Человеки

Она всегда была другой. Незримо отличалась от других, выделялась из толпы, только не броским макияжем и вызывающим поведением, как тщетно пытаются многие девушки нашего возраста, а поведением и какой-то необычной тонкой, будто хлопковой, душой. Хрупкая, немного сутулая, невысокая, она не выделялась особенно внешностью. Свои русые волосы она заплетала обыкновенно в хвост или вовсе расплетала, рассыпая по плечам, ну, если не водопад, то этакий мини-дождик. У нее были обыкновенные карие глаза, но эти карие глаза по-особенному светились, будто изнутри их подсвечивал маленький фонарик. В толпе ее было бы сложно заметить, да и в толпе то она и никогда не пребывала. Держалась она преимущественно в стороне. Не особняком, но слегка не так, как все. Она делала это совсем не нарочно, напротив, так хотелось, того требовала душа, а остальные не так уж и важны. Это было что-то вроде ее жизненного кредо – жить, как велит душа, правильно – понятие растяжимое, что правильно здесь – неправильно там, за себя отвечаешь ты сам, а значит, правда у каждого своя и нечего зариться на чужую. Она была очень добра, даже сердобольна, невероятно отзывчива. Она помогала всем и каждому, не думая об отдаче, о том, что человек, возможно, ее просто использовал. Она не собиралась плакать по этому поводу, вообще, она никогда не плакала по поводу зря потраченных сил, денег, времени. Для нее, все всегда вело к лучшему. Невероятный огонек, жизни, которого так не достает в наше время людям, горел в ее груди, не угасая. Единственное, что было в ее жизни не так – это отсутствие поблизости такого же огонька, а проще говоря, друга. Девушка, которая всегда находилась среди людей, не в толпе, а слегка над ней, что давало ей возможность парить над миром от человека к человеку, согревая очередного окоченевшего путника, который никогда не скажет ей даже бального «спасибо», и вот эта девушка была необычайно одинока. Я понял это сразу же, как увидел. Она шла по парку, и в этот момент я вдруг понял, что это она, та, которой мне так недоставало. Нет, я не влюбился. Я понял, что это единственный человек, который мог бы скрасить мое бессмысленное здесь существование. Я почуял родственную душу. Она тоже. Она посмотрела на меня, и улыбка сползла с ее лица. На мгновение она стала девушкой, плачущей ночами в подушку от переполняющего ее душу одиночества, тоски, выливая на подушку весь град эмоций, никому ненужных в этом мире пустых сосудов. Огонь, мерцающий в сосуде, увидел, если и не аналогичный огонь, не смею я, все-таки, так высоко себя оценивать, но, хотя бы, не совсем пустой сосуд. Так началась наша дружба, дружба огоньков. Вы не представляете, какие сокровенные тайны она мне доверила! Ни одни сплетницы-подружки мира не разговаривали так откровенно, как мы. Самое, что интересное, я ни капли не чувствовал в ней девушки. Она никогда не кокетничала, не хихикала, не пыталась соврать, чтобы только лишь понравиться мне. Она была не девушкой, она была человеком. Такое редко встретишь в наши дни. Она поведала мне тайну своего безграничного одиночества, я – своего пессимизма. Я согласился, что мир не так плох, как кажется, она успела погрустить над бренностью мира. Мы впитывали друг друга, как губки для мытья посуды. Мы были единым целым. В этом мире инвалидов по душе, а точнее, по ее отсутствию, мы были не парнем и девушкой, а человеком и человеком. Может, я и преувеличиваю, но это было нечто большее, чем просто дружба, нечто космическое, запредельное и нереальное, за гранью понимания остального мира. В тот день мы сидели в том парке, где встретились. Она рассказывала мне интересную историю, произошедшую с ней на днях, я слушал, открыв рот. История была действительно очень интересной, только вот ощущение взгляда на себе не покидало меня. Я отвел взгляд в сторону и тут же заметил парнишку наших лет. Он сидел по ту