Водка с молоком

      Когда Момои зла, она та ещё дикая двинутая сука. Аомине обнаруживает её на своей кровати неожиданно. Пальцы застывают на тумблере включения света, и он ни капли не удивлен.       Дайки даже знает, кто её взбесил. Это он, собственной персоной.       Уже далеко за полночь, глаза привыкают к темноте недолго. Свет так и не включен.       Она сосредоточенно кусает губы, опирается с силой спиной на широкое деревянное изголовье, поджимая ноги . Ткань платья сбивается, и он имеет удовольствие наблюдать её напряженные бедра. В её руках мутнеет стакан с белой туманной жидкостью. Звенят кубики льда о стеклянные стенки, звенят бешеными искрами её глаза, звенит молчание без приветствий и вопросов.       В комнате пахнет ею. Неприторный, леденящий, взрывающий мозги запах Момои, который разносит его легкие в ошметки. Он чувствует, как в их кровавой каше захлебывается его сердце. И это охуеть как больно. Чертов костидробительный аромат пропитал каждую вещь в его доме. Она уйдет – он останется.       Ей знать об этом необязательно. А то загордится ещё.       Аомине устал после задания, хочет спать, а тут Момои. Срывали очередную сделку наркоторговцев в порту. Черепная коробка трещит от боли, а на языке до сих пор тухлый металлический вкус собственной крови. Слабо трепыхается мысль о том, что она понимает: трахаться сейчас он не в состоянии.       И эти её бедра. Идеальные, будто вылепленные из белой глины. Мягкие и податливые, как она сама. На них даже синяки долго не задерживаются. Или она выводит их, хер знает какими кремами. Чтобы Дайки не думал, что Сатсуки принадлежит ему.       Он не думает, конечно, но постоянно до яростных окриков сжимает пальцами её бедра. Потому что ему так посрать на её мнимую независимость.       Дохуя её присутствия в его жизни. С самого детства и до сих пор. Въелась в него. Ещё немного и врастет в него через кожу.       Дайки вдыхает, и её озоновый холодный запах отзывается в нем глухой радостью. Которую он с беззвучным смехом бы вырвал у себя и растоптал. Но этот гребаный холод пульсирует в комнате, из-под ткани платья видна линия белых трусов Сатсуки. И блять.       У него встает. Словно по команде, будто Момои выдрессировала его член. Аомине скрывается за дверцей шкафа и с печальным охуеванием смотрит, как натягивается ткань форменных штанов.       — Свали. Желательно через входную дверь. Захлопнешь её, — он медленно снимал окровавленную рубашку . Замарал, когда чуть не выблевал внутренности от удара шестерки того кокаинового хмыря. Бронежилет благополучно был забыт в квартире Сатсуки.       Можно было забрать перед выездом.       Если бы не одно «но».       Ни ногой в сторону её грёбанного дома. Полного удушья девчачьих духов, пастельных мёртвых тонов и цветочных узоров. Будто Момои маскирует собственный прогнивший труп. Вогнать бы ей эту мысль в голову, вдолбить в черепушку, заставить расплакаться перед ним – лишь звенит тишина.       Когда она на него кричит, тащит куда-то, меняет повязки после ранений, обводя языком дырки от пуль и швы, когда они разговаривают, когда она может смеяться в полный голос, когда он имеет её в конце концов – она жива. Взрывается своим озоновым запахом и живет.       Дайки натужно сглатывает. Член выпирает, и ему надо с ней мириться.       Однако без секса.       Подумаешь, забыл предупредить о вызове.       Рассечённую губу пропекает болью, сил, чтобы выпихнуть Сатсуки с кровати не было. До невидимого раздражения, царапавшего горло матом, хотелось, чтобы она ушла. Чтобы он спокойно отдрочил в душе и лег спать. Естественно, представляя танцующие самбу обнаженные бедра Момои.       — Нет, — её зубы клацают о стакан, из которого она отпивает. Момои трясет. Бьет необузданными вспышками гнева.       Её грудь вздымается, лиф платья натягивается, что ткань чуть не рвется. И адово пекло, она без лифчика.       — В следующий раз, когда я поеду на задание, брошу тебе смс, — Аомине рад, что не стал включать свет, зайдя в комнату, - хорошо?       — Нет.       — Момои. Уйди, пожалуйста. Сейчас вызову такси. Я спать хочу.       Она поворачивается к нему и медленно допивает свое пойло. Нелепо встает, оттягивает короткое платье и впихивает стакан ему в руки.       Водка с молоком.       — Нет. Я буду постоянно сидеть здесь и ждать звонка, который оповестит меня о твоей смерти, — Сатсуки высоко задирает голову и стреляет пулями-словами в его голову, - днями и ночами. А потом спляшу на твоем трупе, тупица.       И её пальцы с легким нажимом порхают по эрегированному члену вверх. Вниз. Вверх. Вниз.       