Чувство собственного

Здравый смысл сплетается воедино с бурными эмоциями. «Эта арена, этот цирк и все его зрители пускай катятся…». Пускай все это прекращается раз и навсегда – по причине опасности, неразумности и просто из-за ужасающих мыслей, которые это действо влечет за собой. «Не люди, не звери, а дикари и идиоты…». А еще и идиотки. Они буквально выпрыгивают из своих нарядных платьев, срываясь на радостный визг и выбрасывая в воздух сжатые победно кулаки. Такие взбудораженные, возбужденные, совершенно себя не контролирующие. Или наоборот – слишком активно топающие ножками на внушительных каблуках и картинно отбрасывающие длинные локоны с лица. Все эти девицы… такое впечатление, что это они сейчас находятся на сцене и стараются соответствовать прославленным Голливудом образам прекрасных дев, достойных лучших мужчин-героев. Они видят в этом совершенно немыслимую романтику, которая никак не может сочетаться с той мерзостью, которая творится на арене, пускай эта мерзость и сопровождается самым захватывающим и прекрасным зрелищем. Мартинез так же неуловим для ходячих, как и недоступен всем этим девушкам, женщинам, зрелым дамам… Он умеет показать себя с самых аппетитных ракурсов, но все это сделано только для шоу. Тут борьба и оценка силы и ловкости нужны зрителям-мужчинам, женщинам же подавай рельефное тело и безобидное, но настраивающее на флирт показушное заигрывание. Цезарю удавалось и одно и другое, ну а касаемо зрителей, точнее, зрительниц – тут ему и особо стараться даже не нужно было. Именно ее он зацепил легко. Девушка сначала просто наблюдала за ним, приглядывалась к его поведению и даже старалась держаться ближе – большую роль здесь играл инстинкт самосохранения или же потребность в надежности с его стороны, в которой она с первой встречи не сомневалась. Хотя именно на арене она впервые проявила свой значительный интерес к его персоне, поперхнувшись водой при виде Мартинеза, стягивающего со своего тела запятнанную майку. Он лишь рассмеялся, отпустив пару добродушных реплик в ее адрес и подкидывая ей свое полотенце. Она же, вытирая с лица и шеи потеки воды, думала о том, что в таком виде могла походить на истекающее слюной дикое животное. Или просто на больного человека, который тоже может из-за определенных действий в его организме пускать слюни. Хотя, кажется, потом она вообще ни о чем не думала, не размышляла и не анализировала свое поведение, когда мужчина стал разминаться перед важным вечерним событием. Ей же еще нужно было готовить прохладительные напитки на весь город, но сосредоточиться хотя бы на разливе лимонада по стаканам было попросту невозможно. Он делает это нарочно? Зато этот бой на арене пробудил в ней все грани эмоций. Поначалу ввел в ступор, вызывая недоумение, граничащее с отвращением, заставил задуматься, прикидывать в уме, помышлять о том, чего она больше всего могла бояться. Уйти туда за ворота в полном одиночестве – об этом сейчас она даже мечтала и вообще готова была следовать этой мечте прямо сейчас. Если бы не закончился так быстро не очень удачно начавшийся бой, если бы не захвативший разум страх, если бы не дрожь по телу, которую унять удалось только чьим-то заботливым рукам, она могла бы решиться. Наверное, могла бы подумать о том, что за пределами Вудбери ей будет лучше. И точно могла бы начать что-то планировать и даже действовать. Только голос Мартинеза уверял в обратном. Всего пара глотков чего-то крепкого, что нашлось в потаенных закоулках его квартиры, несколько ласковых поглаживаний по голове и немного слов, сказанных таким уверенным в себе и в Вудбери где они живут, мужчиной расслабили ее. Чуть больше широких искренних улыбок заставили ее даже негромко рассмеяться, а заботливо сжимающий ее плечи Мартинез будто призывал довериться ему. Прильнуть ближе, касаться дольше. И настроиться на поцелуй, не оставшийся без