Цена преданности

Быть поблизости, но не быть рядом, это так похоже на яд, который убивает медленно, но мучительно. Осознание того, что ты сам можешь стать источником смертельной опасности, куда как страшнее боли в легких, страшнее той силы, которая заставляет харкать кровью - и заставляет держаться подальше, блюсти расстояние, чертить видимую только тебе границу, преступить через которую означает навлечь беду. Это очень больно - знать, что между вами теперь несколько шагов, преодолеть которые ты не можешь себе позволить. Так больно, что порой даже забываешь, что время, отпущенное тебе, сейчас бежит быстрее в несколько раз, и с каждой минутой, с каждым часом у тебя все меньше и меньше возможностей и сил приблизить тот момент окончательной победы Хидэёси. Только смотреть. Не подходить. Ни прикасаться. Безвылазно сидеть у себя, строчить записи в помощь и назидание возможному, но все еще отсутствующему преемнику, строить планы возможных кампаний и сражений. Пить лекарства, комкать испачканные кровью тряпки и бессильно кусать губы. Жадно выслушивать новости, перебивая, обрушивать град уточнений и вопросов, еле слышно шипеть, еле сдерживаться, чтобы не устроить выволочку прямо сейчас. Потому что очень хочется. Потому что Мицунари то мямлит невнятно, то, наоборот, как отрубит - и потом клещами из него ни звука не вытянешь. Сидит, уставившись в пол - либо, наоборот, таращит зеленые глаза, точно хочет чего-то, да сам не знает, чего. Зато Исида Мицунари - твое воспитание. Он безоговорочно, без остатка предан делу Тоётоми Хидэёси, в отличие от недавно присоединившегося к Завоевателю Токугавы Иэясу. Увы, в Иэясу нельзя быть уверенным настолько же, как можно не сомневаться в Мицунари, зато они оба рвутся вперед, чтобы показать Хидэёси, кто из них лучше. Это хорошо. Этим можно и нужно воспользоваться, тем более, их соперничество не нуждается в дополнительном подстегивании. Хотя, конечно, вечное стремление Мицунари всегда быть на глазах у Хидэёси... не то, чтобы раздражает... но... да, так и должно быть. И все равно как-то неприятно, и чувство такое странное, нехорошее возникает. Возможно, потому что сейчас сам ты не можешь быть рядом с Хидэёси и просто завидуешь. В комнате на самом верху одной из башен замка Осака темно, темно и холодно - окно нараспашку, за окном глубокая ночь. Хамбэй сидит на футоне, завернувшись в пару одеял, точно в коконе, нетерпеливо теребит в руках кисть. Он ничего не пишет, он просто вертит ее, пропускает между пальцев, и Мицунари кажется, что это так похоже на то, как Хамбэй постукивает по ладони мечом перед тем, как броситься в атаку. Мицунари одновременно хочется и уйти отсюда, и остаться. Но если остаться - то просто тихо сидеть в углу и молчать, теребя рукав косодэ, а не пытаться просверлить взглядом дырку в полу, получая очередной втык за то, что слишком разошелся во время последнего боя, из которого якобы получилась бойня. А он всего лишь хотел, чтобы Хидэёси заметил, заметил и оценил его - его силу, его верность, его преданность. Заметил, что он, Мицунари Исида, может... ну, не заменить... но, может, стать для него кем-то вроде Такэнаки Хамбэя? Ну да, может, соображает он и не так быстро, как главный стратег Тоётоми-гун, зато в бою уже способен на большее, так что у него есть все шансы обойти Хамбэя, тень которого всегда следует за ним, и чей голос постоянно звучит в голове, и... И, возможно, в будущем занять его место, и стоять уже не по правую, а по левую руку. Ведь кто-то же должен быть рядом, когда Такэнака… Мицунари поднимает взгляд на Хамбэя, который, закашлявшись, резко подается вперед и, выпустив из рук кисть, прижимает ладонь к губам. Подается так резко, что чуть не падает - впрочем, Мицунари совершенно непроизвольно, сам удивляясь, оказывается совсем рядом, рядом настолько, что слышит хриплое прерывистое дыхание, видит трещинки на пересохших губах и чувствует слабый запах крови и лекарств. И, чувствуя себя полным дураком, которому сейчас с полным правом дадут оплеуху, пробует поцеловать Хамбэя, ни на что особенно не рассчитывая. Кроме оплеухи, разумеется. Но вместо оплеухи после паузы в несколько секунд, которые длятся целую вечность, он слышит в ответ: - ...