We were meant to be (but a twist of fate)

- Мне не нравится такое понятие, как родственная душа, - сказал Луи, парень с волосами цвета бронзы. Гарри не был уверен, как ему удалось пойти на свидание с этим прекраснейшим существом. Все в нем было безупречным, а то, что он захотел свидания с Гарри, казалось нереальным. Они смотрели на жирафов, на улице стоял май, и Гарри чувствовал, как солнце припекало голову, хотя легкий ветерок приятно обдавал его кожу прохладой. - Почему? - спросил Гарри, пусть и сам не был его фанатом. - Мне это кажется ловушкой. Я хочу влюбиться, а не чтобы мне говорили, кого я должен полюбить, - ответил Луи, повернувшись и взглянув на парня. - Понимаешь? - Да, я понимаю. Но они говорят, что, как только ты встретишь его, то забудешь обо всем этом. - Они лишь промывают мозги, не более, - заверил его Луи. - Пойдем посмотрим на львов. Я люблю львов. ~ В первый раз, когда Луи сказал это, Гарри был даже более, чем застигнут врасплох. Луи был все еще внутри него, а на груди Гарри была его собственная сперма, и он едва ли мог слышать хоть что-то, но все же как-то уловил «я люблю тебя», а потом «черт» и снова «черт». И Гарри был поражен этими тремя словами. Луи вышел из него и вытер его полотенцем, прежде чем сесть рядом с ним. - Ты... эм... действительно имел это в виду? - робко спросил Гарри, краснея по нескольким причинам. Луи сделал глубокий вдох, но хранил молчание. Оно длилось слишком долго, и Гарри решил, что мог бы заплакать, ведь он был стопроцентно готов признаться в любви в ответ. - Черт... да, идиот, я имел это в виду. Я просто... я хотел сказать это завтра, принести тебе вафли в постель, принять с тобой душ и, возможно, сказать все после этого, у меня была целая чертова речь, а теперь я разрушил все, - Луи зарылся лицом в подушку, так что она заглушала его слова. Снова наступила тишина, пока Гарри все обдумывал. Луи любил его. Это слово было настолько незнакомым. Его родители не были влюблены, они лишь были родственными душами. Никто больше не любил. Когда люди начинали любить друг друга, они шли к местному сканеру и а) оставались в приподнятом настроении или б) расставались. Гарри и Луи встречались уже в течение шести месяцев, но так и и не обсуждали проход сквозь сканер. - Гарри, пожалуйста, просто, блин, скажи хоть что-нибудь, или я сойду с ума, - молил Луи, оторвавшись от подушки. Гарри практически чувствовал, как сердце Луи начало биться быстрее. Может, это было и его собственное. - Я... - начал Гарри, но Луи перебил его. - Черт, черт, я такой идиот, который признался в любви во время секса, я идиот. Правда, ты можешь забыть о том, что это случилось, если хочешь. Или расстаться со мной, ты можешь, да, если хочешь. Черт, я настолько глуп, гребанное дерьмо. Блять, я не могу повери... Гарри поцеловал его. Только для того, чтобы заткнуть, честно. А не потому, что находил его смущение милым. Конечно, нет. - Я тоже люблю тебя, дурак, - сказал Гарри самым нежным тоном, каким только мог. Он практически увидел, как заметно Луи расслабился, а его губы растянулись в глупой улыбке. - Правда? - он казался пьяным или обкуренным, а его мысли путались. - Правда-правда, - засмеялся Гарри, а потом Луи поцеловал его, тоже хихикая, так что их губы соприкоснулись всего несколько раз, потому что они оба были слишком счастливы. Но все было идеально. Гарри прижался к Луи, а тот поцеловал его в макушку. - И это означает, что я не получу вафли? ~ В конце концов, и Гарри, и Луи поверили в родственные души. Они безнадежно и невообразимо влюблены, как они могут не оказаться соулмэйтами? Ни один из них не хотел быть с кем-либо другим. Гарри любил Луи. Луи любил Гарри. Просто. Гарри не собирался влюбляться. Но другие люди этого больше не делали, так что он не понимал, влюблялся или нет, пока это просто не произошло. Большинство людей в настоящие дни не мечтали влюбиться так, как бабушка и дедушка Гарри. Когда его маме было шестнадцать лет, ученые сделали прорыв в науке о родственных душах. Они изобрели сканер. Пара должна была пройти сквозь него, держась за руки, а сканер определял, являлись ли они родственными душами. Большинство людей знали ответ заранее, они говорили, что были будто подожжены или поражены молнией, изготовленной