Just you wait and see

1:26. 17 ноября 1941.       Глубокая ночь поглотила город уже давно. Лондон должен был быть в объятьях Морфея, но сон у многих никак не шёл. Совсем неожиданно рядом где-то раздался сильный хлопок, словно надули и с силой лопнули бумажный пакет. Взорвалась бомба — началась бомбёжка.

***

      Было сыро, и Англия сильней укутался в одеяло, будто бы оно могло укрыть от происходящего. Думая о произошедшем, он уставился в одну точку и замер. Было страшно. Из оцепенения вывел мужской взволнованный голос.       — Сэр... — на обращение Кёркленд повернул голову.       Тот продолжил:       — Как думаете, доки еще не разрушены? — человек грубой наружности вытер капельки пота такими же обветренными ладонями, вероятно, рабочий.       Артур уверенно ответил:       — Нет, — нельзя поддаваться панике хотя бы ему. Пусть и хотелось добавить «надеюсь», но англичанин не мог. Все надеялись.       Ещё грохот, ещё взрывы и снова толчки. Многие люди проснулись в ужасе, мотая головой в поисках опасности. Атмосфера была мягко говоря, неуютной. Шипящий треск продолжался целых пять минут, мужчина пожилых лет метался вокруг радиоприёмника, пытаясь его настроить. Многие раздражительно оглядывались — большинство не заметили шума. Наконец аппарат донёс низкий голос мужчины, который хрипловато оповестил:       «Сегодня ВВС нацистской Германии нанесли очередной авиаудар по промышленным центрам Лондона. Число погибших оценивают в триста человек, раненым разного рода «Красный Крест» оказывают медицинскую помощь. Вы можете обратиться по улице...» — дальше радио презрительно зашипело и умолкло вконец. Старик стукнул пару раз по прибору и махнув рукой, бросил бесполезное занятие.       Старый выпуск газеты «Times» был за десятое октября и ничего не мог вмещать важного, всё раскупили, как только свежие номера появились на прилавках. Кёркленд расправил помятую бумагу и начал просматривать. Хотелось отвлечься, и он зачитал вслух:       — «Несмотря на тяжелые времена Лондон не падает духом», — продекламировав заголовок, криво усмехнулся от своих же мыслей.       Далее в выпуске следовали несколько фотографий с изображением неунывающих людей в тоннелях. Невозможно сравнить происходящее на фото и здесь. В помещении стоял гул тысячи шепчущих голосов.       — Боже, сколько это будет продолжаться? — обречённо охали женщины, обмахиваясь платками, а матери покрепче прижимали к себе своих детей.       — Говорят, немцы наступают по всем фронтам и русские в отчаянии... — с нотками сожаления делились информацией мужчины.       Одна женщина бросилась со страдальческими воплями на прохожего, тот отпрыгнул назад и в смятении смотрел на безумные и полные безысходности зрачки. Бедную даму кое-как успокоили. Единственное, что узнали из бормотания — она потеряла сына. Конечно, это было ничто по сравнению с оркестром рыданий и одиночных вскриков без палочки дирижёра.       Артур закашлял и согнулся в три погибели, алая струйка крови потекла из уголка губ и остановилась на подбородке. Как только обострение прошло, он ровными вдохами восстанавливал дыхание и вытер подолом пиджака уголок рта. Он знал, что болен. Он проклинал себя, чёртовы США и его медлительность, этот сумасшедший мир.       Состоятельные капиталисты, которые вкладывали деньги в продвижение войск, сбежали за границу. Армия и флот несли потери. В тумбочке кабинета покоился пистолет, припасенный заранее.       В туннеле была гнетущая атмосфера, даже воздух пахнул чем-то гнилым, может, заржавели трубы. Все бы и дальше продолжалось, если не хриплые слова затянувшейся строки:       — There'll be love and laughter and peace ever after tomorrow...       Секунда гробовой тишины. Взрыв снаряда, никто не дрогнул.       — Just you wait and see, when the world is free, — подхватили остальные. Прошлой обстановки будто и не было, дышать стало легче, а в воздухе чуялся аромат тепла.       — Надежда ещё будет жить... — выдохнул Англия холодный пар и блаженно закрыл глаза.       В холоде и мраке ночи слышались поющие мелодичные голоса, несущие тепло надежды.