, с ноги распахиваю дверь. Меня поглощает город, толпа. Тут оторваться проще. Проще, но какой смысл? Одна мысль — Вовы нет. Нет, не было и, наверное, не будет. Я один. Вот она — настоящая пустота. Это и есть ужас и страх, а не то, что было до падения в Терины лапы.       Эх, Холст, Холст… может ты и правда только плод моего несчастного ума? Муза? Обретшее плоть само вдохновение. Ты существовал в моей голове и вдруг так разросся, что я заместил тобой реальность? Ты ж всегда был слишком идеальным для простого земного человека. Ты всегда был другим. Ты всегда был просто сверх — сверх человек, сверх гитарист, сверх друг. Таких не бывает… Неужели правда тебя породило мое одинокое сознание, ищущие поддержку и любовь. И то правда, разве мог быть рядом со мной такой человек даже пару дней, не то, что всю жизнь? Терпеть, любить, поддерживать, идти рука об руку, не взирая ни на, что. Нет… бред, абстурд. Да, то, что меня мог любить такой человек… такое создание — вот он истинный бред.       Мысли продолжают мелькать, а я просто бреду. Мне холодно. Мне пусто и страшно. Я хочу к Вовке. Отчаянно хочу приблизиться хоть чуть-чуть. Обнять за крепкие широкие плечи, попросить прощение, пообещать не трепать нервы, не ляпать глупости, не изводить выходками. Все, что угодно! Только б он был! Просто был. Только была б Ария. Не просто группа, а родная, выстраданная годами, настоящая семья.       Последняя, даже не попытка, а просто мысль. Ловлю машину, монотонно говорю водителю адрес Холста. Водила, кажется, меня узнал, но не решается заговорить — вот оно — даже люди от меня шарахаются. Это ж какая злобная морда должна быть? Но это не важно. Сворачиваюсь на сиденье клубочком, утыкаюсь лбом в прохладное стекло и начинаю созерцать мелькающую серость Московских улиц.       Я выгреб водиле все, что было, оставил на сиденье и просто вывалился на улицу. Сверху прорезала небо молния, громыхнуло, и крупными каплями заморосил дождь. Он любил такую погоду. Нет! Он любит такую погоду! Если уж он плод моей собственной души, он будет жить вечно! Он — это все, что у меня есть. В каждой моей ноте был и будет он. Так, что Холст бессмертен. Вечен. Он для меня и есть сама музыка, ее таинство. Первые капли уже здорово намочили мои волосы, а я только добрел до подъезда. Улыбаюсь — а код то прежний. Это не дает надежду, скорее просто забавляет. Монотонно, не спеша поднимаюсь на нужный этаж, наожу дверь, она, к слову, тоже не изменилась ни разу. Подхожу и замираю.       Я изучаю маленькие рельефные треугольнички на старенькой дермантиновой обивке. Сколько раз просил его заменить дверь, а ни в какую. Провожу мозолистыми пальцами по гвоздикам. В этом есть какая-то тайна, какое-то запретное, неведомое удовольствие сродни мазохизма. Словно попытка дотянуться до несуществующего мира. Минута, пять, пятнадцать… Дальше не отслеживаю время. Я просто стою и смотрю на черную дверь. Из-за которой не доносится ни звука. Хотя… Когда я совсем ушел в себя, дверь неожиданно скрипнула и приоткрылась сама. В прихожей темно. Но все вещи на своих привычных местах — это все еще Володина квартира! Весь мир сошел сума, обезумел! А это по-прежнему островок покоя и равновесия.       Я не включаю свет. Мне это совершенно не зачем. Каждый шаг я мог бы проделать с закрытыми глазами и связанными руками.       — Вовчик… — шепчу уже ни на, что не надеясь, — Родной, ты тут?       