Кричи, Банши, Обманывай, Лис.

Мне нравится, как она кричит. Я просто таю от этого чувственного, искреннего звука. Этот ее отчаянный, душераздирающий вопль, рвущий сознание на мелкие кусочки, когда она теряется среди всего, что с ней происходит. Этот остервенелый, бешеный крик, клокочущий в ее глотке с невероятной амплитудой. Обычный человек не смог бы повторить его – тогда у него просто лопнули бы гланды, и кровь затопив горло, что оставила лишь клокочущее, хлюпкое бульканье. А она в этот протяжный, безумный крик отдает всю себя. Она вкладывает в него всю свою душу, всю боль и все страдания. В этом самозабвенном, одичалом девичьем вопле она спускает все давление, все напряжение, что угнетало и переполняло ее и очищается, чтоб впустить в свой разум понимание. Этот бесподобный, неземной писк, который она издает, расщепляет все, что ее не интересует. Он просеивает реальность, сортирует знания, опускает пустые заключения, развеивает нерациональность. И тогда она действует – смело, радикально, уверенно. Когда ее окружение находится в оглушении после ее ровного возгласа, она не возится, а делает то, что считает нужным. В такие мгновения, когда опешившие и растерянные людишки – ее беспомощные, недоумевающие и встревоженные друзья, озадачено и оторопело соображающие, что же им дальше делать, - не могут осознать, что происходит и не могут ничего увидеть дальше своего носа, она рискует – рискует неожиданно, провокационно. Делает дерзкий и хитроумный ход, который никто не мог и предвидеть. Крик – ее уникальное, неповторимое свойство. Ее оружие, с которым она только начинает знакомиться. Которое она использует еще неумело и расточительно, которое она еще узнала не полностью, но уже готова проходить весь курс обучения. Это оружие, которое она исчерпывает полностью за раз. Я вижу потенциал, я вижу в ней амбиции и перспективы, которые помогут ей совладать со своим даром и сделать его не тем потусторонним, непроизвольным, отстраненным криком, действующий не в согласовании с ней, а ее редким, личным козырем. Козырем в этой партии, который может побить любую другую карту, только она еще не знает, что ее крик – это та самая козырная масть. Но никто не должен показывать ей это. Необходимо, чтоб она сама пришла к этому. Что бы поняла, что у нее есть, как она этим пользуется в данный момент и как должна в идеале. Она пока живет врозьс этим криком, несогласованно, нестройно с ним, он мечется в ней, поэтому выходит резкий и дряблый – намного слабее, чем он может быть. Чем он обязан быть. Но я верю: постепенно, она вдохнет в этот крик свое теплое дыханье жизни и сделает его тем всепоглощающим, колосальным, непостижимо прекрасным звуком, который будет исполнять обязанность, какую ему назначила его природа. Возвещать о скором визите Смерти – и уже не крик в ней будет самовольно рваться в материальный мир в виде звуковых волн, а она сама будет предвещать чужую кончину. Потому что она этого захочет. Ее крик – это неумолимый, всепроникающий катаклизм в человеческом теле. Он преображает все вокруг, но сам остается безизменным. Он оглашает то, что она вступает бой и сразу наносит сокрушительную атаку. Для людей он имеет привкус крови в ушах, потому что уши просто лопаются от него. Ее крик, горном смелого воина, трубным ревом фанфар, возвещает о ее разрушительном, хирургически точном ударе скальпеля, вскрывающим поверхность мертвой, гробовой тишины, после которого в этой самой тишине она и ее окружение могут начать копаться и ворошить все тайны и секреты. Ее крик – это особый сигнал, возвещающий о созыве ее стаи. Он связывает их всех, соединяет под своим началом и делает из них нечто единое и слаженное. Он служит ей каналом для связи с сознаниями ее приспешников, нужный для полного взаимодействия, с помощью которого они все могут контактировать с ней. Ее крик обеспечивает собой связующую нить, они все нуждаются в ней, потому что без ее крика они беспомощны и беззащитны. Они просто ничто без нее. Я