Придурь

Айзек не счел нужным предупредить Питера о том, что возвращается в Бэйкон Хиллс. Питер не счел нужным предупредить Айзека о том, что уже год как переехал в Нью-Йорк. Их отношения состоят из недосказанностей, недомолвок и напряженного молчания. Одно главное правило - не говорить ни о чем действительно важном. Айзек никогда не скажет Питеру, что именно от него он сбежал в Европу, просто потому, что Питер знает об этом и без его слов. Просто знает - это слышно по его голосу, когда он берет трубку или звонит сам. Питер не говорит Айзеку, что стал альфой - Айзек тоже умалчивает об этом же. Когда-нибудь после, измотанный, пропахший потом, спермой и удовлетворением, он скажет Питеру, что после Бейкон-Хиллс пригород Парижа не серьезнее, чем Диснейленд. Хейл усмехнется, глубокими, жадными глотками вдыхая запах молодого оборотня, и промолчит о том, как в неконтролируемом приступе ярости разорвал грудную клетку альфе, едва ли уступающему по силе незабвенному Эннису. И уж точно он никогда не скажет, что в такой амок он погрузился лишь раз, когда понял, что Айзек сбегает от него. Потом была тишина, безразличие и легкое, незаметное окружающим, сумасшествие, каждое утро смеющееся в лицо пустой половиной кровати. Нью-Йорк, и односпальная, не слишком удобная кровать избавляют от этих видений, но не достаточно хорошо. А Айзек, чертов маленький паучок, не выпускает из своих сетей - задышит чаще нужного в трубку, улыбнется посреди очередной произносимой фразы - улыбнется так, что Питер слышит это даже через телефонную трубку и тысячи километров, - приедет в гребанную Америку и, зло пнув стену у двери теперь уже чужой квартиры, пойдет выспрашивать адрес у Дерека. Дерек позвонит дяде и предупредит. Питер встретит мальчишку, который давно уже перестал быть мальчишкой, в аэропорту Нью-Йорка и ни словом не обмолвится о том, что проторчал в этой чертовой кирпичной коробке четырнадцать часов, дожидаясь того, кого всегда считал своим волчонком - несмотря на укус Дерека, уезд, несмотря даже на новоприобретенный статус альфы. О последнем Хейл, впрочем, узнает только когда сам обращается, жестко, голодно втрахивая по-прежнему податливое тело в узкую, откровенно жесткую постель. Лейхи отвечает не привычной желтизной глаз, и даже не голубизной, которой Питер ждал - алым всполохом, рычанием, оскаленными клыками. В них обоих осталось до отвратительного мало человеческого, и этот самый, первый, по возвращению Айзека к Питеру, секс, это доказывает. Айзек зализывает разодранное плечо Хейла, виновато и болезненно щурясь, пока тот забирает боль из его вспоротого бока, поглаживая рваные края медленно срастающейся раны. Питер говорит, что стоило предупредить. Айзек фыркает, переворачиваясь на другой бок, поднимается с постели и, удивительно блядски виляя бедрами, идет в душ. Хейл задумчиво смотрит на пачку сигарет, даже тянется к ней, но передумывает, и идет вслед за молодым волком, вжимая его в мокрую стену душевой кабины, безнадежно стараясь вытрахать из него и из себя всю ту придурь, которой до краев наполнены их отношения. Безнадежно и безуспешно. Да и незачем, ведь Айзек раскладывает свои немногочисленные вещи по еще более немногочисленным полкам, не забитым книгами, и заказывает двуспальную кровать, оплачивая покупку кредиткой Питера. Хейл фыркает, обнаружив в ванной фиолетовую зубную щетку, и достает из шкафчика на кухне вторую кофейную чашку. Айзек не счел нужным предупредить Питера о том, что вернулся насовсем. Питер не счел нужным предупредить Айзека о том, что никуда его не отпустит.