ответа. Поцелуй, который имел более бурное продолжение той ночью. После такой ночи уже не задумаешься о том, о чем до этого под сильным впечатлением помышлял на полном серьезе. Когда совершенно откровенно мужчина не хочет отпускать ее от себя, девушке остается всего лишь не сопротивляться, а с готовностью повиноваться ему. Ведь он хочет всегда знать, что происходит с ней, чтобы защитить ее и просто быть с ней. Ну а с ним – с ним хотят быть все остальные. «Голодные хищницы» и еще более обезумевшие от недоедания «домашние кошки» - им было бы достаточно просто видеть его и наслаждаться этим видом как неким произведением искусства, но они ведь хотели большего. Вздыхающие где-то из-под подушки по Цезарю и повисающие буквально у него на шее – ничего из этого нельзя было стерпеть. Позволяешь одно, так сразу речь начинает заходить о большем, а потом уже этот процесс не остановить. Ну а как будто она что-то могла сделать? Только поскорее увести его с женских глаз, встречающих их походную процессию, которая вернулась с очередной вылазки, и буквально пробираться сквозь эту возбужденную толпу к нему после очередного боя на арене. Они бы еще автограф у Мартинеза попросили, ей-богу! Хотя, пускай для них он остается звездой, которая всего лишь светит им на расстоянии. Путь же к его сердцу отыскать им не под силу. Но все равно это дико раздражает – их восторженные вопли и его боевой клич на арене. Да, все вместе – один красуется перед другими, когда его девушка кусает локти, переживая за то, что за его спиной маячит с десяток посаженных на цепь ходячих, а другие совершенно не думают о возможном риске, которому подвергается жизнь Цезаря, обращая внимание на него лишь как на чертовски привлекательного актера, исполняющего свой смертельный каскадерский трюк. Тупые курицы они, а он – просто безмозглый ребенок, эдакий заигравшийся пупс, не замечающий приближающуюся позади себя опасность. Ну неужели из-за своих пухлых щечек с этими привлекательно-милыми ямочками он потерял способность видеть боковым зрением? Черт, этот ходячий хоть и без зубов, но он его сейчас… нет… Снова пронесло. Такой нервотрепки просто так не выдержать. После боя она натурально хочет порвать в клочья томно щебечущих подле Мартинеза девиц, а заодно покусать его самого за его легкомыслие. Но натуральные покусывания всегда перетекают в совершенно другое русло, когда девушка, совершенно теряя контроль над собой, пытается удержать волю и тело Мартинеза в своих руках. В его квартире уже он оказывается опрокинутым навзничь, и теперь она встает коленом ему на грудь, не давая и малейшего шанса быть побежденной. Это не арена, это не игра, а их жизнь, но сейчас они будут действовать только по ее правилам. Мартинез с удовольствием поддается хрупкой на вид, но сильной в действиях девушке. Когда она решительно выкручивает ему руки, ему кажется, что она буквально заковывает его в наручники, а ее резкие выпады навевают на мысли о том, что ему еще повезло, что у них под кроватью нигде не завалялось полицейской дубинки. Да если девушка и собирается его наказывать, то делать она все равно это будет так, что после Мартинез будет совершенно не против повторения этого. Черт, что она делает с ним? Она просто сводит его с ума… Но она наоборот пробуждает его разум. Посапывающая рядом с ним девушка окончательно подводит его к правильным мыслям. Нет, так больше не может продолжаться. Цезарь не заставит больше ее волноваться за него, он не оставит ее в одиночестве. Целуя ее спящую, Мартинез шепотом, чтобы не разбудить, обещает уйти вместе с ней из этого города. Он слишком торопится сделать все в лучшем виде и покидает комнату, планируя побег. Поэтому Цезарь не замечает блаженной улыбки на лице девушки, ведь она все слышала, и теперь она все понимает. Ведь теперь они будут вместе и только вдвоем. Мартинез теперь только для нее. Он теперь… «Мой…»