Повесть о неразделенной любви

Каждый ночной цикл червоточина являлась Скорпиусу во снах. Она выглядела на редкость соблазнительно: всполохи света играли в её бездонных глубинах; чувственно переливаясь от центра к краям, словно вытанцовывая дикий канкан, они то взлетали вверх, к нему навстречу, то опускались и прятались от пожирающего взора полукровки, как прячутся ножки танцовщиц под ворохом юбок. Словом, червоточина времени не теряла даром. Как опытная кокетка, она со знанием дела пускала в ход все чары, возбуждая желание сграбастать её в объятья и больше никому не отдавать. Ей бы в стриптиз-клубе работать, а не пространство-время пронзать и нанизывать. Не мудрено, что Скорпиус спал беспокойно: метался по своему ложу, поминутно вскрикивал и ругался по-скаррански, когда прелестница искусно отделывалась от ухаживаний незадачливого кавалера. Сны всегда заканчивались одинаково: появлялся ухмыляющийся Джон Крайтон с неразлучной Вайноной в руке и уводил червоточину с собой, не забыв показать на прощание измученному миротворцу язык. Скорпиус просыпался с головной болью и в паршивом настроении. Понятное дело, что по этой причине утро не бывало добрым ни для кого на крейсере. При виде жуткой физиономии мрачного полускарранина все здравомыслящие миротворцы стайкой перепуганных крыс поспешно разбегались в стороны, а ведущий специалист Ко-Кура Страппа, похожий на поросенка синюшного цвета, холодел и заикался больше обычного. И только глава научного проекта Дриллик, отличавшийся невероятной, даже по меркам миротворцев, тупостью, ничего не замечал. Для него Скорпиус и остальные учёные-несабициане были не более чем грязными выскочками, дискредитирующими принципы стражей мира. Он искренне не понимал, почему полукровка пользуется привилегиями организации, помешанной на расовой чистоте, и мечтал однажды вернуть этого нурфера (1) в ту клоаку, из которой тот выполз. Он был уверен, что победа не за горами. Проект, начавшийся на оптимистической ноте, медленно, но неуклонно хоронил себя под снежным комом обрушившихся неудач. Червоточина упорно не поддавалась приручению. Создать из неё оружие против скарран было грандиозным замыслом, сложным для воплощения в жизнь именно в силу его грандиозности. Усилия ученых разбивались о неприступность феномена, природу которого они не могли разгадать. Червоточина оказалась на редкость нестабильной: флуктуации, испускаемые ею, носили хаотический характер, вызывали эффект разжижения тканей у живых существ. Название странному явлению придумала релгарианка Ланфер, учёная, до фанатизма преданная работе. Про неё говорили, что она спит в обнимку с формулами, потому что только они в состоянии довести её до оргазма. В результате этого эффекта пилоты истребителей, пытающихся проникнуть в червоточину, превращались в кровавый кисель, неаппетитный на вид. Точно их тела пропускали сквозь миксер. — Коктейль смешанный, но не взболтанный, — отпустил как-то шутку один из рабочих, отмывавший кабину праулера от останков очередной жертвы эксперимента. Скорпиус, которого он не приметил, окунул перчатку в понемногу сгущающуюся жидкость, испускающую аромат лежалого мяса, и слизнул приставшее к ней пюре. — На вкус так себе, — сказал он. Рабочего, хлопнувшегося в обморок, с трудом привели в чувство. Бедняга уже видел себя привязанным к креслу Авроры. Перепугался он зря — Скорпиус не пытал людей за неудачные шутки. К сожалению, те, кому бы он с удовольствием выжег мозг, занимали в иерархии миротворцев слишком высокие ступеньки. Скорпиус ломал голову над неразрешимым вопросом: почему землянин с легкостью проходит сквозь червоточину на своем примитивном корабле, в то время как сабециане, мало отличающиеся от него по физиологии, раз за разом превращаются в месиво. Уравнения, которые удалось извлечь из памяти Джона Крайтона с помощью нейрочипа, были полны пробелов. Они не давали ответа на этот вопрос. Ошибку надлежало исправить любой ценой и в кратчайшие сроки. Скорпиуса никто не ограничивал во времени, но он видел как стремительно ухудшается ситуация и подгонял себя сам. Червоточина прогрызла в его душе (если она у него была) огромную дыру, в которую утекали время, силы, жизни. Она стала его слабым местом, навязчивой идеей. Фактически, в нем самом завелась червоточина. Она стала его капризной госпожой, а он — её преданным рабом, мечтающим хотя бы о намёке на благосклонность. Ради неё он был готов унижаться, ползать в ногах, вымаливая толику внимания, терпеть любые муки. «Делай со мной что хочешь: бей, пытай, связывай по рукам и ногам, только