Tears Painted Scarlet

      Слёзы... Всего лишь прозрачные капли с солёным привкусом...       Для кого-то не существует и повода, чтобы выпустить их наружу; кто-то, наоборот, захлёбывается ими, всё — только чтобы не показать никому свою слабость, чтобы не заставить никого усомниться в том, какая ты сильная и крепкая скала, способная выдержать все удары, которыми неустанно и немилосердно губит тебя злодейка-судьба, ни жалея, ни разделяя и капли сострадания. Слёзы — непозволительная роскошь для Титании. Они пропитаны всем тем, что должно быть зарыто в недрах её памяти навсегда, что всегда мастерски скрыто от посторонних глаз, даже от собственных друзей, что не должно встать на пути у женщины, на плечах которой грудой камней лежит ответственность за свою гильдию — страх, горесть, печаль, боль... Нет, всё это должно быть запечатано, подобно запретной магии, в глубине жутких, тёмных воспоминаний, и об этом никогда не стоит думать. Это нужно отсечь, это — слабость. Однако никому не чужды слабости. И даже ей, грозной, бесстрашной, неукротимой и непобедимой королеве оружия, страстной воительнице, отдающей всю себя на защиту того, что ей дорого, несравненной Титании. Но она никому не покажет эту слабость, никому не позволит увидеть, что под непробиваемой броней кроется такое хрупкое и одновременно сильное сердце, страдания, причинённые потерей, разрывают которое на части. Каждый день, никогда не закончив пытку до конца; точно с новым рдяным утром оно вновь собирается по частям, а затем ужас продолжается снова... Оно изранено, покалечено, раздавлено, разорвано, но оно бьётся.       Бьётся. Билось. И всегда будет продолжать биться. Возможно, это и приносит боль, но есть ради чего. Друзья, семья, гильдия... Оно будет биться ради них. И им она будет дарить лучезарную улыбку и звонкий смех, их будет поддерживать полным жизни взглядом шоколадных очей, их будет защищать со всей решимостью и без толики сомнения. Да, с виду она всё забудет, с виду излечится. Однако...       Это не маска, это — броня. Перевооружение — её специализация.       И эту броню не сломит ничто.       Только лишь Эрза будет знать. Больше никто. Она никогда не сможет рассказать им, потому что хочет их уберечь, хочет их защитить от той боли, что безжалостно терзает её сердце, изощрённо опустошает душу. И только лишь её подушка, в очередной раз намокнув под дождём скупых слёз, будет втайне знать, что по ночам броня рассыпается, как песок, и обнажает Скарлет во всей её ненавистной ей уязвимости и слабости.       Причина — не просто болезненные воспоминая, тяжёлое детство и потеря дорогих друзей. У причины этой есть имя.       Такое звучное.       И столь загадочное.       И имя ей...       Джелал.       Имя, пробирающее болью до мозга костей.       Имя, от мысли о котором тело разрывается словно на части.       Имя, образ владельца которого режет сердце точно по кускам; медленно, небольшими, долгими касаниями. В груди начинает неистово ныть, тело безвольно поддаётся порыву всепоглощающей дрожи, глаза начинает жечь, а картинка пред ними расплывается. Влажные щёки. Ощущается, как тяжёлые горькие капли бьют кисти рук, побелевшие от отчаянного сжимания в кулаках простыни. И как же это остановить? Не останавливается... Сколько бы ни жмурился, ни вытирал глаза руками — не останавливается. Дождь души продолжает изливать печаль, превратив Титанию в безвольную рабыню своих пороков, не способную ничего сделать, кроме как горько плакать, пока ни одна живая душа не слышит, сопеть, иногда прикрывая рот ладонью, с которой струятся хрустальные капли, стекая прозрачными дорожками вдоль фарфоровой кожи. Вспоминать о нём.       