из электрического счастья, когда встретились глазами со своей второй половинкой. Другие же сомневались или просто хотели подтверждения. И они тоже хотели подтверждения. Они вошли в сканер с наименьшей долей сомнения, а вышли с самой невыносимой сердечной болью. Гарри не чувствовал приятный огонь или одаряющую счастьем молнию, когда они встретились два года назад, но, как он понял, так было не у всех. Они не были родственными душами. Это было похоже на ожог, удар молнией, наказание от Бога, Будды или кого-то еще. Все в Гарри умоляло его заплакать, но он не мог. Ни тогда, когда Луи заливал его шею слезами по дороге домой. Ни тогда, когда Луи стянул с него свитер и оставлял синяки по всей груди, шепча «я люблю тебя» и «ты мой» и «навсегда» после каждого. Ни даже тогда, когда они кончили, и Гарри свернулся калачиком так, чтобы Луи смог обнять его. ~ Позже, когда они рассказали своим друзьям, у которых была половинка-родственная душа, все плакали по ним. А Гарри все еще нет. ~ Гарри было двадцать три, а Луи двадцать пять, когда шатен сделал ему предложение. Произошло это так: они пошли в зоопарк, тот, где прошло их первое свидание, и Гарри впился зубами в мороженое, но откусил слишком большой кусок. Этот момент Луи посчитал идеальным, чтобы встать на одно колено на глазах у всех посетителей зоопарка, в то время как у Гарри был полный рот мороженого с печеньем размером с небольшую черепаху в аквариуме невдалеке от него. И Луи сказал: - Гарри Эдвард Стайлс, я люблю тебя, как солнце любит луну, как звезды любят небо, как бесталантливый автор песен любит дерьмовые сравнения. Гарри незамедлительно захотел сказать, что Луи не был бесталантливым автором песен. Немного мороженого капнуло с уголка его рта, и он отчаянно пытался остановить его и проглотить, наконец, этот кусок. - Гарольд, ты можешь заткнуться, я пытаюсь сделать тебе предложение, - попросил Луи. - И я хочу провести всю свою оставшуюся жизнь с тобой... нет, даже целую вечность. Пока солнце не взорвется, луна не исчезнет, звезды не погаснут, а небо не превратится в пепел. Я буду любить тебя даже после этого, когда мы будем лишь атомами в пространстве. Я прослежу за тем, чтобы мои атомы всегда были рядом с твоими. Если я застану тебя с другим атомом, я, вероятно, создам молекулу и побью тебя. Кажется, я увлекся. Это не имеет значения, я хочу провести бесконечность рядом с тобой. Ты выйдешь за меня? И даже несмотря на то, что обещания вечности ножом кололи живот Гарри, а по щекам текли одновременно печальные и счастливые слезы, он сказал да. ~ Они увидели друг друга в день свадьбы. Они целовались в коридоре, из-за чего помяли смокинги. Ни один из них не смог бы сказать, почему им не было до этого дела. Но они оба знали... Они в любом случае были обречены на провал. ~ Когда Луи было уже тридцать два, он решил, что все это бред, а им пора бы завести детей. И, когда суррогатная мать через кесарево сечение родила близнецов с короткими кудряшками и зелеными глазами, Гарри, хоть и был в восторге, но не мог не чувствовать разочарования. Он хотел, чтобы с ним осталась часть Луи, когда тот уйдет. Да, он знал, что уйдет именно Луи. Гарри сердцем осознавал, что сейчас стал для него практически родственной душой. Но однажды Луи нашел бы своего настоящего соулмэйта и не захотел бы целыми днями возиться с детьми, которые были частью Гарри. Гарри знал, что дети останутся полностью под его опекой, когда придет время, а Луи будет лишь нянчить их или навещать по выходным. Но если это случится до того, как дети достаточно вырастут, они даже не будут звать его отцом. У них будет один папа. Но ничто из этого не имело значения. Не сейчас, нет. Не тогда, когда Гарри держал на руках свою дочь. Может, они перегорят, или их история плохо закончится, или один из них в какой-то момент сломается, и они знают, что у них нет вечности, но у них есть настоящий момент, и этого достаточно. ~ - Мистер и мистер Томлинсон, я обещаю позаботиться о ваших девочках. Родителям действительно пора уходить, - мягко сказала мисс Дей, но в ее голосе слышались нотки злости. Гарри плакал. Очень, очень сильно, он не мог перестать плакать. - У Эмили ал-аллергия на морепродукты, - удалось выдавить ему, несмотря на икоту. - Love, я