отдайся», — шептал он фантому, поселившемуся в его голове. Госпожа усмехалась, приковывала его цепями, била кнутом, доводила до экстаза и удалялась, так ни разу и не отдавшись. Любовь его была безответна. *** Червоточина не принадлежала к числу стерв, обожающих мучить своих воздыхателей. Она ничего не знала о страданиях Скорпиуса, потому что сама сходила с ума от неразделенной страсти с того момента, как в её уравнения ввели новое имя — Джона Крайтона, — удалив предыдущее. Теперь она до последнего кванта экзотической материи принадлежала землянину и при всем желании не могла ответить взаимностью никому другому. Ей было на роду написано хранить верность одному суженому. Конечно, в той степени, в какой это было возможно. Всё-таки она появилась на свет задолго до рождения Джона Крайтона и за свою жизнь перевидала множество разумных существ. Она не была девственницей. Число тех, с кем за долгую жизнь ей пришлось связаться узами, исчислялось тысячами. Ни с одним из них она не была счастлива, все они внесли лепту в то, чтобы закрутить её топологию в лабиринт вероятностей, от которых голова пошла бы кругом даже у существ, обитающих в двадцати шести измерениях. Ох уж эти бывшие! Они часто забывали про её дни рождения. Не всегда говорили комплименты, перед тем как проникнуть в глубину, манящую их с той же неистовой силой, с какой свет свечи манит мотыльков. Но ни один из них прежде не вел себя столь оскорбительно, как землянин. Этот бесчувственный чурбан пренебрегал ею безо всякого смущения. Он вваливался в неё раз в год по обещанию, после любовных похождений на стороне, не испытывая при этом маломальского смущения. «Заждалась, дорогая? Извини, меня задержал Эйнштейн». Вечные мужские отговорки. Червоточина была безутешна. Джон Крайтон её не любил. Она давно знала, на кого он её променял. Все его мысли были заняты Скорпиусом. Он грезил им, бредил о нём. Ей же в его мыслях совершенно не оставалось места. Вокруг неё постоянно назойливо летали праулеры, так и норовившие проникнуть внутрь. Она их не замечала. Исходившие от неё резонансные колебания, вызванные депрессивным настроением, превращали биологические объекты на борту истребителей в дымящуюся, склизкую массу, так что при возвращении на крейсер пилоты выливались из кабин огромными порциями кетчупа. Никто не понимал причин происходящего. На червоточину смотрели как на загадочный феномен. Одни видели в ней пример искажения пространства-времени, другие — туннель, соединяющий две точки пространства через подпространство. Никто не разглядел в ней прекрасную даму, истомившуюся по любви. Никто не заподозрил переполняющие её чувства. Откуда глупцам было знать, что за сильнейшими гравитационными искажениями скрываются переживания отвергнутой женщины? Червоточина чувствовала, как в ней накапливается отрицательное вещество, как растет по экспоненте гравитационное отталкивание. Ей уже не нужно было сворачиваться для отдыха, энергия била через край, побуждая высвободиться от гравитационных пут. Она была готова открыться в любой точке пространства, в любой точке времени. По первому зову Крайтона. Но каждый ночной цикл неблагодарный изменщик трахал в своих снах Скорпиуса в дырку от охладительного стержня. Секс между ними был жестким и грубым. Скорпиус хватал Крайтона за горло, рычал как животное и его рык заводил землянина. В присутствии своего врага он всегда возбуждался. С завидной прыткостью освободившись от кожаных штанов, Джон демонстрировал пришедший в полную боевую готовность член. С остервенением накинувшись на Скорпиуса, он вырывал у того из головы термостат и пихал пенис в образовавшуюся дыру. В дыре было горячо и влажно. С каждым толчком в ней с протяжным чмоканьем что-то хлюпало. Джон надеялся, что мозги полукровки. При первой их встрече, миротворец пытал его в кресле Авроры и на прощание ввёл ему в мозг нейрочип. Подарочек выел отверстие в мозге Джона; ему казалось, что он ощущает в том месте заплатку, наложенную доктором на ледяной планете. Она была невидима, но сводила его с ума. Он хотел проделать такое же отверстие в голове Скорпиуса. Для него это была не месть, а заслуженное возмездие. Отыметь заклятого врага в мозг, как тот отымел его. Но что он будет делать дальше, когда отомстит, Джон не знал. Наверное, поэтому он никогда не пытался затрахать Скорпиуса до смерти. Червоточина прекрасно понимала, что останавливало его, и горестно поливала окружающее пространство жестким излучением. И все были несчастны в этом долбаном-долбаном мире. Примечание (1) — урод на сленге миротворцев.