примерно знаю, почему я выбрал именно этого парнишку. Почему вселился именно в этого хилого, дряблого, бессильного мальчика. Хоть я и отказывался признавать это и внушал себе, что просто он мне нужен был, как отправной пункт для учинения хаоса, как центр связей и отношений, в которые я бы мог проникнуть. Я уверял себя, что именно этот крохотный человек даст мне возможность посеять раздор и боль. Что именно он будет моим орудием труда, которым я буду разрушать жизни людей. Мой выбор пал на него, потому что, только вселившись в него, я бы сумел нанести максимальный урон, нежели, проникнув в кого-то другого. Только этот мальчишка мог предоставить мне такую прекрасную возможность, но теперь я могу точно сказать, что, выбирая тело, я руководствовался не только перспективой выгодных условий и допустимых свершений, но и тем, кто ей не безразличен. Я видел, как она относится к нему. Я знал, что этот никчемный подросток гораздо ближе к ней, даже чем тот, которому она себя отдает. И пусть сейчас у нее роман с каким-то посторонним, чужим юношей, этот грязный, неопрятный паренек ей дороже всех остальных. Она в нем нуждается, он ей нужен, и хоть она и умеет выставить себя хладнокровной и бессердечной по отношению к нему, я вижу, как она неравнодушна. Как йокает ее сердце, когда с ним что-то случается. Как он сидит в ее душе, и она, неспособная с этим ничего поделать, скрывает это и оставляет его чувства без ответа. И я стал этим юношей, чтоб иметь доступ к ее душе. Чтоб наше образы слились в одно, и постепенно я поглотил его. Я хотел, чтоб она не могла различить нас и то, как она к нам обоим относиться. Наверно, я должен поблагодарить этого мальчика – благодаря ему и тому, как она к нему относиться, я смог удачно паразитировать на их отношениях и вызвать к себе частичные чувства, которые адресовывались ему. И я долго бездействовал в его теле, приноравливаясь к этому состоянию. Я медлил, открывая свое присутствие, и какое-то время просто наводил порядок в голове этого мальчугана. Его разум был, что удивительно, не таким слабым, как тело и мне пришлось повозиться, побеждая его. Пришлось свести его с ума и столкнуть в пропасть отчаянья. Но когда я это сделал, и когда его оболочка стала принадлежать полностью мне, эффект оправдал все усилия. О, я не ошибся, выбирая тело. Я купался в том хаосе, что спровоцировала моя выходка. Урожай, что был мной посеян, принес мне изобилие боли и переживаний. Я помню каждые их взгляды – как они смотрят на меня, и пытаются разглядеть где-то внутри их друга. Как они с надеждой зовут его, пытаются пробиться в его подсознание, верят, что он внутри и бьются в конвульсиях, как бы прогнать меня и вызволить его. А она. А как она на меня смотрит – ее холодный, пронизывающий взгляд, почти такой же невыносимо сильный и трудно переносимый, как ее крик. Она единственная, кто не искал этого мальчика, а смотрел именно на меня. Кто понимал, какой в тот момент был расклад и что лучше не выставлять себя глупо, присоединяясь к всеобщему помешательству на спасении их друга. Она и не собиралась поддаваться искушению веры, потому что она была умнее и не повелась на этот крохотный дух надежды, что я подкинул. И она с вызовом смотрит прямо на меня – смотрит, потому что хочет понять, что мне нужно. Потому что знает, что я сижу внутри и радуюсь всеобщей тревоге и переживаниям. Потому что способна совладать со своими чувствами и может мне противостоять. Потому что не хочет давать мне повода понаслаждаться тому, что меня путают с этим пареньком, и что я постепенно заменяю его. Возможно, я вселился в это отребье, чтоб убить, уничтожить ее чувства к нему – чтоб она видела в этом теле только меня и больше никого. Чтоб этот образ перестал ассоциировать у нее с ним, чтоб она воспринимала это тело как меня, чтоб в ее голове этот образ, эта внешность целиком и полностью принадлежал мне. Чтоб она забыла о нем и о том, каким он был до того, как я проник в него. Да, я хотел прогнать его с