Часто мне снится один и тот же сон, значение которого я не могу разгадать, потому что не хочу; я стараюсь забыть о нём поутру до того, как тот в очередной раз напомнит о себе в царстве Морфея, и радоваться новому дню, надев улыбку на лицо. Я не хочу причинять им лишние беспокойства, я должна отпустить прошлое, но не могу... Теперь это сложнее, чем восемь лет тому назад. Что изменилось?..       В этом сне я нахожусь в небольшом тёмном холодном зале, явно не приветствующем меня. Конечности мои отяжелены кандалами, что тянут меня к земле. Чувствую себя совершенно нагой, и это противно. Но ведь на мне лёгкое белоснежное платье, сделанное из какой-то мерзкой, шершавой ткани, как из той, из которой простыни в дешёвых гостиницах. Она колкая, шершавая, будто пыльная... Хочется стянуть с себя.       Вокруг меня ряды скамей. Пустых. А передо мной судьи, лица которых мне незнакомы. И я понимаю, что стою у скамьи подсудимой, которой сама и являюсь. Я не знаю, в чём обвинена. Молчание. Судьи только смотрят, их взгляды удручающие и полные ненависти, холодного презрения. А позади меня, затаившись в пустоте теней и мрака, мои друзья... Нацу, Люси, Грей, Венди... Я не вижу их лиц, не слышу голосов, но чувствую, что они там. Нацу, наверняка, беспредельно зол, Люси — напугана, Грей — достойно выносит происходящее, с трудом сдерживая досаду и отчаяние, а Венди утопает в слезах. И всё равно я одна, одна перед лицом закона. Поднимая руки, болезненно сжимаемые цепями, я вижу... вижу их цвет... почти такой же, как и цвет моих волос — скарлет. Алый. Кровь. Они в крови. Я чувствую её запах. Ощущаю, как всё тело дрожит, а зрачки расширяются в ужасе осознания того греха, что я совершила... Я просыпаюсь. Всегда просыпаюсь, так и не досмотрев этот сон до конца. Так и не услышав свой приговор.       Интересно, знай она заранее, каковы будут последствия её решения, остановила ли бы она их? Получи она возможность повернуть время вспять, изменила ли бы что-нибудь? Ответ скрыт от неё самой тугой пеленой непонимания, паутиной отчаяния. Тупик. Она сама верно шла к нему и теперь застряла на том же месте, не в силах идти вперёд. Она не цеплялась за воспоминания — они зажали её в тисках. Она хотела их отпустить — они не захотели покидать её сердце. Совесть сошла с ума: она поступила правильно, ведь так? Тогда почему она душит её, словно та совершила преступление? Почему дыхание перекрывает, когда маг вспоминает тот день? Почему? Это алогично. Это неправильно. Так не должно быть. Она не хочет винить себя. Просто желает забыть все плохое, оставляя простор в сердце для тех тёплых, греющих душу моментов, что успела провести с ним. Пусть их было и немного. Почему она сама так несправедлива к себе? Осознавая всю правильность поступка, Титания продолжает позволять оковам потери терзать своё сердце. Ничто не может заполнить пустоту. Антагонист. Преступник. Антигерой. Можно называть его как угодно — ей всё равно. Лишь она одна всегда знала его настоящего. Когда они только познакомились, будучи пленёнными детьми, грезившими о свободе, точно птицы, заточённые в клетках из камня; так и тогда, когда его злой гений, охваченный духом Зерефа, вожделенно стремился к власти, забывая последние крики собственного разума; так и тогда, когда воспоминания покинули его, он будто переродился, откуда-то свыше ему был дарован второй шанс, он мог начать всё с чистого листа... Всегда. Она всегда знала его настоящего. Она ни минуты не сомневалась, что его ещё можно спасти. Стоит только протянуть руку… Красноволосая королева перевооружения протянула её — охваченный жаждой власти антагонист не взял её, он даже не попытался дотянуться. И даже после этого, зная, что тогда, возможно, его придётся уничтожить, девушка не утратила слепую и несокрушимую веру в то, что где-то внутри его помутнённого, опьянённого ядом порока разуме, осталась