Вместо мягкого голоса слышу… кошачье урчание. Кошка??? Да у него же аллергия. На миг забываю обо всем! О пережитых безумствах, о злости на шутки и игры, о страхах, боли и сомнениях, о самобичеваниях. Врываюсь в комнату с грозным лицом, готовый наехать на него, что опять притащил в дом кошку. Но Вовы там нет… В темной комнате, на подоконнике сидит, поджав колени к самому подбородку, и поглаживает пушистую кошку девушка. Совершенно не знакомая мне девушка. Возраст не определить — слишком темно, лица почти не видно. Одежда простая — джинсы в обтяжку, да мешковатая футболка с надписями, на руках цепи и браслеты. Она меланхолично смотрит в окно. Такая обычная. Но, что-то подсказывает, что все тут не так просто. Не живет она тут и не вломилась сюда. Ощущение, что гости и вовсе нет. Только образ.       — Ну и как тебе? Понравилось? — голос у нее мягкий, чем-то похожий на Вовын. Не навязчивый. Кричать таким не надо — и так услышат даже шепот.       — Это ты все устроила?       — Нет. Меня попросили.       — Кто ты? Безумие? Мое воображение? Демон? Девушка отрывается от окна и кошки, спрыгивает на пол и медленно подходит. Она совсем маленькая — едва ли до плеча мне достанет.       — Сколько комплиментов… Вот не зря ты мне так нравишься! Не так сильно как… А в прочем не важно! Главное, что я не ошибалась! — она подошла совсем близко, встала на цыпочки и обдала мою шею горячим дыханием — Я? Демон? Ну, что ты? Мне до демона рости и рости. Я только адепт. Маленький, слабый адепт. Я не отстранялся. Нет, влечения и возбуждения я не испытывал. Просто это казалось чем-то совершенно естественным — вот так стоять в пустой Вовкиной квартире с каким-то адептом. А адепт, по правде говоря, то совсем юный.       — Так нравится? Ты не ответил! Не люблю, когда вопросы мои игнорируют!       — Смеешься? Вовка — мое все! Мы живы только вместе. Да мне пол сердца вырвали! Издеваешься? Какое к черту нравится?       — Я так и думала. Точнее, я так и говорила, что ты им дорожишь. Но меня никто никогда не слушает. И ты сейчас не слушал.       — Я??? Да я слово в слово могу повторить!       — Я не о болтовне! — она резко развернулась и снова взобралась на свой подоконник, усадив, на колени кошку, — не о своей, во всяком случае. Я тебе говорю обо всем, что ты видел и слушал сегодня! Ты ж ничего не услышал и не запомнил. Все-равно не понял, как и большенство людей. А я говорила. Красноречиво говорила. Я орала тебе с матами и эпитетами в самое ухо каждым знаком и символом. А ты не понял. Дрожь опять вернулась. Я понимаю, что эта странная особа — мой последний шанс вернуть все обратно. Понимаю и отчаянно пытаюсь за нее ухватиться. Я готов упасть на колени, но откуда-то знаю, что это даст только негативный результат. Таким ее не убедить. Только разозлить.       Подхожу, хватаю за тоненькое запястье и прижимаю к своей груди. Ни девушка, ни кошка не пугаются моих действий. Серые глаза незнакомки пристально изучают меня, медленно становясь голубыми. Как у Вовы, мелькает у меня в голове.       — Слышишь? Конечно, слышишь! Ты человек! Ты знаешь, как бьется сердце. А так бьется его половина. Это весь мой ответ. И все пояснения к пониманию услышанного. Она аккуратно спихивает кошку, обнимает меня за шею второй рукой и шепчет на ухо тихо-тихо:       — Спасибо! Спасибо, что не позволил ошибиться! Легкий поцелуй мягких губ в щеку и неожиданно сильный толчок в грудь. Одним махом маленькая девочка отталкивает меня от себя и отшвыривает на другой конец комнаты. Последнее, что я ощущаю, как приложился о дверной косяк затылком. И где-то совсем на периферии, мягкий голос.       — Спасибо, Виталик!       — Виталик! — голос уже не женский. Похож, но не женский. Боюсь открыть глаза, — Виталик, да как же ты так?       