уже сказал им. Не думаю, что в детском саду детей будут кормить лобстером, - сказал Луи, гладя его по спине. Эмили и Ава уже убежали и рисовали с другим девочкой и мальчиком. Гарри заплакал еще тогда, когда дети обняли его ноги и объявили: - Пока, папочка! - Они не могут заснуть без сказки на ночь, - продолжал Гарри. - Перед сном есть час, когда им читают, не волнуйтесь, мистер Томлинсон. Теперь вам действительно нужно уйти. Все остальные родители уже ушли, и для детей не будет полезно видеть вас в таком состоянии, - мисс Дей говорила уже без какой-либо доброты. - Луи, может, это не очень хорошая идея, может, нам стоит подождать до следующего года, - сказал Гарри, повернувшись к Луи. Он чувствовал, что его глаза были широко открыты, и начинал паниковать. - Мисс Дей, мне на самом деле очень жаль. Мой муж иногда излишне эмоционален, - извинился Луи. - Можем мы поговорить наедине? Мисс Дей кивнула и ушла. - Ты понимаешь, что значит тот факт, что дети будут в саду? - спросил Луи вполголоса. - То, что они могут умереть, или над ними могут издеваться, или они могут понравиться мальчикам. Луи. Мальчики. Мы знаем, какие сейчас мальчики, а что, если с нашими девочками что-то случится, а нас не будет рядом, чтобы помочь им, что, если... - Нет, не это. Это значит, что, когда мы придем домой, я могу делать тебе римминг часами. Привязать тебя к кровати и растянуть языком, чтобы ты плакал и умолял о моем члене. Мы можем быть такими громкими, какими хотим. Давно соседи не жаловались на шум, да? Я знаю, что ты любил, когда мисс Перкинс приходила, стучала в дверь и видела тебя покрасневшим и потным. Ты возбуждался снова так быстро. Тебе нравилось, когда люди знали, так ведь? Ты скучаешь по крикам и удовольствию? У Гарри отвисла челюсть, а глаза остекленели. - Луи. Мы в детском саду, и у меня сейчас будет стояк. - Тогда поедем домой, хорошо? Гарри кивнул, едва чувствуя голову, и шатен вывел его из здания. Гарри отсосал Луи в машине по дороге домой и чувствовал себя так, будто вернулся в свои восемнадцать лет. ~ Первое, что подумал Гарри, когда это случилось, было мыслью о жене этого человека и о том, как он хотел бы успокоить ее, утихомирить ее рыдания. Вторая мысль была о том, что он хотел бы сдержать свои собственные всхлипы, вырывающиеся глубоко из груди, которые должны были быть тогда, когда еще они с Луи прошли сквозь сканер. Сейчас ему тридцать семь, и он потерял все. Третья мысль была о малыше, которого держала женщина, смотря на мужа, который, в свою очередь, изумленно глядел на Луи. Четвертая была о Аве и Эмили, дергавших Гарри за руки и спрашивших, почему их папочка плачет. Луи с ужасом смотрел на мужчину. Он впился ногтями в руку Гарри, и из-за этого начала сочиться кровь. Повторяющиеся «нет» слетали с губ Луи, как капли дождя, падая на пол в проходе с соусами в продуктовом магазине. - Гарри, я люблю только тебя, - сказал он, но его голос местами затихал. - Я... - начал мужчина, и Гарри не хотел запоминать ни его внешность, ни его голос. - Не надо. Не говори мне свое имя, - грустно сказал Луи. - Я лишь собирался сказать, что мне жаль, - закончил он, и Луи потребовал, чтобы они с Гарри поехали домой, а близнецов отвезли к Найлу на время. Когда Гарри зашел к нему, подавляя новую волну слез, Найл спросил лишь одну вещь: - Это случилось? - Я потеряю его, Ни, и ничего не смогу сделать, чтобы остановить это. Когда они с Луи вернулись домой, Гарри будто снова было восемнадцать. Луи стянул с него свитер и оставлял синяки по всей груди, шепча «я люблю тебя» и «ты мой» и «навсегда» после каждого. Он вошел медленно, не торопясь, наслаждаясь каждым поцелуем и прикосновением, будто они были последними. Потому что таковыми они и были. Гарри плакал в этот раз, не сдерживаясь. Луи целовал его и ловил каждую слезу, двигаясь в нем. Когда он был близко, он не сказал имя Гарри, и тогда Гарри понял, что уже потерял свое солнце и свои звезды. Он знал, что солнце взорвалось, луна исчезла, звезды погасли, а небо превратилось в пепел. Он знал, что Луи больше не любил его. Никто из них не спал этой ночью, ни Луи, ни Гарри. Гарри почувствовал, как Луи встал. Услышал шорох ручки по бумаге. Увидел загоревшиеся фары. Почувствовал вкус своих собственных слез