всему тебя учить надо! И, кажется, его начинают учить, обняв и для верности удерживая за загривок. Ничего себе, какая хватка… И какие холодные пальцы. … мальчик вырос, нескладное долговязое недоразумение превратилось в неожиданно приличный экземпляр. Было бы побольше мозгов – наверняка уже устроил попытку маленького переворота. Но, кажется, только чудо пока в состоянии заставить эту голову соображать хотя бы вполовину также быстро, как движется это тело. Чудо – или что-то пострашнее. Так что… так что очень хорошо, что ты, Мицунари-кун, не можешь ничего сделать против меня. Опять же, пока. Это просто замечательно, потому что раздрай в тылу – последнее, что нам нужно. И, кажется, я знаю, как сделать так, чтобы у тебя точно не возникло мысли предпринять хоть что-то против меня. …деревянный в обе стороны. К девкам тебя надо было отправить еще год назад, сам ты до этой простой мысли явно не додумался. Наверняка после тренировок не было сил, да? Ну хоть на правую руку хватало, надеюсь. Ладно, учить тебя мне не впервой, хотя, кгхм… Где-то на задворках сознания еще мелькает мысль, что если Мицунари заразится, то ничего хорошего не выйдет, так что на всякий случай придется пока держать его подальше от Хидэёси, заменив на Токугаву…но уже не до того, чтобы обдумывать все плюсы и минусы этой в высшей степени странной ситуации. Вспомнил о себе, называется. Сначала Мицунари перестает подозревать, что это – провокация с последствиями, которые случатся с ним вот-вот, хотя бы – в качестве привычной порции насмешек, которые в этот раз должны быть куда как больнее и обиднее. Но нет, кажется, Хамбэй предпочитает ничего не комментировать, а только отдавать приказания – или… давать советы? Мицунари перестает зажиматься и вздрагивать от каждого шороха, потому что шорохов он уже не слышит, холода не чувствует, а из всех внешних раздражителей реагирует только на тот, который совсем рядом. И все еще не верит в то, что происходит. В какой-то момент Исида понимает, что уже не сидит, а лежит, и теперь уже не он отвечает на поцелуи, а сам впивается в эти губы, благо, кажется, до него дошло, как все-таки надо целоваться. Потом он чувствует, что уровень его увлеченности происходящим можно оценивать уже только не на словах, и тут же обнаруживает, что Хамбэй заметил это раньше, потому что его рука – теперь уже совсем не ледяная, уже у пояса хакама Мицунари. Мицунари с шумом втягивает в легкие воздух и краснеет ушами, Хамбэй хмыкает и тянет его на себя, и даже в полутьме Исида видит его улыбку, неприкрыто довольную. Это настораживает его, но… Но он уже не может – и не хочет – останавливаться. И уж тем более, его совершенно не волнует, что же будет потом. Потому что есть - здесь и сейчас. - Подожди… нет. Не так. Ну уж нет, не в этот раз, не с тобой и вообще… благо, способов много. В том числе – способов держать расстояние даже в одной постели. Еще одна граница, точнее, целая крепостная стена в отношениях, которые ты уже считаешь настолько близкими… но которые никогда не будут настолько, кгхм, глубокими, даром что фигура речи получилась на диво двусмысленной. В конце концов, получить – и доставить удовольствие можно и без самого тесного взаимодействия. Так даже... интереснее. Поэтому – не так, нет, не так, я покажу, подожди… Несколько мгновений – и можно действительно позабыть обо всем, полностью себя отпустив, не думать ни о ком и ни о чем, и даже позволить себе роскошь не думать - даже о том, что, кажется, одно имя все-таки вырвалось на выдохе. Но все равно, даже об этом можно не думать - хотя бы до того момента, когда над ухом не раздастся тихое: - Хамбэй-сама… я могу идти? - Да. И не забудь, завтра с утра – совет. Все еще ошалелый, Исида Мицунари крадется к себе по коридорам замка Осака. Он ничего не понимает и ничего в ближайшее время точно не поймет. Дни складываются в недели, недели – в