27.08.2013”
Стайлзу кажется, что он иссыхает изнутри. Начиная примерно от исколотого капельницами сгиба локтя - и вверх. Он чувствует себя Неметоном - его корни глубоко в земле. Они зарываются всё глубже и глубже, в то время, как верхушку кто-то монотонно подрезает. Так, что скоро и вовсе не будет видно. Просто исчезнет. Он не хочет есть, изредка пьёт принесённый отцом чай. Всё своё время проводит, уткнувшись в ноутбук, который примостил на своих коленях. Сюжеты сериалов смешиваются в голове, и это уже перестаёт отвлекать даже от банальных мыслей о том, что завтра тренировка, на которой он наверняка не сможет играть. Скотт сказал, что Финсток, на удивление решивший вести совместные тренировки даже в летние каникулы, в финстоковой ярости. Он ни о чём не знает. Стайлз попросил не говорить никому о том, что происходит. Стайлз уверен, что ещё выйдет на поле. Он устал от всей этой заботы, к тому же постоянная боль, мысли - это давит. Настолько, что Стилински уже выжат насухо. Он понимает, что, скорее всего, не справится совсем без неё, но в то же время он боится просто поговорить о том, что… умрёт. А ему это необходимо. Необходимость забивает дыхательные пути, и иногда Стайлз просто сжимается на своей постели, стиснув боковыми зубами угол пододеяльника, и сосредотачивается на своём дыхании. Просто дышать - у него ведь не рак лёгких. А оказывается, что практически невозможно вдохнуть под гнётом всей этой херни внутри. Ему уже больно жалеть себя и бояться. Ему нужно поговорить. Но с кем?.. С отцом? Никогда. В его волосах и так прибавилось седины. Из-за таблеток и предстоящей химиотерапии он выкладывается на работе по полной, пытаясь не потерять бдительность и вырабатываться на максимум. Со Скоттом? Стайлзу страшно. Откровенно страшно - полгода назад его лучший друг держал на руках тело своей мёртвой девушки. Стайлз лучше умрёт в тихих муках, так и не выговорившись, чем позволит себе громоздить на МакКолла разговоры о своей злокачественной опухоли. С Рейес или Бойдом… это кажется бредом. Они никогда особенно не любезничали, а жалость - это последнее, что нужно сейчас Стилински. Дерек… с ним разговор не вяжется. Не вяжется просто, сам по себе. Потому что не было попыток говорить, наверное. Потому что Хейл вечно хмурый, вечно с выражением лица типа “меня вообще не ебут ваши проблемы”. Проявление такой эмоции, как понимание - чуждо для него. Он молча жмёт губы и танком прёт вперёд, к своей собственной цели, не отвлекаясь на лишние элементы окружения. Все привыкли к нему - такому, потому что другого в нём просто не было и не будет. Остаётся Питер - и это не самый плохой вариант, думает Стайлз. Тем более, у них с дядюшкой Хейлом куда больше общего, чем может показаться сначала. Он держит эту мысль в голове и вылазит из постели, стараясь не заглядывать в висящее над комодом зеркало - сложнее всего для него оказалось смотреть на собственное заостряющееся лицо. Стайлз переодевает футболку, накидывает сверху рубашку. Морщится, когда в висках тянет от наклона вперёд. Влазит ногами в расшнурованные кроссовки и идёт вниз, на ходу запуская пальцы в волосы. Вот и расчесался. - Ты куда? - Джон приподнимается со своего места и упирается локтями в рабочий стол, когда видит сына, прошедшего мимо открытой двери в кабинет. Стайлз выглядит плохо - за три дня он практически не спал. У него круги под глазами и потухший взгляд. - Стайлз? - Я ненадолго, пап, - бросает тот через плечо. - К Скотту? - К Дереку. На враньё просто не