Ожидание

Я недавно пришла домой и тяжело выдохнула. Повседневность, столь ненавистная, столь уничтожающая, нависла надо мной и опутала своими длинными руками. Я прикована к ней, она – ко мне. Друг без друга мы уже ничто, и никакие силы не способны стащить с меня этот груз. Сегодня я разговаривала с мамой. Она болеет, и это уже не исправить. За ужином мы обсуждали курсы и стоимость лечения, она сокрушенно называла даты, а я с ужасом понимала, что мы не найдем такие деньги. Она попросту не потянет, а я итак уже наскребла несколько работ и уже перестала вытягивать себя из кровати пораньше. Сколько такое протянется? Год? Два? Ни она, ни я не знаем, да и вряд ли узнаем наперед. Она ждет конца, а я все верю, что чудеса бывают. Бывают, что неизлечимые болезни проходят, а человек начинает вновь любить жизнь. Но нет, это остается в мечтах, а мне приходится смотреть на угасающую маму, которую ничто не интересует. Она смотрит в потолок, много спит и почти ничего не ест. Даже смеется прерывисто и почти не улыбается, а по ночам тихо плачет в подушку и просыпается от кошмаров. Она боится, но не столько за себя, сколько за меня. Опасается, что мне придется ходить за ней, каждый день, наблюдая, как огонь ее жизни гаснет, как она превращается в неспособное ни на что существо. Мама всегда боялась немощи, и, когда та началась к ней подкрадываться, она молча кричит в панике, представляя, что будет дальше. Я стараюсь ее успокоить, день за днем, утверждая, что нам ничего неизвестно, что необходимо сходить в больницу и не падать духом. Но ее уже это не успокаивает. Ее не успокаивает это уже несколько лет, будто лимит веры исчерпан и никогда больше не восполнится. Я работаю в магазине, куда часто заходят матери и дети, бабушки и внуки. Каждый раз, когда я слышу обращение «бабушка», на глазах наворачиваются слезы. Возможно, моя мама никогда не услышит голос моего ребенка, а он никогда не приедет к ней на каникулы, не заберется на колени, обхватывая маму его мамы за шею, и не поцелует в щеку, никогда не расскажет ей стихи на Новый Год или на день рождения. Ничего этого не будет, если я не переступлю через свои принципы и не «залечу». Но этого не будет, если я уж в свои двадцать два года не жалею о том, что веду достаточно скрытный образ жизни. Вот только маму жаль, она всегда хотела понянчить внуков. И каждый день я, видя ребенка, не знаю, справлюсь ли с такой ответственностью в одиночку. Конечно, я буду не одна, но муж, если он, конечно, будет, свекровь – не заменят мне моей мамы, ее шуток и ее советов. Никто не заменит, даже подруга. Я стараюсь не показывать своих слез маме, потому что они ее всегда убивали. Да и плакала я всегда очень редко, переживая потрясения где-то глубоко в душе, не показывая никому, уничтожая свои слезы и свою слабость. Но у этого умения, оказывается, есть свой конец. Каждое терпение рано или поздно заканчивается, а есть боль, которую не закопать в сердце. Еще ничего не произошло, но я уже представляю, какого мне будет, когда все это произойдет. И знаю, что на самом деле мне будет в сотни раз больней, что я могу не выдержать этой потери. Но моя мама живая, мы можем с ней дурачиться, смеяться, вести себя, как полоумные, а потом замирать, понимая, что все это очень скоро может кончиться. И после начинается самое страшное – тишина. Тишина после громкого смеха, после веселья и радости. Тишина поглощает все, съедает воспоминания, заставляя нас сесть и успокоиться, не смотреть друг на друга и думать, что произойдет завтра. Она не хочет показывать, что боится, а я – что боюсь в несколько раз сильней. Мы не знаем, что будет дальше, поэтому стараемся ссориться реже, прощая друг другу какие-то мелочи. Мы стараемся прожить каждый день, как последний, наполнив его только хорошими воспоминаниями, чтобы потом было не так тяжело.