Неконтролируемая страсть.

      Терпкая оскомина сандала вилась по ее коже и жгла ему ноздри, нёбо, горло.       Он словно вампир, выслеживал свою жертву уже только по одному запаху, запаху, который мог принадлежать только ей - переменчивой, жестокой, насмешливой и одновременно такой ранимой натуре.       Они познакомились совсем недавно - это и знакомством сложно назвать. Соприкосновение разных миров, вечеринка у друзей общих знакомых, шапошное раскланивание и пустые разговоры ни о чем.       Он уже хотел уйти, почти ушел, достиг финишной черты, пересек спасительную линию порога, как за жабры его души зацепился стальной крючок её голоса. Он обернулся. Как испуганный первоклассник, как застанный на месте преступления - он обернулся. И проклял этот день своей жизни. Он проклинал его потом каждый миг своего существования, но ничего сделать уже не мог. Или не хотел.       Она стояла, в кроваво-красном платье, струящемся, словно страсть пополам со страхом из его сердца и саркастически смеялась над шутками окружающих ее таких же насаженных на булавку мотыльков, которым он сейчас себя ощущал. Она перехватила его взгляд. Ему хватило силы уйти.       Потом он аккуратно расспрашивал сестру о знакомых ее сокурсницы, ходя по минному полю подобно искусному канатоходцу, который зашел не на свою территорию и теперь отчаянно боялся себя выдать. Аккуратно наводил он прицел разговора на пылающую алым огнем мишень, путеводным маяком осветившую его сердце и обласкавшую его душу сладкозвучным голосом сирены. Впервые он разозлился на горячо любимую сестру, за то, что она не понимала того, что он так боялся произнести вслух. С этого момента начались их неслучайно случайные встречи.       Это походило на игру в пинг-понг - каждый взгляд, как подача; каждое слово - как ответный удар.       Он первый, кто сумел причинить ей боль - кто вообще сумел сделать ей больно и тем самым задержаться в ее мыслях и чувствах. Любовь и ненависть воедино сплелись в тугой клубок копошащихся и пожирающих друг друга змей.       Она изводила его своим сарказмом, истерикой, превращающейся в ледяное спокойствие, когда она насыщалась его душой и телом, изменами, когда ей было его мало, жестокостью, когда ей было скучно. Он пил из нее жизнь своей ревностью, своим цинизмом, переплавляющимся в сумасшедший и извращенный романтизм рядом с ней, попытками порвать ее и свои сети, злобой и подозрениями, исчезновениями и такими же внезапными и не всегда удобными появлениями. Они убивали и возрождали друг друга раз за разом, крутя свое колесо сансары с сумасшедшей скоростью. Они рвали друг другу глотки и прижигали раны обжигающе солеными слезами.       Он прокручивал в памяти моменты последних шести месяцев, намотавшихся на каркас его души как шесть долгих лет. А может, так и было - он не мог этого точно сказать, взлетая по ступеням отеля, словно гончая, натягивающая жилы своих ног, когда учует запах зверя, на которого она так хорошо натаскана. Мысли путались в его голове и рвались прочь, как дикие птицы, посаженные в клетку его черепной коробки - он не хотел думать, но не думать не мог.       Лифт поглотил его с тихим урчанием и звоном, напомнившим встречу двух бокалов с легким, таким цветочным и летним FrauLiebenMilch, который она так любила и который теперь горчил у него на языке. Он закрыл глаза и ему показалось, что она рядом, вот-вот тонкие и цепкие лианы ее рук обовьют его грудь, заставляя сердце задыхаться от тахикардического забега по жесткой лестнице ребер. Но ее нет здесь - она была здесь двадцатью невыносимо долгими минутами ранее. Здесь, без него.       Его заполнила необычайная легкость, тело перестало испытывать перегрузку от устремления вверх, в то время, как душа испытывала на себе принцип ускорения свободного падения. Стальные створки раскрылись.       Он шел по ароматному следу, различая его среди сотен других запахов, нежных, пленительных, обещающих, но не несущих в себе и сотой доли того магнетизма, что заключал в себе ее - один единственный, который был отделен от него одним из безликих и бесчисленных пластиковых прямоугольников с железками номерных чисел. Он занес руку.       За дверью разлился, расплескался бархатистыми нотками грудной смех, невероятным образом сочетающий в себе томную усталую хрипотцу и звон самых первых подснежников на весеннем, таком обманчивом ветру. Захотелось сжаться в тугой, теряющий первоначальный облик комок и убежать, забиться в самый дальний угол, чтобы никогда больше его не слышать - но он постучал, превозмогая спазм внутренностей.       За дверью раздались шаги и приятный мужской баритон спросил: - Кто там? - Обслуживание номеров. Ваш заказ доставлен. - Его голос был бесстрастным и холодным, как лезвие ножа, выскользнувшее в руку из-под манжеты.