***
Из окон Лоскутного Дома хорошо видна садистски улыбающаяся луна. Ненормально-желтая, с окровавленными зубами и диким взглядом обращенного на Землю глаза - Штейну она нравится. Профессор любит во время работы немного отвлечься и полюбоваться ей. Не то чтобы успокаивает нервы, просто с хаосом в его голове сочетается очень хорошо. Но сегодня ему не хочется смотреть на луну. Вообще ничего не хочется. Где-то в глубине души разрастается вязкая, давящая пустота. Нет, Штейну, конечно, не больно. Его сердце, наверное, уже не может болеть. Боль - удел слабых, боль приходит от незнания, неверия, непонимания. А ему все кристально ясно. При пулевом ранении в голову мгновенная смерть практически неизбежна. Остается только констатировать. Но дышать все равно трудно. Стук в дверь, резкий и громкий, отпугивает липкие щупальца, закручивающиеся в его груди. К двери профессор идет по-человечески, медленно. Ломать очередной стул на колесиках в его планы сегодня не входит. Стоящая на пороге Мира удивительно спокойна. Правда, глаза у нее опухшие и красные, бинты сползли с лица, а кожа у смуглых людей всегда смотрится странно, если они бледнеют - но в остальном на первый взгляд можно сказать, что она в норме. Только глаза блестят лихорадочно, как у человека, решившегося на отчаянный поступок. И самое пугающее - эти глаза еще надеются. - Мира, он умер, - мягко и вкрадчиво говорит Штейн, желая предупредить дурацкие риторические вопросы и слезы. Почти как ребенку, спрашивающему "Совсем-совсем?". Остается только надеяться, что таких вопросов он от нее не услышит. - Я знаю, - голос у Найгус безжизненный и пустой, но твердый. - По крайней мере, больно ему не было. Быстрая смерть, - это сказано не только для Миры, профессор хочет еще раз прокрутить все в голове. Ему занимательно думать о чужой смерти, - телу нанесены минимальные повреждения. Весь остальной организм мог быть еще абсолютно дееспособен. Жаль, что в него нельзя повторно вдохнуть в него жизнь - насколько я знаю, подобные опыты были безуспешными... - Но ведь - были? Этот вопрос заставляет его вздрогнуть. Где-то на заднем плане сознания вспыхивает огонек понимания того, зачем пришла девушка и о чем хочет говорить. Но разум и логика начинают заталкивать его куда поглубже - ведь такого. Просто. Не может. Быть. - Были, - Штейн согласно кивает белой головой. - Насколько я слышал, весьма интересные опыты. В свое время я подумывал их повторить, но... - Ну так повтори. Мира все еще смотрит в одну точку, куда-то за плечо хозяина. Ее лицо напряжено, по нему хорошо понятно, насколько тяжело дались ей так вроде бы легко брошенные последние слова. У профессора слегка отвисает челюсть. - Это... невозможно... - он растерян - впервые ему предлагают провести опыт. И впервые он отказывается от этого. - Почему невозможно? - оружие наклоняет голову и говорит хрипло, почти шипя. Глаза влажно блестят, она изо всех сил пытается не заплакать. - Ты же гений, Штейн. Чертов гений - почему ты не можешь поставить один-единственный опыт? Всего один и, может быть, успешный? Пожалуйста... я... прошу... тебя... - на последнюю фразу выдержки у Миры уже не хватает, губы перекашиваются в странной гримасе, а мутные дорожки слез протягиваются по лицу. - Мира... Он не знает, что ему говорить дальше. Впрочем, это оказывается ненужным - девушка разворачивается и, покачиваясь, идет к двери. Профессор смотрит ей вслед широко распахнутыми глазами - предложение слишком заманчиво и интересно для ученого. Материал есть, в своих знаниях и опыте он ни капли не сомневается, и все-таки что-то внутри встревоженно шепчет: "Штейн, ты же не будешь это делать, правда? Это невозможно, это безумство!". Но идея уже слишком увлекла его. "Почему нет? Все-таки я безумен", - с улыбкой отвечает он сам себе, устанавливая в голове примерный план действий. Шестеренки в голове уже закрутились.***
- Найгус, я вернулся. Кожа, превратившаяся из смуглой в светло-синюю, слишком, нестерпимо холодная. От нее резко пахнет спиртом и формалином - это уже запах не больничной палаты, а морга. Лицо непривычно худое, практически череп, а в таких добрых и теплых раньше глазах теперь нет зрачков, сплошная белая муть, и зеркалом души они больше не являются. Но все-таки Мира счастлива, настолько, насколько можно в такой ситуации. Она быстро стреляет глазами по сторонам - Спирит в полуобморочном состоянии пытается выдавить из себя радостную улыбочку, а Штейн закуривает двадцатую, наверное, за день сигарету. За огромными круглыми очками выражения его лица не разобрать, хотя там, наверное, предсказуемая важная гордость удачливого экспериментатора. Никому нет дела до ее персонального бьющегося в груди счастья. И это, пожалуй, к лучшему. Девушка делает шаг навстречу, обычным движением запрокидывает голову и смотрит в белесые глаза. Память услужливо дорисовывает им привычное выражение. - Здравствуй. Вероятно, она не лучшая актриса. Хотя на ее месте мало кто смог бы улыбнутся так - ласково и спокойно, как каждое утро за чашкой крепкого кофе. И чтобы - поверили. Сид кладет руку ей на спину, крепко прижимает к себе и отработанным движением зарывается носом в жесткие темные волосы. Костюм все тот же - мешковатые джинсы и белая изрисованная под граффити майка. И держит он ее так же, как раньше. Ничего не изменилось. Только руки холодные. Мире потребуется много времени, чтобы привыкнуть к тому, что от ее партнера теперь веет могилой. Но одно она знает точно - она больше никому, даже самой Смерти, его не отдаст. Только она никогда не скажет об этом вслух. Ей, Мире Найгус, Демоническому ножу, дикой пустынной змее - нельзя.