месяцы. Вот уже как целый месяц Исида Мицунари не может понять, что с ним происходит. Не может понять – и старательно делает вид, что все в порядке. И, кажется, ему это удается. Во всяком случае, Исида Мицунари очень хочет в это верить. Он не знает, что с ним происходит, и он не знает, что с ним произошло. Иногда ему кажется, что события той ночи в покоях Такэнаки Хамбэя всего лишь сон, и тогда Мицунари чувствует себя окончательно растерявшимся. Или – потерявшимся? Хамбэй ведет себя так, будто ничего не было, не было ничего. Как обычно - либо язвит, либо предельно спокоен. Уже месяц, целый месяц. Целый месяц Исида Мицунари не замечает, как подозрительно смотрит на него Токугава Иэясу, не замечает, что не только слуги, но и самураи стараются обходить его стороной. Зато им доволен Тоётоми Хидэёси: Исида Мицунари вырос в одного из лучших его воинов, он не знает страха и сомнения, и в каждом новом бою забирает все больше и больше жизней. Взгляд его холоден, рука тверда, и только реки крови могут вызвать у него подобие довольной улыбки. Глядя на него, Завоеватель даже улыбается – насколько он вообще способен улыбаться, и в эти редкие мгновения Исида Мицунари чувствует себя счастливым. Но это бывает, как уже было сказано, редко, так что бой – единственное, что может упокоить Мицунари. К тому же, после каждого сражения он падает с ног и спит как убитый. И это очень хорошо, ведь тогда ему ничего не снится и он ничего не чувствует. Зато мирные дни превращаются в пытку, а ночи… ну, ночью есть только один способ справиться с наваждением, которое вот уже целый месяц беспрестанно преследует его. Взгляд фиолетовых глаз может быть не только равнодушным, яростным или пренебрежительным, Мицунари это помнит, когда его тело начинает решать за него, что сейчас делать. Телу не нужны ни женщины, ни мужчины, тело хочет только Хамбэя, тело помнит все слишком хорошо и требует своего. Мицунари, впрочем, не сопротивляется. И, получив поздним вечером распоряжение прибыть к стратегу, он с трудом не сбивается с быстрого шага на бег, сам себя ругая за эту спешку, которая одновременно бесит – и одновременно почему-то заставляет радостно вздрагивать. Исида Мицунари обнаруживает Хамбэя, как обычно, в постели, но за столиком, за ворохами свитков, с кистью в руке. Не отрываясь от работы, стратег кивает ему: - Садись, Мицунари-кун, - и вновь возвращается к своим делам. Мицунари опускается в сэйдза, только сейчас сообразив, что, наверно, броню-то можно было снять перед тем, как сюда направиться. Но эта довольно простая мысль ему и в голову тогда не пришла. И внезапно броня, такая легкая и удобная, не стесняющая движений в бою, тяжелеет, превращается в одеяние, словно вырезанное из цельной глыбы камня. Мицунари сидит в углу, сам стараясь вести себя как статуя, с трудом не сверля взглядом Хамбэя, который то вертит кисть в руке, то склоняется над свитком и вроде бы совсем не замечает молодого полководца Тоётоми-гун. Мицунари начинает нервничать, в очередной раз не понимая, что же все-таки происходит. Тут Хамбэй откладывает кисть в сторону, оборачивается к нему и заявляет: - Мицунари-кун, либо ты что-нибудь делаешь, либо уходишь. Пора бы уже учиться принимать быстрые решения самостоятельно. Мицунари вскидывается и не замечает, как выпрямляется из поклона. Хамбэй внезапно фыркает и, поправляя ворот хаори, с нескрываемым ехидством интересуется: - Я, конечно, ничего такого в виду не имею, но не кажется ли тебе, что здесь врагов нет? И никто нападать не собирается? Я про броню, да. Мицунари замирает на половине шага. Хамбэй, облокотившись на стол, с интересом наблюдает за его растерянностью. Что-то делать? Ну так хорошо. Обычно для него не возникало сложностей с тем, чтобы быстро снять доспехи, несмотря на достаточно хитроумные крепления и застежки. Но сейчас Мицунари путается в шнуровке и завязках и старается даже не смотреть в сторону Хамбэя, который отодвинул столик подальше от футона и сидит, улыбаясь, и улыбка у него такая довольная… и такая знакомая. Забавно