Помолчи

– Ванька. Может, хватит прятаться? У стены материализовались его мысли последних десяти минут. Да что уж. Последних трех месяцев. Он вздрогнул и привычно улыбнулся, разворачиваясь. Но в этот раз как-то слабо. Быстрый ум лихорадочно искал верное решение, но в глубине души он уже понимал, что все это бесполезно. Все. Вот сейчас все рухнет. Дурак, на что он надеялся. Что, сочтя за очередную странность, Гарик не заметит ничего? Гарик, который легко ловит самые тонкие нотки его настроения. Гарик, который дышит в спину каждой второй его шутке. Который стоит у стены, сложив руки, и спокойно смотрит на него. Кажется, что даже ласково. Я тебя так обидел, а ты так спокоен. Еще и заставлять его теперь мучительно искать слова. – Знаешь. Давай не затягивать. Я сволочь, вы давно подозревали, но не могли поверить, нужно что– то предпринять. Сразу о последнем, идет? Гарик от неожиданности моргнул. – И что ты хочешь предложить? – спросил он. – Гарик. Давай я с Сережкой местами поменяюсь. Ты ничего не заметишь, обещаю. Я никогда не позволю себе тебя оскорбить. Мы же не станем разваливать программу? Гарик обошел круглый стол и присел на подоконник. Ургант отвернулся в открытое окно. – А сколько было бы радости газете «Твой день», а? Так и не вдохнем жизнь в любимое печатное издание. Переменой мест порадуем, – притворно вздохнул «этот невозможный армянин». Ваня не удержал улыбки. – Ванька. Чем ты боишься меня оскорбить? – Непозволительным поведением. Не издевайся пожалуйста. – Непозволительным. Я похож на чопорную старушку? Ваня кивнул. Гарик спрыгнул, развернул его за плечи и заглянул в глаза. – Вань. Чем? – Излишним проявлением отнюдь не дружеского внимания, Гарибальди, имей совесть. Я согласен на любые условия, я обидел тебя, я вряд ли могу остаться тебе другом, но давай без этих задушевных разговоров, ничего не спасешь уже. Ты ведь все и так прекрасно понял, правда? – Сложно не заметить, когда даже на простое прикосновение к руке ты дергаешься. В кадре. Излишним проявлением, говоришь? Последнее время ваше величество к нам обращается исключительно в своих юмористических репризах. И то за честь почитаем. Ты в курсе, что почти на коленях у Светлого уже сидишь? – Это вовсе не потому, ты же знаешь Сережу, в конце концов. – Знаю, почему. Чтобы от меня подальше отодвинуться. Может сразу с Сашкой махнешься? Чтоб наверняка. А заигрывать с одним, чтобы не заметил другой – это гениально, Вань. В кадре только вот зачем? – Зрители – люди с юмором. – Отлично. Тогда мы дальше отрезаем все контакты, ты женишься на Светлакове для отвода глаз… – Мне начинает казаться, что ты ревнуешь. – Боже мой, нет, конечно. Просто ты дурака валяешь, Ванька. – А ты знаешь, как правильно. – Правильно – не шарахаться от друга по туалетам. Легче от этого не станет ни тебе, ни мне. – И от чего станет? Гарик закатил глаза к потолку и молча осторожно обнял. Ване стало тепло. Очень. И спокойно. Он безотчетно прижался ближе, и Гарик, украдкой улыбнувшись, поцеловал мягкую щеку. – Хочешь, я тебя покатаю? – На спине по Останкино? – моментально восхитился Ургант. – Ну, можно и на спине по Останкино. Выпуск шел на ура, за юмористическим бадминтоном этих двух остальные едва успевали следить. Сашка, глядя на них, посмеивался, а Сережа смотрел с явным облегчением. Нет, и ему по-прежнему доставалось, но явно меньше. Он очень дорожил дружбой бородатого зазнайки и всегда был к нему особенно ласков, чувствуя, как за бородой и язвительностью прячется доверчивый ребенок из Питера. Но развлекать дите в одиночку было как– то нечестно. А дите весело поддело Сашку и устремило томный взгляд сначала в зал, а потом налево. Вчера, выбираясь из машины, Ванька напоследок таки украл у Гарика поцелуй. Быстрый, не всерьез, но ему показалось, что губы у Гарика дрогнули. И пожелал доброй ночи он, как ни в чем не бывало. Теперь Ванька задумчиво вглядывался в его лицо, но как только бывал замечен, тут же отправлял пасс, а Гарик моментально принимал игру. Сережа убегает прямо из зала, дела. Саша, притащенный в комнату, пожимает им руки и тоже исчезает. Ванька сидит в кресле и пьет кофе. Гарик