этого места в ее жизни и занять его самому. Хотел, чтоб он исчез и вместо него остался я. Скорее всего, я завидовал. Завидовал этому жалкому наглецу. Но мне было необходимо добиться того, чтоб в ее восприятии он перестал существовать в этом теле, и чтоб оно стало мной. Чтоб она больше не осознавала, что эта невзрачная, неказистая внешность, на самом деле, не моя и что ее обладателем был кто-то другой. Чтоб никто больше не воспринимал меня, отдельно от этой оболочки. Его душа должна умереть, а тело – остаться моим. И так, чтоб все об этом знали. А потом – она проникает в это тело, в это сознание. Она и ее друг. Они рыщут повсюду в поисках этого мальчишки, чье тело я занял. Они намерены отыскать его и освободить, они уверены в успехе и поэтому, не мешкая, проникают на мою территорию. Заглядывают ко мне в гости. Они знают, что их друг в тюрьме, а я тюремщик. И они бродят лабиринту его и моего разума, стараясь преодолеть препятствия, что я ставлю, и пытаясь добраться до самого центра подсознания, где я держу душу их друга. До этого момента он спал, а теперь – теперь они заберут его. Забрав из моего плена, вернут себе, и он опять появится в их жизни, возвратиться на свое место среди них, а я потеряю свое. Но все равно – я отпускаю его. Отпускаю, потому что его жизнь уже принадлежит мне, и отныне я смогу существовать без него, но он уже существовать не сможет. Я освобождаюсь от уз плоти этого человека и обретаю собственное тело. Материальное, персональное тело. Являющейся копией моего предыдущего носителя. Существуя отдельно, я продолжаю высасывать из него жизнь, и постепенно, равномерно выкачивая из него силу и энергию, мое тело становится полноценно человеческим, а его душа постепенно теряет способность существовать, пока я брожу среди людей. Я продолжаю обкрадывать его, даже покинув его оболочку. Продолжаю сливать себе все, что дает ему жизнь. И он будет постепенно слабеть и чахнуть, пока окончательно не сгинет. Я, находясь еще в голове этого мальчика, пустил ее и ее друга к себе, чтоб они помогли мне материализоваться, оторвав при этом душу их друга, которую я заберу с собой и с помощью которой лишу его жизни. Он уже не сможет отойти от моего присутствия в нем. Я не смог бы убить его, находясь внутри его сознания, но, вырвавшись, я смогу физически снести его с лица земли. Он будет умирать на руках своих друзей, а я буду, обратнопропорционально набираясь сил, подниматься выше и расправлять плечи. Он – мой личный резерв. Мой ресурс. Мой энергетический запас. Я обеспечил его себе, когда входил в игру по-новой, в другом виде. Такой и был мой план. Стать отдельной, независимой фигурой, но с условием на то, что он в ближайшее время отдаст всю жизненную силу мне, ослабеет и умрет. Воспроизвести чужое тело и убить оригинал вместе с душой, чтоб все эти людишки больше не донимали меня с попытками достучаться до друга. Ликвидировать, погубить, уничтожить, устранить его, оставив его тело им всем на память, чтоб они больше не знали, как он выглядит, потому что какой он сейчас, таким буду только я. Я покончу с этим парнем. Он мне не нужен и поэтому он умрет. Из нас двоих на игровом поле останусь я, а не он. И я буду с ней, а не он. И конечно, первое, что я делаю, когда становлюсь полноценным, материальным существом – это беру ее себе. Как давно я мечтал обладать ею, как давно я лелеял мысль, как она станет моей собственностью, и я смогу сполна насладиться концертами, которые она мне будет каждый день устраивать – она будет выступать передо мной: кричать мне, как людям чирикают их домашние певчие птички в клетках. И я буду так же, как они, с упоением слушать ее остервенелые, неприкрощаемые вопли. Раньше я был ограничен, тело не принадлежало мне, и я не мог добиться своей цели, так как жил все еще не собственной жизнью, а всего лишь преобразуя чужую. Но теперь, когда я смог выпустить себя на волю и обзавелся собственной оболочкой, а этот мальчишка-клоп вот-вот отбросит копыта, я реализую