Мягкие ладони хлопают меня по щекам, гладят по голове. Я их узнаю. Узнаю, но все равно боюсь открыть глаза. Слишком страшно сейчас во, что-то поверить.       — Виталя! Да открой же ты глаза! Ну не пугай меня так!       Он! Да! Это может быть только он! Никто другой не мог бы говорить так же, никто другой, даже с идентичным голосом, не передаст его интонации, души в каждом звуке. Приоткрываю едва-едва сперва одно, затем другое веко. Темные кудряшки обрамляют такое любимое, но встревоженное лицо. В дорогих сердцу глазах испуг. Я валяюсь в Вовкиной квартире, на полу у двери и смотрю на пустой подоконник. От радости на глаза наворачиваются слезы, а губы начинают подергиваться. Холст решает, что это я от боли и пугается еще сильнее.       — Володя! — не могу сдержаться, не обращаю внимание на боль и слабость вешаюсь ему на шею, — Володя ты тут! Тут со мной! Родной же ты мой! — глажу по голове, по спине, прижимаюсь, не жалея силы и не могу поверить своему счастью. Сердце готово выпрыгнуть и водить хороводы вокруг нас — вот, что значит, освежил чувства, так освежил.       — Виталик, с тобой все нормально? А ну посмотри на меня? — отрывает меня от своей шеи и пытается осмотреть мое шальное лицо, — Голова сильно болит? Кружится?       — Кружится! Еще и как кружится! С ног сшибает просто! — мне уже плевать на все перипетии этого дня. Да будь у меня хоть черепно-мозговая травма, это совершенно не важно. Я отталкиваюсь, наваливаюсь на Вову и прижимаю его прямо к полу. Губы сплетаются в поцелуе. Как же давно я не позволял себе таких вольностей. Как зря, что я этого не делал.       — Дуб, ты чего? Охренел совсем? — на красивом лице читается легкий шок. — У тебя таки сотрясение. В молодость впал?       — В реальность я впал, Вовка! И даже не впал, а ввалился, еще и дважды за день! А это и для басиста слишком сильное потрясение. И вот, что я скажу. Лично для меня имеет право на существование только та реальность, где ты рядом! Где можно любить тебя. Да заткнись ты со своими возражениями! Может у меня и сотрясение, но на мои слова оно никак не влияет! Прости меня идиота четырехладового за все, что учинял! При всей моей дури, я жив только потому, что есть ты, а в сердце есть любовь к тебе.       Как же прекрасны эти глаза! Я вновь наблюдаю переход от серого к голубому цвету. Он счастлив! Я слышу, как гулко бьется сердце, а бедром чувствую, знакомое напряжение плоти.       Ага! Вот ты и попался! Не меньше моего хочешь! Накрываю своими губами рот, пытающегося еще возражать, Холста. Поцелуй сразу горячий, сразу безудержный быстро перетекает в легкие ласки губами по всему телу. Быстро избавляю его от футболки. Как давным-давно, изучаю каждый сантиметр торса языком, пока руки воюют с брюками.       Голова и правда кружиться, от его ласк и объятий! Надо почаще устраивать такие безумства! Вот это я понимаю секс! Это я понимаю адреналин! Одежда бесполезными тряпками разлетелась по углам квартиры. Я требовательно ласкаю бедра, продолжая жаркие поцелуи. Я почти испытываю чувство контроля над ситуацией. Я даже уверен, что пройдя, через все, я заслужил это чувство. Как вдруг руки стальными кольцами обвивают меня и жестко переворачивают. Надо мной нависает возбужденное демоническое лицо с голодным оскалом       — А ты думал безнаказанно дразниться? — вампирский поцелуй в мою дрожащую от возбуждения шею, — не знаю, что на тебя нашло… но мне нравится. А извинения приняты. Будут. Утром. Теперь Вова покрывает меня поцелуями. Мне хорошо. Приятно, удивительно, сказочно, божественно. Мой любимый демонюга! Мое темнейшество! Твои губы снова меня спасли…