клеит на доску какие-то стикеры с заметками. Оставив кофе, Ваня подходит вплотную, опирается руками по обе стороны от него и разглядывает записи. – Старость не радость, и молодость гадость. Склероз, – тихонько напевает он. Гарик ухмыляется и разворачивается в кольце его рук. – Дождался Саша. Может выдохнуть. Нашлась ему замена в качестве объекта царского внимания. – Ну, ты ведь жаловался на недостаток внимания. – Я? Жаловался? Ванька демонстративно снимает с него очки и кладет их в свой карман. Потом наклоняется, очень медленно, боясь спугнуть, выводя их глаза на один уровень. Смотрит, не мигая, и ждет. Когда он похоже смотрит на Сережку, тот смущенно отводит глаза: «Вань, ну чего вот...» А Гарик на этот взгляд всегда отвечает. Не так нагло. Но спокойно и ласково. Как всегда. – Вот даже сейчас ты умудряешься выпендриваться, – наконец хрипло произносит он. – Здесь нет публики, Иванеро. Если хочется, то просто сделай. Ванька прищуривается и накрывает его губы своими. Не спеша, как хотелось. А у Гарика губы сухие и тонкие. Он очень сдержанно отвечает, но вдруг хватается за Ванькину руку, как за поручень, кожей Ваня чувствует на его лбу испарину. Он обнимает Гарика за плечи и отрывается, чтобы достать платок. – Не волнуйся, Лариса, ты хорошо целуешься, – уверяет он, аккуратно промокая другу лоб. Гарик фыркает, кладет руки на плечи и сам тянется целовать. – Ого – успевает выдохнуть Ургант, и Гарик смеется ему в губы. Уже не разбираясь, кто кого целует, Ваня снимает чужой пиджак и, кивнув на предупреждающий взгляд, осторожно вешает на стул рядом. – Пижон. – Сам тако… Но добравшись до рубашки, Ургант останавливается. Взгляд становится виноватым и жалобным. Гарик тяжело дышит и поначалу не понимает, в чем дело. Но осознав, ласково улыбается. – Эй. Но Ванька молчит и отводит глаза. Гарик расстегивает манжеты и не спеша закатывает рукава, глядя на потрясенного Урганта и продолжая улыбаться. Потом расстегивает и остальные пуговицы. – Не трусь, Айвенго, – шепчет он и, накрыв Ванины руки своими, кладет их себе на живот. Ванька тут же утыкается ему в плечо и тяжко вздыхает. Гарик гладит напряженную спину. Почувствовав, что Ваня немного успокоился, он осторожно снимает с него рубашку и снова разминает мышцы. Массаж в его исполнении великолепен, и Ванька думает о том, что успел позабыть эти ощущения. – Гарик? – Мм? – Ты думаешь, то, что происходит, нормально? – Я думаю, Ванька, что врать себе – последнее дело. Все равно вырвется наружу, только ты не сможешь ни выбрать время, ни контролировать своих действий. – Не честно, – замечает полуголый Ургант и стаскивает с Гарика рубашку. Тот не успевает удивиться, как оказывается решительно прижат к стене, хитро заглянув в глаза, Ванька, покусывая, целует шею и водит сухими горячими ладонями по груди. Поцелуи спускаются к ключицам, карие глаза темнеют, и Гарик, дрожа, зажмуривается, судорожно сжимая Ванины плечи. – Почему-то мне так больше нравится… – Садист, – выдохом. – Тебе не страшно дальше? – У меня смешанный астигматизм, я не вижу поводов для беспокойства. – А мне как прикажешь быть? – Глаза закрой. Прижимая к себе армянина одной рукой, другой Ваня заботливо стелет плед на диван. – Ваняяяята, – растроганно тянет Гарик. Ваня молча подталкивает его на диван. – Привет, – не успокаивается Гарик, когда бородатая физиономия зависает в нескольких сантиметрах от него. Ее обладатель осторожно ложится сверху на бок. Здесь очень тесно, и Гарику приходится завести руки над головой. Плотоядно облизнувшись, Ваня втискивает колено между его ног, и желание поговорить моментально пропадает. Когда мягкие губы накрывают нежную горошинку на груди, а другую мягко сжимают два пальца, Гарик выгибается дугой и стонет в голос, хватает Ваньку за плечи, слегка царапая кожу. – Экий ты чувствительный, – удивляется Ургант, но в голосе его слышно удовольствие. Он проводит рукой по животу, медленно расстегивает пряжку на джинсах Гарика и опускает руку ниже. Чувствуя чужое возбуждение, Ванька вдруг понимает, что сам почти на пределе. Страх, было, снова подкатывает, но он вовремя берет себя в руки, потому что