на его языке. Когда автомобиль уехал уже довольно далеко, а в комнате не осталось ничего, кроме резкого, прерывистого дыхания, Гарри снова сдался. Сдался воплям, крикам, надломанному плачу, рыданиям. Ава и Эмили прибежали, и он чувствовал себя так неправильно, потому что его семилетние дочери утешали его, как ребенка. Он заснул с ними, когда солнце взошло, окрасив небо в цвет огня, луна совершенно исчезла, а звезды погасли из-за пламени, разгоравшегося на облаках. ~ Гарри верил в альтернативные вселенные. Он знал о них несколько фактов. Он знал, что их есть бесконечное число. Он знал, что есть разные возможности и каждая имеет место быть. Он знал, что в той или иной вселенной даже не родился. Он знал, что в какой-то вселенной был девушкой по имени Гарриэт. Он был уверен в том, что ученые не согласились бы с тем, что в каждой из этих вселенных он влюблен в Луи. Но сам он знал, что в каждой из них они с Луи вместе. В одной, может быть, они оба были девушками. В другой, наверное, произошел зомби-апокалипсис, и они выживали вместе. В следующей они были друзьями с детства, которых затолкали в шкаф во время вечеринки и заставили целоваться. Еще в одной, вероятно, они были всемирно известными певцами, ездившими по миру и безумно любившими друг друга. Может быть, есть еще одна вселенная, в точности как эта, где им не нужен был соус, и они жили долго и счастливо. Но он застрял в той вселенной, где Луи не любит его. ~ Через полтора года Гарри застегивал платья Эмили и Авы и поправлял их юбки. Он всегда плакал на свадьбах, но эта была еще хуже. Однажды, когда Луи забирал девочек на выходные, он пригласил Гарри, сказав, что тот не обязан идти. Гарри только кивнул, глядя в ясные голубые глаза Луи, и задался вопросом, была ли хоть какая-то часть в Луи, что до сих пор любила бы его, как солнце и звезды. Это было мучительно. Он мог вспоминать обет Луи с их собственной свадьбы, если бы хотел. Когда он услышал новый, с совершенно другим именем, его сердце разбилось на осколки. Каждая мизерная частичка его души разорвалась еще раз пополам, будто тонкая бумага. ~ Гарри знает, что сегодня его ждет плохая ночь, потому что он провел весь день в мыслях о Луи и разных вещах, что произошли с ними. До этого он позвонил Найлу и Зейну и поинтересовался, могут ли они взять девочек на ночь. К счастью, они согласились, и сейчас Гарри перерывает комод в поисках двадцатилетнего свитера. Раньше, в восемнадцать, когда Луи был более мужественным, свитер был ему велик. Он хранил его все эти годы, так что сейчас его, вероятно, больше нельзя носить. Не говоря уже о том, что он не налезает. Он подходил ему, когда Гарри было двадцать пять, потому что телосложением он тогда походил на подростка. Теперь, в сорок лет, его мышцы уже исчезают, хотя он изо всех сил старается оставаться в форме. Гарри предполагает, что свитер предназначен для среднего возраста. Он больше не носит его, потому что это слишком неудобно. Обычно он надевает свой огромный свитер, а этот, старый, просто держит и плачет. Он больше не пахнет Луи. У него соленый, острый запах слез и сладкий запах горячего шоколада, который только что приготовился в микроволновой печи. Гарри должен был оправиться от этого, должен был продолжить жизнь или найти свою собственную родственную душу. Но что-то подсказывает ему, что он никогда бы не смог. Он плетется на кухню и вливает шоколадную смесь в горячее молоко. Он уже чувствует, как слезы наворачиваются на глаза, а зубы сжимаются. Обычно он не плачет, пока не сделает хотя бы два глотка горячего шоколада, но сегодня ему слишком плохо. Кружка, стол, его рука дрожит, и он закрывает глаза, пытаясь, чтобы тепла не стало слишком много. Кто-то звонит в дверь. - Черт, - бормочет Гарри себе под нос, вытирая слезы. - Секунду! - кричит он, задаваясь вопросом, кто же мог прийти. - Гарри, я знаю, что уже поздно. Пожалуйста, открой дверь, - голос на другом конце сопровождается всхлипами, но Гарри сразу же узнает его. А как он может не узнать? Он уже не пытается перестать плакать, так что просто подходит к двери и медленно открывает ее. Он сразу понял, кто это, но не был готов. Он столько лет не видел Луи без его мужа. Не видел его слез еще дольше. Они оба плачут, стоя по