частичка его сущности, Джеллала Фернандеса, того самого, кто когда-то сам первым протянул руку ей — настоящего. И пусть его выразительные тёмно-болотные глаза отражали импульсивную жажду власти и подчинения, и пусть он сметал всё на своём пути ради достижения желаемой цели, и пусть, наконец, он хотел принести её в жертву, — именно её и никого иного, — Эрза знала, что внутри ещё теплится огонёк его души, потерянной, заблудшей, поглощённой ненавистью. И когда неведомым образом, чудом или по велению фортуны, ему был дарован второй шанс, он был очищен от зла, что таилось в нём все восемь лет, она спасла его. От себя самого. Она вновь возродила в нём волю к жизни. В очередной раз, когда он был на грани пропасти, теперь уже не тьмы, а самоуничтожения, она протянула ему руку — и он с радостью ухватился за неё, сжав крепко-крепко, не желая отпускать. Чистый белый лист был разложен, в руки дано перо: бери — рисуй. И она хотела быть рядом, когда он начнёт жизнь заново. Она больше никогда не хотела его отпускать. Он был нужен ей не меньше, чем она ему. Ради него она стала сильной. Ради него обучилась магии. Из-за него попала в «Фейри Тейл». Все те долгие восемь лет она ни на секунду не забывала о нём. Она верила, что его можно спасти. Упустив тот долгожданный шанс в той проклятой башне, она продолжала жить, не падая духом. И вот наконец они рядом.       Он — тот самый, настоящий Джеллал Фернандес, запутавшийся в себе, гнетённый амнезией, но до сих пор чувствующий то мистическое тепло, исходящее от её имени — Эрза — первое слово, что он вспомнил, когда пришёл в себя. И он готов начать всё с нуля, не ради себя — ради неё. Ради той, что подарила ему волю к жизни; той, что протянула руку, что вытащила с края пропасти, когда он был на грани. Ради той, чувства к которой не в силах стереть никакая амнезия.       И она — по-прежнему сильная и преданная, справедливая и чистая, с открытым ему сердцем и отчаянно протянутой рукой, безмолвно молящая его, опороченного тьмой и испачканного карминного цвета субстанцией человека, искать искупление за свои грехи.       Неважно, скольких людей он погубил, скольким он навредил — она приняла его, но только его настоящего. Самого первого дорогого ей человека. Самого первого её друга, что дал ей красивое, звучное имя, словно пылающее страстью, такое ей подходящее. Самого первого своего…       Они оба в тот момент были рядом, ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Она смотрела в его глубокие очи, что так притягивали, пытаясь найти нужные слова. Она знала, что в гильдию они вернутся вместе…       … но судьба вновь распорядилась иначе. Спасти его — и в следующее мгновение погубить. Как иронично. Во имя чего? Во имя справедливости, существование которой не доказано? Разве не она хотела помочь ему изменить жизнь? Разве не она не позволила ему совершить прыжок в бесконечную тьму? Разве не она подарила ему причину продолжать жить? Тогда почему? Как она могла позволить себе отпустить его? Почему ничего не сделала, не вмешалась? Сильная и непобедимая Титания безропотно стояла и смотрела, как дорогого ей человека уводят на, скорее всего, смертную казнь. Та самая Эрза Скарлет, что прослыла как неустрашимая, страстная воительница с вечно пылающим духом сражаться за то, что считает важным, глотая слова, отчаянно кусая губы, сдерживая лихорадочную дрожь, словно пригвождённая к земле, наблюдала за его арестом, не шевеля и пальцем, не делая абсолютно ничего. Нацу… Нацу вмешался, как всегда, не понимая, почему Скарлет бездействует. И все остальные, не сомневаясь ни секунды, горой встали за человека, который не так давно пытался их всех убить. Все они не знали о нём ничего, кроме того, что он уничтожил Совет, хотел принести в жертву их дорогую Эрзу и