просить сейчас Гарика вновь его утешить было бы большой подлостью. От Вани не укрывается ни закушенная из последних сил губа, ни напрягшиеся мышцы рук, впившихся в подлокотник, ни мечущийся затуманенный взгляд. Такой непривычный вид любимого человека, выбитого из своего неизменного равновесия, открытый, почти беззащитный и такой прекрасный, заставляет его забыть о себе. – Я буду осторожен, – тихонько обещает он, оттягивая резинку. – Вань, – с трудом выдыхает Гарик. – Сколько раз повторить? Сделай, наконец, то, что действительно хочешь. – Я в процессе, радость моя, ты не заметил. – Нет. Я же понимаю, что ты хочешь… – Рот тебе заткнуть, – мрачно перебивает Ургант. У Гарика вырывается смешок. – Ну, если такие фантазии, – тянет он. – Ты невыносим, – стонет несчастный Ваня и, подтянувшись, затыкает ему рот поцелуем. – Когда мы еще так прекрасно сойдем с ума, – тихо и серьезно произносит Гарик. – Видишь ли. До тебя я ни одного стареющего армянина… не любил. – Ну, пожалуйста. Ты этого ждешь? – Да, – широко улыбается Ванька и сдается. Привстав, едва не дрожащими руками он рывком освобождает ноги Гарика от одежды. Потом избавляется от нее сам. Гарик прикрывает глаза, и Ване уже не хочется его поддеть. Он рисует губами и языком фантастические узоры на его животе и груди, Гарик в ответ нежно гладит его спину, дрожа и сладко постанывая. Это заводит невероятно, почти потеряв голову, Ванька встает между его ног на колени, слегка сгибает их и наклоняется к лицу. Сильно толкнувшись, он входит наполовину и замирает. Гарик не издает ни одного звука, но прокусывает губу до крови, лицо искажается гримасой боли и в уголках глаз собирается влага. Смотреть на это невозможно, Ваня тут же выходит и ложится рядом. – Прости, – виновато шепчет он, – я же говорил. Гарик тихо качает головой, Ваня берет его лицо в ладони и губами собирает слезы. – Нужен какой-нибудь крем, – наконец, тихо произносит армянин. – Да, на гримировальном столе есть. Но сначала ты кончишь. Гарик удивленно распахивает глаза и мотает головой отчаянно и сильно. – Не спорь, перестань. Тебе нужно расслабиться. Просто лежи. Протесты тонут в глубоком поцелуе, они останавливаются только, когда совсем не могут дышать. Нежно растирая скованное и дрожащее тело руками, Ваня добирается до средоточия возбуждения и начинает нехитрую ласку. Несколько раз доведенному до исступления Гарику не нужно многого, чтобы бурно кончить. Удовольствие пронизывает до кончиков пальцев, он растворяется в приятном тепле и тяжести сверху. Ургант с нежностью наблюдает, как карие глаза потихоньку приобретают осмысленное выражение и на губах появляется легкая улыбка. Потом он ненадолго исчезает и возвращается с каким-то тюбиком. – Не тяни, – тихонько просит Гарик. – Сколько можно терпеть. – Не лопну, – отмахивается Ваня. Пока Гарик, стараясь отвлечься, увлеченно целует припухшие губы, он мягко и очень медленно растягивает его. Тугие мышцы, горячее тело, Ванька и сам громко стонет, и Гарик не может удержать улыбки. Он перехватывает у Вани тюбик и, выдавив крем на ладонь, сам наносит его на Ванин член, ласково потирая. – О, Боже. Остановись… пожалуйста… я не… выдержу сейчас… – Ты, главное, не останавливайся. – Да. Иди сюда. Плавными толчками Ургант входит до предела и замирает, тяжело дыша. – Нормально? – спрашивает он тихо. – Ммхм, – жалобно стонут в ответ. Через несколько толчков он, видимо, нащупывает простату. Заметив, что так стоны становятся сильнее, Ургант приподнимает Гарика за талию и меняет угол. Гарик почти срывается на крик, испугавшись, что их могут услышать, Ванька зажимает его рот ладонью, сам с трудом сдерживаясь. После нескольких сильных толчков он выгибается в оргазме. Гарик крупно дрожит, Ваня наклоняется, кладет руки ему на бедра, удерживая, и осторожно прихватывает головку губами. Едва нежный язык проводит по ней, Гарик изливается с диким воплем, заглушенным подушкой. Прижавшись всем телом к любимому, Ванька лежит, и первый раз ни о чем не думает. – А дверь ты, конечно, не закрывал. – Нет. – Молодец. – Я люблю тебя. – И пусть об этом знают все, ведь… – Да замолчишь ты когда-нибудь?!