остаётся сил. Удивительно, но волнение в глазах шерифа немного угасает. - Выпил таблетки? - Нашпигован ими, как рождественская индейка. - Вы снова поедете за город? Этот вопрос останавливает Стайлза у входной двери. Он оборачивается и высоко поднимает брови. Они с Дереком ездили в Мохаве дважды - в последний раз больше недели назад. - Откуда ты знаешь? - Он звонил мне тогда, - Джон опирается плечом о косяк двери и складывает руки на груди. В форме - только пришёл с рабочей смены. - Говорил, что возил тебя дышать свежим воздухом. Пыльным воздухом, скорее. - Он неплохой парень, - добавляет отец таким тоном, словно интересуется сам у себя, так ли на самом деле он считает. Стайлз криво усмехается в угол губ. - Да. Он отличный. - Ты возвращаешься бодрым после ваших поездок - это, определённо, хорошо. Они недолго молчат, потому что Стайлз просто не знает, что ответить отцу, чтобы не расстроить его. Что-то о том, что неделю назад он просто чуствовал себя лучше, чем сейчас. - Ну, - шериф слегка наклоняется вперёд и вбок, выглядывая в окно. - Где он? Джон полон энтузиазма, и от этого становится больно и горячо где-то в ключицах. Стайлз давно не видел отца таким. Отец уверен, что сегодня вечером сын вернётся бодрым и отдохнувшим. - Он… подберёт меня по пути. Серьёзно, пап, я сам доберусь. Возьму джип. - Нет, ты не возьмёшь. - Папа. - Я сказал - нет, я не дам тебе вести машину. Да хрень же! Стайлз раздражённо взмахивает руками и лупит ладонью по стене. Эти взрывные атаки агрессии похожи на внезапное горящее извержение в районе души. Это глупо, по-детски, но чёрт… Чёрт! - Какого хрена, пап?! Почему я не могу взять свой грёбаный джип?! У меня пока ещё ноги не отнялись! - Ты не в том состоянии, пожалуйста, ребёнок, не спорь. - Да мне насрать! Хватит делать из меня немощного больного, чёрт, ты… меня достало это! Грр! - он снова ударяет по стене, на этот раз кулаком, едва не сбивая мизинец. А затем резко прижимает ладонь ко рту и тяжело дышит через нос. У него трясутся руки. В прихожей повисает длинная пауза, наполненная взглядом Джона - таким огромным, что все остальные слова просто пропадают. Рассыпаются в глотке, хотя только что клокотали прямо в груди. У Стайлза горчит на языке и режет во внутреннем ухе, когда он слышит тихое и слегка сорвавшееся: - Сам ты не поедешь. Извини, Стайлз. Насколько можно возненавидеть себя за одну лишь интонацию родного человека? Он никогда не простит себе дрогнувший голос отца в тот момент. Никогда. Стайлз впивается в свою щёку зубами почти до крови, и еле сдерживает желание зажмуриться, потому что на глазах закипают слёзы. У него стучат в голове тысячи колоколов размером с их дом, а он орёт, как проклятый. На единственного близкого человека. Впервые за всю свою жизнь. Кретин! Какого же ты делаешь!? Как будто ему сейчас легко, как будто, заполучив опухоль в свою пустую крышу, ты не подставил всех, кого знал. Скотта, папу, самого себя. А отец говорит “извини”, будто действительно виноват в чём-то. О, Господи! Дверь хлопает с такой силой, что на веранде вздрагивают стёкла, а Стайлз, скрипящий зубами от ярости на себя самого, достаёт мобильный и пишет Дереку: “Заедь за мной”, сам не зная, нахрена. Ему просто нужно, чтобы кто-нибудь сказал, какое же он дерьмо. Хейл не отвечает ничего, но через пятнадцать минут рычащая мотором “Камаро” останавливается около соседского дома. “Иногда я так себя ненавижу.23.08.2013”