сторону парка. Чем-то похожий на молодого Пушкина, кудрявый, носатый, он сидел, чуть скривившись, и смотрел на нее. Не отрываясь. Как смотрит собака на кость. Я проследил направление его взгляда. О, боги, лучше б я этого не делал! Когда в порыве рассказа она начинала махать руками из стороны в сторону, свободный свитер крупной вязки открывал всему парку вид на ложбинку между ее грудями. Мне стало противно. Это как с другом моешься в бане. Тебе совсем не хочется смотреть на него, но приходится. Все равно банально попросить передать ковшик придется. Смотря на это голое тело твоего друга, становится тошно и противно, даже не знаю, почему. И винишь, почему-то, именно друга – а что это он с тобой в баню ходит. И вот тогда в парке у меня было такое же ощущение. Мне было гадко, я злился, почему-то, именно на нее – почему она так вот сидит и даже не замечает того, что выставляет свою грудь на обозрение всему парку. Конечно, это не ускользнуло от ее внимания. Она посмотрела на мальчишку, через секунду поняла, в чем дело. Улыбка сползла с ее лица так, как у некоторых особ сползает штукатурка с лица – единым слоем и враз. Она посмотрела на парнишку, улыбнулась ему и медленно показала ему средний палец. Парень покраснел, как рак на сковороде, и уткнулся в книженцию, которую читал. Она еще никогда никому не показывала средний палец. Этот жест пофигизма и отрицания всего, ставший символикой нынешнего поколения, был для нее чем-то вроде табу. Но самое страшное было, как оказалось, впереди. Она посмотрела на меня. В ее глазах читалось осуждение, смешанное с разочарованием и болью. - Все понятно, – только и сказала она. Потом медленно поднялась и так же медленно пошла прочь из парка. Как же все странно обернулось. Парнишка, откровенно пялящийся на ее грудь, вдруг стал не так важен, скорее, совершенно не важен. Для нее теперь важен был я, я, который ничего не предпринял, даже не сказав об этом инциденте ей. Мне было паршиво. Как я мог еще и плохо думать о ней? Если бы у меня были видны какие-никакие неприличные места, она бы улыбнулась и на ухо мне шепнула об этом. Я бы улыбнулся, а потом мы бы долго смеялись над этим досадным недоразумением. И дело вовсе не в том, что кто-то пялился, а кто-то стеснялся сказать об этом лучшему другу. Дело то совсем в другом: получается, теперь и я тоже пялился, как последний подонок, будто я вовсе и не друг ей, а так, мальчик, похожий на Пушкина с другой стороны парка. В эту секунду во мне словно проснулся настоящий парень, и он красочно нарисовал картинку о том, что, если завтра я завалюсь к ней с цветами и конфетами, улыбнусь, то это будет концом нашей великой дружбы и началом, не сомневаюсь, не менее великой любви. Однако частенько парень во мне рекомендует поступать мне совершенно аморально, бесчеловечно. И, зная эту его способность, я выбрал вариант, который предложил мне Человек, именно Человек. Парень во мне стыдливо заткнулся, уступая место Человеку, и я догнал ее. - Расскажи мне все. – сказал я. Я почти уверен, что никто не понимает, почему именно это я сказал. Я готов объяснить. Ощутив такое маленькое, конечно, но вроде как, предательство своего друга, то есть меня, она снова почувствовала себя одинокой и снова стала той самой несчастной девушкой по ночам, так отчаянно пытающийся быть счастливой хотя бы в глазах других. Я хотел, чтобы она рассказала мне все, все, о чем плачет по ночам, что скрывает даже от меня, все, все. Она посмотрела на меня. В ее глазах блестели кристаллики слез. Я обнял ее, а она расплакалась, тихо, грустно и горько. Мне самому к горлу подкатил комок. - Прости меня… Она чуть заметно кивнула и сильнее сжала меня в объятьях. Часто мы поступаем так, как велит нам тело – в зависимости от пола. Мы редко замечаем внутри себя тонкий голосок души. А ведь она несет полную ответственность за нас. Тело преходяще, а вот душа – нет.