все, чего так ждал. И начну я с нее. И с того, как она будет кричать. Я хочу, чтоб она боялась меня. Хочу, чтоб она кричала от страха, при мысли обо мне. Страх, боль, страдания – они сделают ее крик еще звучнее и насыщеннее. Я уже предвкушаю, как буду вслушиваться в этот крик. В этот пульсирующий, кипящий, диссонирующий ультразвук. Этот утонченный, раскидистый, концентрированный гром. В эту симфонию загробного мира в мире людей. О, как родны мне эти звуки, как приятны они моему слуху. Слушал бы их целую вечность, – какая жалость, что этот ее неповторимый, великолепный дар обременен ее смертной, человеческой оболочкой. Как жаль, что он сидит в этом скоротечном, ничтожном обличии. Какая досада: ее молодость, ее цветущая девичья красота, сочетающая в себе в равной степени и роковые, элегантные признаки взрослой женщины, постепенно увянет, и моя Банши примет тот скукоженный, дряхлый, поношенный облик ведьмы-старухи, каким его запомнили сказочники и рассказчики. Ее тело нальется деготью древности и покроется пылью времени, что ее бесподобная, обворожительная стать и грация этого возраста полностью уступит место безобразию и старости. Только ее крик останется таким же – О, этот крик нечеловеческого происхождения, он не принадлежит этому поганому, ничтожному людскому роду. Он сохраниться именно в том чистом, свежем виде, в котором и был, и даже через сотни лет он будет звучать, как чистая энергия. Ее тело будет трескаться и крошиться, а крик все равно не перестанет литься из ее легких божественным воем настоящей погибели. И через сто столетий и тысячу тысячелетий и буду верен этому летучему, легковоспламеняющемуся, взрывоопасному крику. Так пусть же она не молчит. Пусть никогда в своей жизни не молчит - пусть шепчет, говорит, орет, кричит. Я не могу существовать без ее чудного, прекрасного ора. Не могу и не хочу. Я буду нуждаться в нем, как человек нуждается в воздухе. Как хищник нуждается в крови. Я помню, как первый раз услышал ее крик. До моих ушей спешно донесся ясный, густой звук, заставляющий воздух вибрировать и фонить. Меня пробрал этот долгий треск души, что она издавала, когда нутром чуяла дыхание смерти рядом. Ее чутье – почти такое же, как мое. Она так мастерски и безошибочно определяет завершение чьей-то жизни. Когда приходит чей-то срок, Смерть сначала заглядывает к ней, а потом уже бредет к тому, к кому и собирался. Моя Банши, моя фаворитка смерти, заполняющая путь времени между смертью и нахождением трупа своей мелодичным, сладким голосом. Этот ее острый, стальной звук, что зарождается гораздо глубже, чем можно представить – он несет больше смысла и значения, чем тысячи слов и монологов, составленных другими людьми. Он – это одновременный испуганный визг пойманной жертвы и победный вой доминирующего хищника. Она умеет выражать себя в этом крике. Выражать себя, свою силу, свою мощь. Она доказывает, на что способна, каждый раз, когда раскрывает рот и исторгает на свет этот звук. Как он рвется из нее, как рождается снова и снова из какого-то мышечного усилия и слабой струи влажного, теплого воздуха. Он – оживленная, разреженная, сжатая боль. Он тянется из нее, льется бурным потоком, и с каждой минутой задерживаясь, он только разрывает ее. Он не должен храниться в ней, он должен являться свету, чтоб сгущать темноту. Ее крик – сама квинтэссенция мощи и энергии. Это искусство, стихия, пропасть. Он поглощает все, что настигает, окутывает и не дает вырваться. Он сдавливает своей весомостью, своим постоянством. Он выжимает из души всю жизнь, оставляя лишь пронизывающий холод и пустоту, каким он сам наполнен. Ее крик – это чистый, сакральный ужас, на какой только способен человек. Я должен получить этот трофей. Должен заполучить его, чтоб только я наслаждался этими прекрасными звуками ее истерики сознания. И больше никто. Мне нравится, как она кричит. Я просто таю от этого чувственного, искреннего звука Моя собственная Банши. Так пусть же она кричит только для меня.