наблюдать, как Мицунари – уже сейчас отличный мечник, быстрый, собранный, не допускающий лишних движений – вдруг становится неуклюжим и рассеянным. Наконец, освободившись от брони, которая обычно для него как вторая кожа, а сейчас точно путы, он опускается на колени рядом с футоном, как будто не может позволить себе преодолеть границу. Это хорошо. Молчит. Ну, так он сюда и не разговаривать пришел, насколько я понимаю. - Либо ты что-нибудь делаешь, либо ты уходишь. Я не успеваю договорить, потому что уже лежу на спине. Хорошо, что мы не только в бою живем на схожих скоростях. Увы, я не могу найти себе достойную замену. Но я хотя бы могу сделать так, чтобы смыслом жизни Исиды Мицунари стал Тоётоми Хидэёси. Благо, сейчас у меня есть такая возможность, и я ее не упущу. Кажется, хоть что-то сейчас он делает правильно. Во всяком случае, Мицунари хочется на это надеяться. В полутьме черты лица Хамбэя кажутся еще более… женственными, что ли? Нет, еще более, женскими. И судя по тому, что Хамбэй не комментирует его действия, Мицунари поступает правильно, и он уже не задумывается о том, что комментировать и целоваться одновременно даже у Хамбэя вряд ли получится. Тем временем, Хамбэй решительно опрокидывает его на спину и усаживается сверху, и при виде его улыбки Мицунари дергается, понимая, что заливается сейчас краской по самые уши. И пальцы, скользящие под косодэ, его отнюдь не успокаивают. Мицунари напрягается, чувствуя, как ладонь Хамбэя обхватывает его член. И охает, ощущая прикосновение губ. А потом начинает только сжимать кулаки, вцепляясь во все подряд – покрывало, одежду, футон, закусывает губы, но, в конце концов уже не может сдерживаться, ему остается только следовать этим движениям, подчиняться этим прикосновениям. Впрочем, остатки логического – да и всякого другого прочего мышления – очень скоро покидают Мицунари, и ему становится явно не до того. А потом он может только шумно и медленно выдыхать и, не выдержав, рывком тянет к себе Хамбэя и впивается в губы, чтобы ощутить этот странный, непривычный привкус. Приходит в себя - и пытается сам следовать тому, что делал с ним Хамбэй. Хамбэй приподнимается на локте, а другую руку кладет Мицунари на затылок, запуская пальцы в коротко стриженые светлые волосы. - Осторожнее… нет, не так сильно… медленнее. Не торопись…Ох.. И Мицунари понимает, что возбуждается снова – уже только от звуков этого голоса, и от того, что учится делать с этим телом. Сглатывает, давясь с непривычки, и теперь уже Хамбэй тащит его на себя. Не то, чтобы здесь, в Осаке, было плохо. Нет, здесь, наверно, даже хорошо. Тем, кто готов выполнять такие правильные приказы, тем, кто готов совершенствоваться во владении оружием, тем, кто готов соблюдать законы и следить за их выполнением… Нет, здесь, определенно, хорошо… но не ему. Но не для него. Которую ночь Токугаве Иэясу не спится. Он мечется, пытаясь понять, что же не так. Ведь вроде как все правильно. Пора навести в Поднебесной порядок, пора принудить к миру даймё, которым наплевать на горящие деревни и голодных крестьян, пора вернуть закон и добродетель, пора… да много чего пора. И вроде как Тоётоми Хидэеси все делает правильно, но… НО. Что-то не так. Но что именно, Иэясу не может взять в толк. Вроде как претензий к самому Тоётоми Хидэёси у него нет. Он прекрасный полководец, его любят воины, он тверд, последователен и не терпит сомнений и колебаний. Но все же что-то чудовищное есть в том, насколько он поклоняется праву сильного. А еще Иэясу не нравится, что ради победы Завоевателя его стратег готов на любые уловки. Он вообще не может заставить себя доверять Такэнаке Хамбэю, одна мысль об этом вызывает у него отторжение, хотя он не может не уважать этого человека, но... И, кроме того, его огорчает – да что там огорчает, Иэясу с трудом остается спокойным, когда видит, как тьма накрывает Исиду Мицунари на поле боя. Иначе не скажешь, глядя, как улыбается Исида, покрытый с головы до ног теплой, еще горячей кровью врагов… а когда и тех, кого он считает врагами, и не видит