***
Дерек ни о чём не спрашивает. Они привычно молчат, и только когда загородное шоссе выкатывает их на пустынные прерии, а “Шевроле” мягко съезжает с асфальтированной дороги, прочесав брюхом по бугру и углубляясь в пыльные холмы, он говорит: - Я не такси, Стайлз. Хочется, чтобы ты запомнил это. И добавляет: - У меня просто не было важных дел на данный момент. Стилински сверлит взглядом прицепившуюся к боковому зеркалу букашку и сопит. Затем вздыхает и поворачивается к Хейлу, который в свою очередь сосредоточенно смотрит вперёд. Обычно они заезжают за несколько холмов к небольшому кратеру, за которым находится сама пустыня. Солнце ещё слишком высоко, поэтому все эти пейзажи слегка слепят глаза. - Спасибо. Дерек без куртки - кожанка валяется на заднем сидении. Сегодня на нём чёрная футболка в облипку. На носу очки-авиаторы. Он излучает ту энергетику, которую обычно излучают ребята, рекламирующие мужское нижнее бельё в журналах типа “Космополитена”. Он отворачивается, выглядывая нужный поворот. - Не за что. Когда машина останавливается, оба остаются внутри. Стайлз сжимает пальцами дверную ручку и думает о том, почему Хейл никогда не включает радио, а Дерек роется в кармане джинс, слегка приподняв бёдра. Извлекает неизменную “Мальборо”. Стилински сухо сглатывает тошноту. - Дерек… пожалуйста, ты не мог бы сегодня не… Ему кажется, что если он почувствует хотя бы какой-то запах, его тут же вывернет наизнанку. Блевать при Хейле совершенно не хочется. Тем более, ощущение такое, что если он сейчас сделает это, в нём не останется ни единого органа. Пачка тут же летит на заднее сидение. С Хейлом как-то… слишком просто. Стайлз всё ещё чувствует - всё внутри напряжено. Собрано в нервный ком. Он складывает руки на панели над бардачком и утыкается в них переносицей, мечтая вырубиться и не врубиться больше никогда. - Чувствую себя, как беременная женщина. Не уверен на все сто процентов, но если это такой же пиздец, то я удивляюсь, как человеческий род ещё в принципе не вымер. - Ты вообще что-нибудь ешь? Есть у Дерека такая особенность - задавать вопросы в лоб, без каких-либо наводящих или же ориентирующих фраз. Стайлз слегка поворачивает голову, упираясь теперь костяшками пальцев в свой висок. - Да? - полувопросительно тянет он. - Ем. - Не похоже. И Хейл выходит из машины, не закрывая за собой дверцу. В салон тут же проникает нагретый воздух, и Стилински окатывает мурашками от перемены температуры. Его взгляд залипает на раскинувшиеся в проёме двери холмы, и он против воли думает: “Я, вроде бы, собирался поговорить с Питером. Что я здесь вообще делаю?” Хлопает багажник, едва ощутимо покачивается “Камаро”. Хейл возвращается с каким-то бумажным пакетом. Садится на водительское место и закрывает дверь. Когда достаёт бутылку воды и пару булочек, Стилински садится ровно, но не успевает и рта раскрыть, потому что бутылка с водой уже у него в одной руке, а булочка - во второй. Он хлопает глазами на невозмутимого Дерека, который уже закидывает полупустой пакет назад. - Ешь. - Меня тошнит. - Потому что ты голодал грёбаную неделю? - голос Дерека похож на рык, и пальцы сами, против воли, начинают распаковывать выпечку из продуктовой плёнки. - Я обблюю тебе машину. - Вымоешь. А теперь ешь. Когда Стилински осторожно, на пробу, откусывает от хрустящей булки, он с удивлением обнаруживает, что его не тянет тут же вывернуться наизнанку. Следующий укус - уже смелее. Неясно, где Дерек покупает эти штуки, но они оказываются просто охренительно вкусными и свежими. Стайлзу даже плевать на то, что почти всё его сидение теперь усыпано мелкими крошками. - Ты идиот, Стайлз. Тот не отрывается от еды. Что-то вопросительно мычит. “Почему?”, или “Какого фига?”, или “Ну и что?”