запустить какую-то очень опасную штуку, именуемую Этерионом. Несмотря на это, они пошли наперекор высшим органам власти, рискуя собственной свободой, только чтобы спасти преступника, без году неделя как ставшего их накама. А она, та, что так искренне верила в него, что осветила его тёмный мир своей улыбкой, что так дорожила им, ничего не сделала. Как раз наоборот, она вмешалась… вмешалась в его спасение. Остановив друзей, она возложила на свои крепкие плечи всю ответственность за их импульсивные действия и, монотонно озвучив, позволила им его увести. Разве не она сама подписала его приговор? Разве не нажала на курок?       Как ни смотри, а у неё был шанс спасти его, если не спасти, то хотя бы попытаться, придумать что-нибудь, чтобы доказать его невиновность. Хотя бы попытаться, предпринять шаткую и пусть, возможно, тщетную попытку что-то изменить. Ничего. Она не сделала абсолютно ничего. Взирала на него карими зеркалами души, в которых было спрятано неисчерпаемое количество боли и печали, которую ничто не в силах было заглушить. Все силы в тот момент ушли лишь на то, чтобы сдержать истерику, злобу, досаду, что бурлили в урагане эмоций, испытываемых Эрзой. А он… такое чувство, что он даже был рад её решению. Никоим образом не сопротивляясь, он достойно встретил своё наказание, будто даже приветствовал, и, продемонстрировав мужество и истинно сильный характер, добровольно сдался. Синеволосый арестант лишь обернулся, озарив девушку взором тёмно-изумрудных очей, в которых не отражались ни печаль, ни страх — только тепло, обращённое исключительно к ней и которое разглядела лишь она, и произнёс свои последние слова.       Вот теперь ей казалось, что это она падает в безграничную тёмную пропасть, что солнце погасло, а луна покоилась на дне морском, что мир рушится вокруг… Сознание словно отключилось, но тело продолжало обличать Титанию в её непробиваемый доспех. Оно преданно скрыло всё, что девушка чувствовала. Её друзья могли лишь полагать, что ей, должно быть, больно, но ни один и не догадывался, что она рассыпалась на мелкие кусочки позади своего доспеха…       С тех пор прошло больше месяца, а этот день каждый раз всплывал чётким и ясным, реально ощутимым воспоминанием. И каждый день девушка задавалась вопросом: виновата ли она в его участи? Была ли она тем, кто погубил его? Почему она не смогла ничего сделать? Ведь сейчас что разум, что сердце в унисон понимали: она должна была что-то сделать. Она всегда была добропорядочным и законопослушным гражданином, придавала особое значение миру и порядку в «Фейри Тейл». Все знали её, как самую сильную и справедливую девушку в Магнолии. Девушку, готовую отдать жизнь за счастье своих друзей. Даже сейчас она надевала свою маску только ради того, чтобы им беззаботно жилось. Она готова на всё ради них. Тогда почему? Зачем она пожертвовала сердцем ради закона? Почему опустила руки, когда её друг был арестован? Потому что так будет по справедливости? Но справедливо ли это — наказывать человека, который, собственно, и не виновен вовсе? Если уж на то пошло, то справедливости в мире не существует. Коли оная была бы, они не были бы рабами ещё с самого детства, Симон был бы жив, а их друзья — свободны. Где она, справедливость? Она заключается в том, чтобы парень, невольно отдавший душу на растерзание злу ещё в детстве, расплачивался за поступки, совершённые им в состоянии полного контроля над его разумом? Это же абсурд, кому как не Эрзе это понимать. Однако, несмотря ни на что, в этот раз она не смогла отдать всё ради друга, которым дорожила больше всех на свете. И теперь это изъедало её изнутри. Она не могла простить себя за то, что ничего не сделала, хуже того — понемногу начинала ненавидеть. Вина тупой и острой болью высекала на сердце