разницы. А Исида Мицунари ему в общем-то нравится. Короче, Иэясу не спится. Опять. Он выходит прогуляться, подышать холодным ночным воздухом в надежде, что сомнения рассеются, а сон, наконец, придет. Но увы. Он доходит даже до башни, на вершине которой расположены покои стратега – вот уж куда обычно ни ногой, и спать уж тем более не хочется. Ночь, тишина, звезды. И шаги на галерее. Уж что-то, а этот силуэт после Комаки – после бойни при Комаки - он не спутает ни с кем. Исида Мицунари. Но что ему тут надо, точнее, что ночью Мицунари делает у Хамбэя? Хм, на совет как-то не похоже, уж больно позднее время, да и движется Мицунари как-то непривычно расслабленно… Иэясу провожает Мицунари ничего не понимающим взглядом и понимает, что сейчас он еще и не до того догуляется. Все. Спать! Даже если не спится. А поутру Иэясу встречает Мицунари – и первое, что бросается ему в глаза, это внушительных размеров засос на шее и некоторая общая сонливость, которую Иэясу замечал уже и раньше, но сейчас... Сейчас Токугава Иэясу не может промолчать. - Мицунари, нам нужно поговорить. Мицунари, которого еще миг назад можно было бы назвать даже чуть-чуть благостным, преображается моментально: желто-зеленые глаза жестко прищурены, тонкие губы плотно сжаты. - Эй, эй! – Иэясу улыбается и поднимает руки ладонями вперед, пытаясь показать, что намерения у него, в общем-то, самые мирные. - Что я такого сказал? Хотя, конечно, поведение Мицунари еще больше убеждает его в том, что что-то тут не так и что-то здесь не то. - Чего тебе надо, Иэясу? – подозрительно интересуется Мицунари, на которого, как Токугава уже успел убедиться, его улыбка не действует, как не действует она ни на Тоётоми Хидэёси, ни на Такэнаку Хамбэя. - Ты какой-то в последнее время… странный стал, - Иэясу не знает, как лучше подойти к вопросу, чтобы сразу не злить воспитанника Такэнаки, и решает сразу перейти в наступление. Впрочем, Мицунари, похоже, именно этого и ждет, а даже если и не ждет, то все равно взвивается моментально. Так, как его здесь научили. - Да? – шипит он. – И что именно тебе кажется странным? Перечисли, может быть, тогда я тебя пойму. Иэясу понимает, что лобовая атака будет сложной, и теряется в том, что же, собственно, он может сказать – прямо. Мицунари, кажется, это замечает и собирается, в свою очередь, бить первым в этой странной словесной драке. Но ее прерывает появление Хамбэя – как всегда, почти незаметное. - Мицунари-кун, Иэясу-кун. Не вынуждайте меня лишний раз напоминать вам о том, что нам не нужны ссоры. - Хамбэй-сама… – начинает было Иэясу, но понимает, что уже оправдывается. - Иэясу-кун, твоя задача – выступить в Сацуму как можно скорее. А ты, Мицунари-кун, – и Токугава не может отделаться от ощущения, что стратег произносит их с Мицунари имена так по-разному, – должен направиться в Уцуномию. Так что поберегите свои силы для более разумного их использования. Подробные распоряжения получите от меня в письменном виде. - Будет исполнено, Хамбэй-сама, – Иэясу с трудом сдерживается, чтобы не почесать в задумчивости затылок, пытаясь представить, какую многоходовую стратагему на сей раз задумал этот большой поклонник хитрой китайской собаки Сунь-цзы. А Мицунари ловит себя на дурацкой мысли о еще более дурацком желании: встать рядом с Хамбэем, просто встать у него за спиной и положить руку на плечо, а может быть, даже и обнять. Но это всего лишь сиюминутная глупость. Поэтому Мицунари молча и отрывисто кланяется и уходит исполнять поручение. Он не знает, что по возвращению Осака встретит его трауром в знак скорби по Такэнаке Хамбэю, не знает, что Хидэёси запрется в своих покоях и выйдет через несколько дней, чтобы объявить войну всему миру, и Мицунари – пустой и выгоревший за несколько дней поминальных служб, встанет по его левую руку. Но войска в бой поведет уже бледная тень Завоевателя, а Токугава Иэясу всерьез задумается о том, кто же из этих двоих более безумен. Не знает Исида Мицунари и о том, что долго задумываться Токугава Иэясу, новый Завоеватель, не станет.