Сказка о драконе

— Валар Моргулис, — сказал сир Барристан, впервые приблизившись к постели королевы Дейенерис, где умирал дорнийский принц. Миссандея много раз повторяла эти слова — с ранних лет привыкла к ним, да и видела вокруг: смертны и вправду все. На Наате, впрочем, было по-другому. Жрецы Бога Гармонии учили, что смерть — часть всеобщего замысла, а поэтому столь же естественна, как жизнь. Наатийцы чаще всего умирали в своих постелях, окруженные любящими детьми и внуками. Жрецы говорили, праведный наатиец видит в своём последнем сне священных бабочек. Миссандея размышляла, что же видит сейчас принц Мартелл. И видит ли? Его глаза обожжены, как и всё тело, он так далеко от дома, вдруг там, в его маковых снах остался лишь смертоносный огонь? И Миэрин, как назло, не собирался дарить своим жителям вожделенную прохладу. Он дышал зноем, пах гарью, оставлял на губах горький вкус пепла — как будто драконы Дейенерис превратили его в своё царство и логово. В королевских покоях было чуть легче дышать, и Миссандея не отходила от принца. Спала девушка рядом, на стуле, ежечасно просыпаясь от любого звука — ждала, вдруг Квентин хоть на секунду придёт в себя. Вся прислуга боялась вида обгоревшего тела Квентина и запаха горелого мяса. А про Миссандею говорили — мол, не иначе как влюбилась в принца, пока он ещё не решил станцевать с драконами — вот пусть она за ним и ухаживает. Сама наатийка на это лишь молча пожимала плечами — глупцы. Все должны служить, и она служила. Госпожа, возможно, и погибла, но не Гиздару же теперь прислуживать? Впервые Квентин издал что-то, похожее на речь, на вторую ночь. Миссандея тут же бросилась к нему, даже дыхание затаила — лишь бы услышать и понять, но где там! Не то «Дорн», не то «Дени», не то «Доран»… Иногда она смела думать, как бы вела себя на месте Дейенерис Бурерождённой, — возможно, так же, как она, выбрала бы политический брак, надела бы кроличьи уши и приняла свою судьбу. Так странно, что правители, оказывается, были вольны распоряжаться своей судьбой гораздо меньше, чем те, кто им служил. Миссандея выбрала бы Квентина. Он не обладал влиянием Гиздара, хищной и дерзкой улыбкой Даарио, у него только и было, что желание исполнить свой долг. И светло-карие глаза. «Нет, королева была права, — думала девушка. — С такими живут в уютном доме, рожают таких же кареглазых детей, умирают в окружении внуков. Как на Наате». — Де… — снова прохрипел принц, и Миссандея дала ему немного воды. Обычно, когда он ненадолго приходил в сознание, она читала ему. На всех языках, какие знала, — смешные, грустные, весёлые истории. Обычно о море, тугих белых парусах, прохладном ветре, солёной воде. Истории, в которых не было пламени. На третий день она рассказала ему сказку. — Однажды жил на свете принц, который больше всего на свете хотел добиться любви прекрасной принцессы. Пришёл он к ней и предложил руку и сердце. Правда, принцесса заявила, что выйдет замуж лишь за того, кто станет повелителем драконов. Принц смело кивнул и засобирался в дорогу — драконов, впрочем, никто тысячу лет уже не видел. А в то время служанка принцессы влюбилась в принца. Она говорила ему, что драконы — это сказка, привела в королевскую библиотеку, где под обложками старинных фолиантов были легенды и мифы о крылатых ящерах, но ни одного упоминания о встрече с ними. Долго они говорили в библиотеке, и принц влюбился в служанку. Они прожили вместе десять лет, когда в их дом явился странствующий рыцарь, который рассказал, что далеко за морем объявился дракон. Тогда принц посмотрел на свою жену и лишь усмехнулся. «Драконы — это сказка, — сказал он. — Я остаюсь дома». Квентин спал, и впервые за это время его дыхание было ровным. — Почему ты не остался дома, принц? — спросила Миссандея и глянула в окно — в Миэрине наконец-то пошёл дождь. Утро принесло дорнийскому принцу долгожданную смерть и прохладу.