. Говорить не может - запихивается с неожиданно-проснувшимся аппетитом. - Хуже тебя выглядел только Питер. После того, как получил в морду пару зажигательных смесей. Стайлз жуёт и громко глотает. Косится на оборотня, жмёт плечом. - Чудненько. Из твоих уст это звучит почти как комплимент. Остатки выпечки кочуют в рот, и раздаётся негромкий “пшик” открываемой воды. Даже вода вкусная. В чём фигов секрет - непонятно. Может быть, они заехали в какой-то бермудский треугольник? Бывают же такие треугольники в пустынях? Вдруг здесь всё наоборот? - Какого хрена ты не ел столько времени? - неожиданно-резко спрашивает Дерек. - Потому что не хотел. - Ты проглотил чёртову булку за полминуты. - Из-за тебя, наверное. Ну, то есть. Я хотел сказать - под этим взглядом можно и череп себе раскроить тупым ножом. Не то что поесть. Стайлз отставляет бутылку и вытирает влажные губы запястьем. Всего лишь кусок хлеба, а тошнота проходит. Это более, чем странно, кажется. Жаль, что головную боль так просто не уберешь. - Тогда ещё один вопрос. Почему ты не спишь? - О, боже, с чего ты взял… - Ты себя видел? Стайлз поднимает брови. Громко фыркает и отворачивается. - Пф-ф-с. Вот и разговор. Разве не этого ты хотел? Долбаная лекция, как будто ты не выполнил домашнее задание по сохранности остатков собственного здоровья. - Мне не нужно себя видеть, чтобы понимать, что я выгляжу, как дерьмо, - Стайлз обращается к закрытому окну, за которым слепящими, почти белоснежными равнинами раскинулась пустыня. - Знаешь, Дерек. Поехали отсюда нахрен. Я устал. Мне нужно ещё попросить прощения у отца за то, что я вырос таким мудилой. Иногда я думаю: эм, чёрт, как же хорошо, что это конечная станция. Ещё большего придурка из меня было бы тяжело сделать через год или два. Кажется, я достиг максимальной амплитуды в этом. Ну, знаешь… Повисает тишина, которая собирается и колет в носу. Стайлз напряжён. Он бьёт себя по колену кулаком, как будто в такт этим ритмичным ударам текут его мысли. Или бьются о воспалённое сознание, как умирающие на суше рыбы. - Я не силён в этом, - внезапно-серьёзно говорит Хейл, - и понятия не имею, что ты жаждешь услышать от меня. Но одно я могу сказать точно: тот, кто хоронит себя раньше времени - не стоит ни одного дня из тех, что он прожил до этого. Если не возьмёшь себя в руки, похеришь всё, что у тебя есть. Сердце совершает медленный кульбит. Стайлз останавливает свои удары. Ему кажется, что он слышит звон, с которым разбивается. Стискивает пальцами переносицу. Потом отпускает. Сжимает их в кулаки - ему стыдно до жара в лице, потому что внезапное осознание того, что он тратит своё и без того быстро сгорающее время, практически выбивает кожаное сидение у него из-под задницы. Он хочет упасть. Упасть и сильно удариться о дно. Чтобы кто-то отмотал таймер на несколько делений назад. На пару лет - чтобы не позволить Скотту отправиться с ним в ту ночь на поиски половины трупа, или на пару часов - чтобы не говорить отцу всех тех слов, которые он сказал. Пальцы холодеют от того, как сильно Стайлз их сжимает. У него уже болят глаза - так внимательно они смотрят сквозь оконное стекло. Повернуться к Хейлу страшно. Иррациональный страх, как будто на лице сейчас слишком много личного, подноготного. Его голос не трясётся - просто слабый. Как будто человек стоит на крыше небоскрёба, а