противоположные стороны двери, и Гарри находит это до ужаса символичным. - Блять, Гарри, я... - пытается заговорить Луи, но рыдания прерывают его. - Мне так чертовски жаль, так чертовски жаль. Гарри хочет обнять его, но понимает, что, если сделает это, то уже никогда не отпустит. - Черт, я больше не могу спать по ночам, я просто... я, блять, любил тебя. Следующий всхлип срывается с губ Гарри, как выдох после удара в живот. - Я так чертовски сильно любил тебя. Пожалуйста, можно я войду? - слезы стекают по его щекам, волосы растрепаны, а ботинки в грязи, так что Гарри делает вывод, что он шел до сюда пешком. Он отходит в сторону, позволяя Луи войти. - Пожалуйста... скажи хоть что-нибудь, - молит Луи, глядя на него мокрыми от слез голубыми глазами, в уголках которых, как и было раньше, морщинки. Гарри открывает рот, но может только всхлипнуть, так что он опускается на пол и вытирает слезы старым свитером Луи. - Господи, Луи. Ты не можешь... не можешь поступать так со мной. Ты не можешь приходить сюда и говорить, как любил меня в прошедшем времени. Я знал это. Я знаю это. Ты давал мне есть свою еду. Ты всегда убеждался, что у меня был зонт, если шел дождь. Ты работал на дому, если я был болен. Ради Бога, Луи, у нас с тобой были дети. Я знаю, что ты любил меня. Ты был моим солнцем и моими звездами, а я для тебя являлся луной и небом. Но он — твоя Вселенная, - почти все, что он говорит, вероятно, совершенно несвязно, но ему все равно. Сейчас, сидя на полу и глядя на Луи, он чувствует, как на сердце появляются швы, по одному за каждый день, когда «я люблю тебя» было в прошедшем времени. Луи становится на колени на полу перед ним и ладонями вытирает его слезы. - Девочки здесь? - тихо спрашивает он. - Нет, на сегодня они у Найла и Зейна, - говорит Гарри, чувствуя в горле такой ком, будто он проглотил теннисный мяч. Прежде, чем он осознает, что происходит, он чувствует соль. Слезы и это соленое вещество, которое появляется во рту, когда ты плачешь. Под этим он чувствует пиво. Под ним он чувствует Луи. Мозг Гарри работает медленно, и ему требуется целая минута — во время которой он толкает Луи, поднимает вверх его рубашку, касается пальцами промежутка между ребер и чувствует, как бьется его сердце, — чтобы на самом деле понять, что это происходит. Он уже ненавидит себя за это, но все же отстраняется. - Нет, Луи, ты не можешь так поступать с ним. Он твоя родственная душа. Луи снова плачет, прикрывая рот ладонью, и Гарри понимает, что это причинило Луи столько же боли, сколько и ему самому. - Тебе нужно идти домой. Я отвезу тебя, если хочешь, - предлагает Гарри, удивляясь тому, как спокойно звучит его голос, когда внутри он кричит в агонии, а иглы впиваются в кожу и протягивают нити, зашивая оставленную рану. Видимо, это злит Луи, потому что он кричит: - Он может быть моей родственной душой, но я любил тебя! - Да! Любил! В прошлом! Разве ты не понимаешь? Ты слышишь себя? Ты больше не любишь меня, Луи, нет! Ты вспоминаешь эти чувства, вот и все! - Это должен был быть ты! - восклицает Луи. - Но это не был я! - в том же тоне отвечает Гарри, но плач снова сдавливает его горло. Они сидят друг напротив друга, не делая ничего, лишь стараясь отдышаться. - Всего один последний раз, - просит Луи. - Просто поцелуй меня в последний раз. Гарри знает, что должен отказать, должен попрощаться с Луи, но, сам того не осознавая, наклоняется вперед. Он прижимается губами к колючей щеке Луи. Он чувствует, как его губы и веки дрожат, сдерживая рыдания. Он застывает так на какой-то момент, вдыхая запах Луи. Он хочет снова почувствовать его волосы, бедра, язык и пальцы, крепко сжимающие его собственные. Он отстраняется, но, прежде чем может остановить себя, оставляет поцелуй на плече Луи, там, где заканчивается его ключица. Он может позволить себе лишь это, только прижаться губами к его коже. Он отодвигается, и Луи кивает, потому что понимает. Они оба встают и подходят обратно к двери. - Я любил тебя, - говорит Луи, и в этих словах есть некая завершенность, будто это прощание, а не признание. - А я любил тебя, - тоже в прошедшем времени. Уголки губ Луи приподнимаются в скупой, грустной улыбке, и он закрывает за собой дверь. Последний стежок, обрезать нить. Рана зашита.