Руки скручивает от желания отпихнуть. Что он и делает. Проходит мимо и ложится в свою кровать. Срать, что стакан в руке – он тут же отбрасывает его в сторону, и граненный кусок стекла точно попадает в мусорную корзину. — Захлопнуть дверь не забудь.       Дайки душат запахи озона, молока и водки. Действия Момои раскурочивают ему мозг, поэтому он терзает взглядом потолок и вслушивается в её движения. Аомине виноват, о чем отлично осведомлен. Помирится завтра, поменяет пыльные рабочие брюки и снимет эрекцию в душе сегодня.       Выражение лица его, когда она забирается на кровать и устраивается между ног, наверное, неподражаемо. О чем свидетельствует её смешок. — От тебя пахнет потом и рыбой. Противно, — и щелкает ремень, и расстегивается ширинка, и с него немного стягиваются трусы. Член стоит, пульсирует пылающая истома в паху, сжирающая его тело к ебеням – Момои улыбается, собирая свои волосы в узел и закрепляя их резинкой. А потом она наклоняется и медленно облизывает темную головку, отчего Аомине тонет в белой мутной пелене, на миг застлавшей глаза.       И вместо того, чтобы спихнуть её с кровати, он зарывается пальцами в её волосы и цедит воздух через приоткрытые губы. Живот напрягается, когда она начинается полностью вбирать его в рот – Дайки кажется, что сейчас он расплавится, его тело разорвет, отчего сжимает ткань одеяла трясущимися пальцами.       Забавно чувствовать себя немного беспомощным.       Сатсуки меняет темп, двигается то медленно, то быстро. То нежно проводит языком по щели головки, размазывая выступающую смазку, то заглатывает сильно, тягуче, что Аомине полустонет-полурычит, проклиная про себя мстительность Момои, цепляясь за пряди её волос.       Он чувствует, что сейчас кончит. Губы Сатсуки ласково чмокают нежную кожу, и Дайки смотрит на неё немного беспомощно и злобно, зная, как она упивается этим взглядом. Пальцы невольно разжимаются и Момои встает.       — Да ты охуела.       — Ну, ты сказал уйти. Пока, — её грудь колыхнулась, расхреначивая его разум двумя торчащими сосками, — Дверь захлопну.       — Пошла ты. — Аомине нащупывает свой ремень и рывком хватает Сатсуки, валя на постель. Ему нравится слушать её недовольные выкрики – давно привык. Заведя её руки над головой и связав запястья ремнем, он злорадно ухмыляется. По всему телу бьет ток. Член чуть ли не гудит, а в голове сплошное грязно-белое марево с искаженным яростью лицом Момои. В мыслях нет медленно ласкать её, просто взять, смять, пропитаться ею, чтобы она прекратила прятаться в свой грёбаный дохлый розовый мир.       И перестала наконец ебаться с его мозгами.       Дайки целует её ожесточенно, обезглавленный вкусом молока, водки и собственной смазки. Вытрахивает рот языком, терзая пухлые губы, потому что нехуй злить его. Нехуй быть не его.       Её язык терзает его раненную губу, отчего ему кажется, что прямо в череп ему наливают обжигающую крепкую водку.       Он напоследок так же ласково, как и она, издевательски чмокает её в губы. Внутри просто атомный взрыв, рвущийся наружу немым рёвом.       Момои пытается ударить его ногами, на что Аомине грубо проводит пальцами по бедрам и забирается ими ей под задницу, на секунды сжав ягодицы. Сатсуки шипит, выгибается навстречу, прижимается лобком, обтянутым белой тканью трусов, к его паху. Что вызывает сумасшедший набат в голове, ломающее возбуждение по всему телу.       Она вся уже мокрая, черт побери.       Его тянет к ней – невероятное охуенное притяжение, которое разрастается комком чувств и эмоций, погребающих под собой. Аомине срывает с неё трусы и входит с молчаливого мгновенного согласия. Внутри неё безумно узко, влажно и жарко. Он вбивает её в кровать, чувствуя как бедра Момои подстраиваются под один такт с его движениями. Как внутри разрывается нечто, и Дайки уносит нахрен с планеты, в Момои, в её глаза, в её озоновый запах, в её само существо. Словно он умирает и возрождается ради неё. С него сдирают кожу раскаленными щипцами, отрывают мышцы, ломают кости, и собирают вновь – это Сатсуки протягивает его имя в хриплом стоне.       Кончая, Дайки снова целует её, бормочет и задыхается, упивается Момои.       Его девочка.       Его.       С наслаждением утыкаясь лицом в её грудь, он пребывает в послеоргазме несколько минут, пока его не расталкивают, ворча что-то про ремень.       — И кто кого ещё наказал, да, Сатсуки, — он увлекает её под одеяло, прижимая к себе такую маленькую по сравнению с самим собой. Аомине чувствует, как бьется её сердце. Быстро-быстро. Хотя она уже засыпает, измотанная и разомлевшая.       Это тоже апогей.       Абсолютная победа.