шквальный ветер задувает все его слова обратно в рот. - Почему я, Дерек? - Господи, это самый низкий и трусливый вопрос на свете. Стайлз готов зашить собственный рот, который добавляет в довесок: - За что это досталось мне? - Сначала казнь, потом приговор. По спине пролетает табун мурашек. Стайлз даже на мгновение забывает о своей головной боли - поворачивается к оборотню и таращится на него во все глаза. Тот только криво усмехается, откинув голову на кожаный подголовник. Его очки приподняты на лоб. - О, нет, волчара. “Алиса в стране чудес”? Серьёзно? - голос слегка ошарашенный. - Только не говори никому. И с этой фразой почему-то огромный пузырь напряжения лопается. Разрывается, исчезает. Впервые за последние долбаные недели, затянутые в какой-то липкий кокон постоянного страха, боли, ожидания - хочется рассмеяться. Ещё и Дерек косится, приподнимая бровь так, словно приглашает улыбнуться вместе с ним. Улыбка выходит слабой - лицо совсем разучилось совершать естественные движения губами за пару месяцев. Но она получается. А улыбка Дерека - это что-то оглушающее. Стилински может поклясться.***
Джон сидит в кабинете перед остывшей чашкой кофе и прижимает пальцы ко рту, поэтому, когда Стайлз появляется на пороге, он насильно заставляет плечи расслабиться, а дыхание - нормализоваться. Он считает удары секундной стрелки за стеклянной полусферой старых часов. - Пап. Джон чувствует сильный спазм в горле и отворачивается, чтобы ползущий вниз угол губы не был замечен сыном. Но, кажется, он замечает. Потому что голос становится сдавленным, словно кто-то мягкой лапой наступает на голосовые связки Стайлза. - Пап, пожалуйста… пойдём поужинаем. Шериф Стилински смаргивает резь в глазах и на мгновение опускает голову, чтобы провести ладонью по окаменевшему за несколько часов лицу. Чтобы незаметно стереть влагу со щёк. Стайлз с больно колотящимся сердцем смотрит, как отец поднимается со своего любимого стула и медленно идёт к выходу из комнаты. Он подходит всё ближе, но глаз не поднимает. Останавливается возле сына, поджимая губы. Несколько мгновений смотрит воспалёнными глазами в покрасневшие глаза Стайлза, и тут же рывком прижимает к себе, зарываясь пальцами в мягкую ткань футболки. На секунду оба застывают, и это не кажется нелепым объятьем, как иногда бывает. Скорее, это отчаянное неприятие всего того, что сгустилось чёрными тучами над домом Стилински. Несколько ударов сердца Стайлз не шевелится, а потом поднимает руки и крепко обнимает отца в ответ. Что-то в нём с хрустом переламывается напополам. - Прости меня, пап… - он жмурит глаза, потому что ему кажется, что, если он сейчас откроет их, то расплачется. Он не чувствует, что слёзы уже текут по его щекам, впитываясь в форму отца, которую тот так и не снял. - Мы справимся, ребёнок. - Прости, пожалуйста. Прости меня, - трясутся губы, и трясётся он сам. Слёзы заливаются в рот, а плечи дрожат от всхлипов, которые он чередует с бесконечными извинениями. Но их будет мало, всегда мало. Столько дерьма было. Прости. Прости. Стайлз теряет счёт времени - он рыдает как никогда в жизни, уткнувшись носом в жёсткую нашивку на отцовской рубашке. И слышит только “мы справимся”. “Лежать в постели и вспоминать события прошедшего дня странно для меня. Улыбка Дерека не выходит из головы, и я вижу этому одно объяснение - не хочу верить, что он тоже жалеет меня. Он не должен быть таким. Дерек прав. Его слова накрепко засели в голове. “Сначала казнь, потом приговор”.28.08.2013”