несводимые шрамы, она стотонным камнем придавливала душу, она сводила разум с ума… Почему она не могла быть эгоисткой? Просто она — Эрза Скарлет, и она была бы не она, если бы поступила иначе. Если бы она только что-нибудь сделала тогда, возможно, сейчас всё было бы иначе…       Наверное, это были самые тёплые минуты в моей жизни. Я смотрела в его изумрудные глаза, точно боясь в них затеряться, а он смотрел мне в ответ, и я узнавала в каждом его взгляде, мимолётном жесте, едва уловимом движении его настоящего. От этого было так приятно и тепло, что мне не терпелось привести его в гильдию. Я хотела стать свидетелем его новой жизни, я верила, что он оставил позади тот жуткий кошмар. Я пообещала, что всегда буду рядом… Его красивые глаза дали понять, что он мне верит. Такие тёплые и глубокие тёмно-зелёные озёра… Смотря на его родное, красивое лицо, на его едва заметную полуулыбку, подаренную мне, я была полна решимости, я даже не думала колебаться, чтобы сказать ему нечто столь важное… Я хотела давно это сказать, так давно, что уже смутно помню, когда впервые это желание посетило меня. Сейчас, я знала, он нуждается во мне сильнее всего, и я тоже сильнее всего хотела ему сказать… Я хотела, чтобы он знал. Я не чувствовала страха. Абсолютно. Уверенно я начала, произнеся первое слово, но… видимо, что-то во Вселенной было против того, чтобы он это услышал. Увидев отряд Совета, меня будто помутило. Вся теплота разговора внезапно растворилась в прохладном вечернем воздухе. В глубине души, наверное, я чувствовала, к чему всё это шло: от Совета ничего хорошего ждать не приходилось. Когда его арестовали, он даже не шелохнулся. Трезвым умом он понимал, что ему нужно делать, и не думал противиться. Моё дыхание сбилось. Где-то в груди заболело. Будто сама не осознавая, я начала паниковать. Мысль о том, что его заберут у меня снова, — теперь не Зереф, а Совет, — приводила мои мысли в сплошной хаос. Я понимала так же ясно, как понимаю это сейчас — я должна была остановить их, прекратить это безумие. Я не могла отпустить его. Нет, только не так, только не после того, как он наконец проснулся от этого кошмара… только не когда он воспользовался своим шансом… только не когда он рядом… Нет, я не могла. И пусть коленки мои почти дрожали, пусть в теле ощущалась слабость, а в голове царил беспорядок, я точно знала, что должна сделать: я должна остановить их. Нацу… он озвучил мои мысли раньше. С невероятным рвением он встал на его защиту, громко, во всеуслышание утверждая, что теперь Джеллал — один из нас, он — наш товарищ, и мы его не отдадим. Господи, Нацу, как ты прав!.. И все, вдохновлённые его словами, присоединились. Начался хаос… я переставала понимать, что происходит. Я помню его лицо, оно выражало лёгкое удивление… Он явно не ожидал, что за него вступятся люди, знавшие о нём лишь плохое. И он считал, что не заслужил этого, просил оставить его. Но Нацу не внимал его тихой просьбе. Его слова о том, что Джеллал нужен мне, что он должен остаться с нами ради меня, острым лезвием вонзились в сердце; я до сих пор ощущаю отголоски той незабываемой боли, что они причинили. Нацу, ты снова прав… Чёрт, всё именно так, как ты говоришь! Он нужен мне, я не могу, я не хочу его потерять… снова… я больше не хочу. Шок овладел мною, какое-то смутно различимое чувство сковало цепями. Сжав зубы, я сдерживаю дрожь в теле и слёзы, постепенное наступление которых начинает отдаваться жжением. Слышу озадаченность Люси, всхлипы Венди, вижу решимость Нацу, Грея и остальных… А потом меня ударяет реальность, даёт мне звонкую и отрезвляющую пощёчину. Суть происходящего резкой волной, точно цунами, с силой нахлынывает на меня. Я понимаю, что происходит. И от этого мне становится страшно. Я должна это остановить. Это неправильно, это не так, как должно быть. Как бы больно, как бы тяжело мне ни было, я не могу… я должна сделать то, что должна. Есть вещи, на которые я не могу повлиять, в которые я не могу вмешиваться… Это закон. И закон требует возмездия. Я не могу противостоять ему, я не должна. Это мой долг — смириться с волей закона. В тот момент меня словно разрывало на две части. Мне было так больно, что сложно описать… В жизни мне не было так тяжело принимать решение. Я знаю, что должна буду жить с этим. Я вытерплю, я сильная. Я буду терпеть ради него. Как и всегда. Но я не могу изменить что-либо. Ради мира и порядка так должно быть. Закон нужно неуклонно соблюдать, а не идти против него. Есть жертвы, которые я должна принести.       Я дохожу до крайней точки, точки кипения. Мой лимит настал, я на грани. Переборов все чувства, что переполняли меня тогда, скрывая глаза, чтобы не показать боли, я, срываясь на крик, останавливаю происходящее — все замирают. Иногда мне кажется, что те два слова были самыми тяжёлыми в моей жизни. Странно, или мне кажется, или, услышав их, Джеллал почти незаметно ухмыльнулся? Этого он, что ли, хотел? Не верю. Неужели он просто понял мои чувства, даже не глядя в мои глаза? Он как-то знал, что я должна поступить именно так.       Ками-сама… как я себя ненавижу… Слышу лепет Венди, её плач делает мне только больнее. Он отвечает ей, что, хоть и не помнит, сколько боли причинил нам, он рад слышать, что хоть кого-то смог спасти. А вот теперь мой мир начинает рушиться… я сама ещё не осознаю, что я своими руками только что сделала. Сердце выпрыгивает из груди, я слышу его стук в голове. Тело лихорадит, ноги немеют. Такое чувство, что вот-вот, ещё чуть-чуть — и упаду. Боль пронизывает всё тело сильнее прежнего, а чувство выполненного долга растворяется в ней, будто его и нет. Я лишь смиренно, безропотно наблюдаю, хотя мне хочется броситься к нему и остановить всё это, взять его за руку и не отпускать… Но я не могу. Мне не хватает смелости. Я оказалась бессильной перед законом. Ну и где же оно, моё королевское всемогущество? Куда оно подевалось? На самом деле я просто трусиха и слабачка. Я не могу нарушить правила ради близкого мне человека… Сил хватает только на то, чтобы стоять и наблюдать, сдерживая всё то, что чувствую. Нацу, ну почему же ты стоишь??! Я и так остановила　тебя, когда не должна была… почему ты не идёшь наперекор? Разве ты не видишь, что со мной происходит? Разве ты не хочешь остановить это безумие? Ты же всегда так делаешь… Ведь у тебя есть то, чего нет у меня. Сейчас я слаба, я отступила, Нацу! Мне не хватило ни силы, ни смелости… Сделай что-нибудь хотя бы ты, ибо ты единственный…       Господи, как низко: я перекладываю ответственность за свою вину. Какая глупость. Это был единственный раз, когда Нацу не вмешался и не устроил разнос всего, когда я в глубине души хотела этого… Я сама так хотела вмешаться, но мне не хватило на это силы… Прикрываясь собственными принципами, я цеплялась за закон, тем самым пряча свою слабость… Я не смогла уберечь друга, я забрала его единственный шанс на искупление, надежду на новую жизнь, я растоптала их… А он, он благодарит меня. Я слышу его приятный, бархатистый баритон и поднимаю на него глаза, умело скрывая слёзы, ведь делаю это не впервые. Его выражение лица мягкое, он благодарит меня за всё, лаконично и спокойно. За что? Зачем ты благодаришь меня, Джеллал? Чтобы я возненавидела себя сильнее сейчас? У тебя получилось, хотя это не было твоими помыслами. Не благодари меня. Я не желаю это слышать. Мне слишком больно это слышать. Его уводят. Мне делается всё хуже. Я ничего и никого вокруг не замечаю. Он оборачивается на меня в последний раз и… Он не забыл. Он пообещал не забывать. И он не забыл… Его уводят… Мысленно говоря ему «саёнара», я начинаю понимать, что я только что сделала… Сил не остаётся, чтобы сдерживаться. Я закрываю глаза и медленно ухожу, его слова снова и снова прокручиваются в голове… Снова и снова… перед глазами воспоминание восьмилетней давности. Я уже не помню, как плакала тогда. Я думала, что выпущу всё, но нет, каждый раз приходят и новая боль, и новые слёзы. Почему я ничего не сделала? Как я могла его отпустить?!! Почему была так слаба? А сейчас я даже не знаю, жив он или проживает дни в тёмной сырой камере, в полном одиночестве. Разве здесь нет моей вины? Как я могла… как я могла допустить, чтобы кто-то из моих близких пострадал? Я не должна была… я же клялась… Я обещала спасти его… я обещала всегда быть рядом, и я… и я ничего не сделала, даже не попыталась… Но должна была. Это был мой долг, а не подчинение закону. И теперь я думаю об этом каждый день. С тех пор не было и утра, чтобы я не вспомнила об этом. И я виню себя… Я знаю, что должна быть сильной. И я буду. Я стараюсь изо всех сил. Но это не отменяет боли. Я пытаюсь забыть, но упрямая память, сговорившись с совестью, не отпускают прошлое. Но я всё равно буду улыбаться. Ради Грея. Ради Люси. Ради Нацу. Я хочу, чтобы они были счастливы. У меня ведь всё равно не получится. Я всегда буду помнить о тебе… И о том, как отпустила… И о том, что не успела сказать тебе то важное… но, знаешь, мне кажется, что сейчас есть вещь, которую я хочу сказать куда сильнее, но знаю, что уже не смогу… Ты её не услышишь, и от этого мне снова больно. Поэтому я говорю её себе, но не для того, чтобы стало легче. Я скажу её хотя бы раз… Гоменнасай, Джеллал.       Ей будет невыносимо больно, но она будет терпеть во что бы то ни стало. Ей захочется плакать, а она улыбнётся. Она упадёт, но снова встанет. Ей будет трудно дышать, и она вспомнит о тех, ради кого живёт, и второе дыхание откроется. Люди думают, с ней всё в порядке, но она сломана. Осколки своего сердца она прячет под своими доспехами. Какой бы сильной она ни была, её сердце — не доспех, оно не атрибут вооружения. Оно не из камня и не из металла. Наоборот, оно самое нежное и в то же время страстное. Оно полное доброты и заботы, самопожертвования и преданности. И оно, к сожалению, слабо, как физически и духом Грозная Титания сильна ни была бы. И оно ранено. И оно плачет слезами, окрашенными в алый. Но в то же самое время, каким бы хрупким оно ни было бы, Эрза Скарлет сильна. В ней невообразимо живучий дух и неиссякаемая жажда жизни, пусть даже больно. Ведь она Титания, Эрза Скарлет, одна из сильнейших магов «Фейри Тейл». И пусть во мраке и одиночестве она позволит себе снять доспехи и поддаться слабости, она всё равно останется сильной. Жить с такой болью, подавлять воспоминания, хранимые искалеченным сердцем, чувствовать вину за содеянное и при этом улыбаться искренне — для этого нужно иметь такую силу воли! И укоряя себя в очередной раз за то, что отпустила, за то, что ничего не сделала, она будет вспоминать его лицо, его заботливый взгляд, его слова… и пусть от этого будет всё так же больно, одновременно станет теплее. Это — то, что она не хочет забыть, даст ей новый прилив сил жить дальше, идти вперёд, хоть и втайне ото всех страдая.       Возможно, он не обещал ей оставаться рядом, тем не менее он всегда будет рядом, что бы ни случилось, здесь, в её залитом алыми слезами сердце.       Возможно, если он ещё живёт в ожидании приговора или приговорён к пожизненному, в его камере светло только потому, что жива надежда, которую она подарила ему; ему тепло только благодаря теплу, что излучает одно лишь её имя; темнота не поглотила краски, так как он ясно и чётко помнит цвет её волос…       Возможно, он ещё жив только потому, что она сказала ему жить.